Джунгли зовут. Назад в прошлое. 2008 г (СИ) - Корносенко Валера

— Нет, — согласилась я. — Я спросила, потому что все, что у нас есть сейчас — это семечки. А нам нужен урожай. Огромный. И быстрый.

Я сделала паузу, давая словам упасть в тишину комнаты, где даже звук дождя за окном казался приглушенным.

— Станем строить пирамиду.

В воздухе словно что-то сломалось. Тиканье напольных часов в углу внезапно стало оглушительно громким. Сергей Маратович не дернулся, не вскрикнул. Он просто замер, и вся кровь медленно отхлынула от его лица, оставив кожу землисто-серой. Его пальцы сжали блокнот так, что костяшки побелели.

— Вы… шутите? — его голос стал тихим и хриплым, словно ему не хватало воздуха. — Анна Владимировна, ваш рейтинг доверия — ваш главный капитал! Вы только что получили карт-бланш свыше! Пирамида — это…

— … финансовый инструмент, — спокойно перебила я. — Не всегда этичный. Иногда в чем-то даже разрушительный. Я знаю. Но у нас нет времени на дискуссии о морали. Впереди август 2008 года, Сергей Маратович.

Он моргнул, пытаясь переварить этот резкий поворот.

— Август? Олимпиада в Пекине? Мы не…

— В августе будет бойня, — сказала я четко, глядя ему прямо в глаза, и позволила той самой, ледяной уверенности, которую я берегла для самых важных моментов, скрасить мой взгляд. — Мировой кризис. Ипотечный пузырь в США уже лопнул. Волна дойдет до нас. Ликвидность иссякнет. Рынки рухнут. Индекс РТС обвалится на семьдесят процентов. «Газпром» упадет в четыре раза.

Он слушал, и на его лице боролись ужас и неверие экономиста, который видел тревожные сигналы, но отказывался верить в такой тотальный коллапс.

— Откуда вы…? Даже самые пессимистичные прогнозы! И даже если так — зачем нам пирамида? Она рухнет первой же!

— Потому что наша пирамида рухнет последней, — возразила я, и в голосе моем зазвучала сталь. — Или не рухнет совсем. Мы не будем забирать последние копейки у пенсионеров. Мы создадим «Фонд стратегических инвестиций и развития». Под эгидой «Новой России». С умеренными, но крайне привлекательными процентами. С медийной поддержкой. С моим лицом на плакатах. Люди верят мне, Сергей Маратович. Сейчас — как никогда. Они понесут деньги, потому что увидят в этом патриотический долг — поддержать «народный фонд» накануне «непростых времен». О которых мы будем… мягко намекать.

Он вскочил с кресла и зашагал по кабинету, его тень металась по стенам.

— Это безумие! Когда кризис грянет, вкладчики побегут за своими деньгами! Фонд лопнет! Нас растерзают! На вас — первую!

— Они не побегут, — я оставалась неподвижной, как скала. — Потому что в самый пик паники, в октябре, мы проведем громкую акцию. Выкупим за долги и сохраним от закрытия, скажем, завод «Красный пролетарий» в Твери. Или сеть детских домов по области. Мы покажем, что наш фонд — не хищник, а спаситель. Что мы не бежим, а вкладываемся в страну. И это покажут по Первому каналу. Договоренность уже есть.

Он остановился как вкопанный и повернулся ко мне. В его глазах читалось не просто потрясение, а глубокое, леденящее отвращение.

— Вы хотите… использовать кризис и людское горе… как ширму для финансовой аферы?

Мой собственный голос в ответ прозвучал холодно и беспристрастно, как чтение приговора.

— Я хочу использовать предстоящий хаос, чтобы создать капитал, который уцелеет. Деньги, которые сейчас лежат у людей на счетах, все равно сгорят или превратятся в пыль. Мы соберем их, конвертируем в ликвидность, и на дне рынка, когда все будет стоить копейки, скупим активы. Не ржавеющие корпуса, а технологии. Патенты. Землю. То, что будет нужно завтра. Мы строим не пирамиду, Сергей Маратович. Мы строим ковчег для этих же людей. Будущее. А для ковчега нужны ресурсы. Все, до которых можно дотянуться.

Он тяжело опустился обратно в кресло, спрятав лицо в ладонях. Его плечи ссутулились под невидимым грузом.

— Это гениально. И это чудовищно. Юридически… это все равно пирамида… Схема ее… Рано или поздно ее вскроют!

Я обошла стол и встала рядом. Положила руку ему на плечо. Он вздрогнул от прикосновения.

— К тому времени, когда это возможно вскроется, мы будем не конторой, а институтом. Мы будем кормить города, давать работу, спасать бюджеты. Нас будут защищать. Или делать вид, что не замечают. А те, кто закричит, останутся голословными сумасшедшими на фоне нашей «благотворительности». Закон, Сергей Маратович, часто подстраивается под новую реальность. И мы создадим эту новую реальность.

Я отошла обратно к окну. За стеклом город жил своей обычной, наивной жизнью, не подозревая, что под ним уже заложены финансовые заряды.

— Я не спрашиваю, нравится ли вам это. Я спрашиваю, сможете ли Вы это сделать? Построить юридически безупречную, на первый взгляд, конструкцию. Со слоями вложений, страховок, офшорных коридоров. Чтобы, когда наступит август, а за ним ледяной сентябрь, наш «Фонд» был готов открыть шлюзы и принять денежный поток.

Молчание затянулось. Я слышала, как он тяжело дышит. Потом — шелест страниц блокнота. Скрежет зажигалки — он, нарушая все правила моего кабинета, закурил, сделав первую затяжку с жадностью тонущего.

— Это займет все мое время, — наконец проговорил он, и его голос был чужим, лишенным эмоций. — И потребует привлечения специалистов. Очень дорогих. И… безвозвратно скомпрометированных.

— У вас есть карт-бланш, — сказала я, все еще глядя в ночной город. — И бюджет. Начинайте сегодня.

Я обернулась. Его лицо в клубах табачного дыма казалось призрачным. Но глаза… в них теперь горел тот же холодный, расчетливый огонь, что был у лучших хирургов или саперов. Огонь человека, принявшего свою судьбу.

— И, Сергей Маратович… — добавила я, и мое отражение в темном стекле окна на мгновение слилось с силуэтами огней за ним. — Забудьте слово «пирамида». Даже в мыслях. Мы строим Фонд Будущего. Запомните это. Поверьте в это. От этого зависит, останетесь ли вы строить это будущее… или станете частью прошлого, которое смоет первой же волной.

Он медленно, кивнул, и встал. Затушил сигарету в пустой пепельнице, взял свой потертый блокнот. На пороге он обернулся, и наши взгляды встретились в последний раз — два архитектора, начинающие чертить планы для ковчега, который должен был спасти нас самих, пока мир вокруг готовился утонуть.

— Будет сделано, — тихо сказал он и вышел, бесшумно закрыв за собой дверь.

Я осталась одна. Тишина кабинета теперь была иной — тяжелой, заряженной тиканьем невидимых часов, отсчитывающих время до августа. До краха. До начала нашей великой, чудовищной аферы спасения.

* * *

Мой «Фонд Будущего», эта благопристойная, отполированная до блеска пирамида, не просто росла. Она цвела буйным цветом. Мы давали на десять процентов выше самых лучших банковских вкладов — достаточно, чтобы глаза у людей загорались жадным блеском, но не настолько, чтобы у аналитиков срабатывала тревога. Сначала деньги текли тонким, осторожным ручейком: пенсии бывших учителей, скромные накопления инженеров, «про запас» мелких предпринимателей. Каждый месяц мы исправно платили дивиденды, и ручеек превращался в реку. Популярность и агрессивная, правильная реклама делали свое черное дело. Поселяли в умах людей где их ждет реальное спасение.

А потом мир начал шататься.

Сначала как отдаленный гул — заголовки в деловых сводках о проблемах с ипотекой в США. Потом гул перешел в тревожный рокот. Август 2008-го ударил, как обухом: война на Кавказе, резкое, паническое похолодание в отношениях с Западом. И наконец, сентябрь — обвал. Тот самый, который я ждала и на который настраивала всю нашу машину.

Рынки рухнули. Банки замерли в параличе, сжимая ликвидность в стальных объятиях. По телевизору говорили успокаивающие слова, но в глазах дикторов читалась животная паника. Люди в одночасье почувствовали, как почва уходит из-под ног, как бумажные богатства тают на глазах.

И тут они увидели нас.

«Фонд Будущего» не дрогнул. Наши проценты по-прежнему сияли в рекламе, как маяк в шторм. Наши офисы — сначала один, потом три, потом пять — были переполнены.