Джунгли зовут. Назад в прошлое. 2008 г (СИ) - Корносенко Валера
— Ваша… активность, — он тщательно, словно дегустатор редкого вина, подбирал слова, — привлекает внимание. И не всегда желательное, надо сказать. Но направлена она, в целом, в правильное русло. Борьба с перегибами на местах, с откровенным воровством, с равнодушием чиновников… это важно. Это очищает систему. Но давайте делать это с нашей подачи, с нашей поддержкой. Что, если мы что-то придумаем? Покажем ваш следующий сюжет, к примеру, в вечерних новостях на Первом канале? Как пример успешного взаимодействия гражданского общества и власти. Продемонстрируем открытость и готовность к диалогу.
У меня перехватило дыхание. Это было не просто предложение, это был шок. Вот это масштаб! Из андеграундного YouTube-канала прямиком в федеральный эфир, под прицел миллионов глаз.
Это была не просто легализация — это была атомная бомба, которая в одно мгновение уничтожала все препоны, всю нашу маргинальность, выводя нас на совершенно иной уровень влияния. Я почувствовала головокружение от осознания открывающихся возможностей.
— Я… конечно, — выдохнула я, голос чуть дрогнул, но я тут же взяла себя в руки, понимая, что отказываться не только бессмысленно, но и смертельно опасно. В его глазах я видела твердое намерение, и не принять его предложение означало бы перейти дорогу самому влиятельному человеку страны. — Это было бы… очень глупо. Безусловно.
— Вот и договорились, — он кивнул, и его взгляд снова стал пронзительным, словно ястреб, выискивающий добычу.
Казалось, встреча окончена, формальности соблюдены. Он уже немного отвернулся, давая понять, что разговор завершен. Но я почувствовала, что не могу просто так уйти, что это мой единственный шанс. Я должна была что-то сказать.
— Владимир Владимирович, — начала я осторожно, словно ступая по минному полю, — тогда, может, и чиновникам нашим… посоветуете? Чтобы они замки по несколько тысяч квадратных метров не строили… — я сделала крошечную, едва уловимую паузу, вкладывая в слова всю свою искренность, всю боль за простых людей. — А лучше бы больницы, школы и парки. Официально и безнаказанно. А лучше принудительно. Детские площадки, дороги. Людям это нужнее. Люди оценят.
И в этот момент я совершила ошибку. Неосознанно, инстинктивно, желая усилить посыл, достучаться до него, я позволила крошечной, точечной доле своей силы коснуться его воли. Легкое, почти невесомое внушение добра и здравого смысла, желание донести до него правду так, чтобы он не просто услышал, а почувствовал.
Эффект был мгновенным и ошеломляющим. Его лицо не изменилось ни на йоту, не дрогнул ни один мускул, но в глазах, всего на долю секунды, погасла всякая теплота, любой намек на отеческую доброжелательность, и появилась сталь.
Холодная, отточенная, смертельно опасная сталь, которая пронзила меня насквозь. Он не отпрянул. Он просто стал… другим. Из гибкого, примирительного политика он вмиг превратился в хищника, в охотника, почуявшего угрозу на своей территории. По всей видимости, он почувствовал чужеродное воздействие на свою психику, которую, как я догадывалась, он берег как зеницу ока.
Он медленно поднял руку и погрозил мне указательным пальцем. Простой, почти шутливый жест, который обычно используют, когда отчитывают ребенка, но от него по моей спине прошел ледяной ток страха.
Он сделал это так, чтобы я поняла: это не шутка.
— Не надо так, Анна Владимировна, — его голос стал тихим и абсолютно ровным, без единой эмоции, как звук стального лезвия, рассекающего воздух. — Я и так человек понимающий. И с вашими пожеланиями… — он сделал небольшую, но мучительную паузу, давая мне прочувствовать каждый момент этого молчания, — я обещаю подумать. Все будет учтено.
Я поняла. Поняла всем существом, каждой клеточкой. Я прошла по тончайшему льду над бездонной пропастью, и лед подо мной трещал безбожно.
Он почувствовал мое воздействие. И дал мне понять, что почувствовал. Это было не просьбой, а последним, абсолютным предупреждением. Холодный пот выступил на лбу, но я не смела пошевелиться.
— Спасибо, — прошептала я, опустив глаза, больше не в силах выдерживать этот взгляд, который сжигал меня изнутри.
— С вами свяжутся, — кивнул он и повернулся обратно к камину, словно я уже перестала существовать, словно мое присутствие стало для него неактуальным. Его фигура у огня казалась монументальной и неприступной.
Выходя из кабинета, я чувствовала, как дрожат колени, а сердце в груди отбивает хаотичный ритм. Мне казалось, что стены давят, а воздух тяжелее свинца. Я получила все, о чем могла мечтать — официальное признание, невероятную площадку для своей деятельности, возможность действительно влиять на ситуацию в стране.
Но цена этого успеха оказалась куда выше, чем я предполагала. Я играла с силой, которую не могла до конца контролировать, и только что столкнулась с волей, которую не могла сломить, даже с помощью своих неземных способностей.
Игра вступила в новую, куда более опасную фазу. И я знала, что за мной теперь будут следить.
Постоянно.
Глава 35
После встречи наверху и того оглушительного медийного прорыва, который за ней последовал, воздух вокруг, как и вся моя жизнь, казалось, начал звенеть от напряжения. Мы летели ввысь, словно ракета на каком-то сверхзвуковом топливе!
Моя популярность взлетела до небес, но вместе с ней росла и тяжесть — тяжесть ответственности и понимания, что игра теперь идет на поле, где цена ошибки измеряется не просто репутацией, а чем-то куда более серьезным.
Я вызвала своего главного юриста Сергея Маратовича в свой кабинет. Уже не в ту первую, тесную квартиру, а в просторный офис в отремонтированном сталинском здании. За окном, на мокром от дождя асфальте, блестели фары бесконечного потока машин. Внутри пахло свежей краской дорогого ремонта и едва уловимым запахом страха, который приносили с собой некоторые посетители.
На столе, среди папок с логотипом нашего фонда и партии «Новая Россия», стоял немой свидетель — красный правительственный телефон с прямым проводом. Молчаливый символ нового статуса.
Сергей Маратович вошел с привычной, чуть усталой сосредоточенностью на лице. Он был человеком-невидимкой, моим главным юристом и архитектором всех финансовых схем. В его портфеле из потертой кожи жили не законы, а их лазейки; не правила, а пути их обхода. Он был мне нужен как воздух.
— Закройте дверь, Сергей Маратович, — сказала я, не отрываясь от окна. — И, на всякий случай, положите ваш телефон в ящик стола. Тот, что с медной фурнитурой. Он экранирован.
Он замер на секунду, его острый взгляд мгновенно прошелся по моей спине, оценивая тон. Прозвучал мягкий щелчок замка, скрип отодвигаемого ящика, затем тишина, нарушаемая лишь шорохом его одежды, когда он подошел и сел в кожаное кресло напротив.
— Вы меня пугаете, Анна Владимировна, — его голос был ровным, но в нем читалась профессиональная настороженность. — После всех триумфов я ожидал задач по развитию благотворительных программ или партийной сети. А у вас… вид стратега, замышляющего что-то за гранью обычных отчетов.
Я повернулась от окна. Его лицо в свете настольной лампы казалось вырезанным из старого, пожелтевшего пергамента — умное, непроницаемое, с сеточкой морщин у глаз, которые появлялись не от смеха, а от постоянного всматривания в мелкий шрифт контрактов.
— Это и будет стратегия, — ответила я, медленно подходя к столу, но не садясь. Я облокотилась на спинку своего кресла, чувствуя под пальцами прохладную кожу. — Самая главная.
Было видно, что мне удалось пробудить интерес в этом черством сухаре.
— Как наши дела на биржах? Все, что капля за каплей собирали через Кипр и Британские острова?
Он, не глядя, достал из внутреннего кармана пиджака не планшет, а простой блокнот в черной обложке — его личный шифровальный свод.
— Растут, — он пробежался глазами по столбцам цифр, написанных его аккуратным, почти каллиграфическим почерком. — В «Газпром» и «Лукойл» вошли вовремя, после вашего… указания. Рост за квартал — тридцать четыре процента. Зарубежный портфель показывает двадцать два. Деньги работают. Но вы же не для отчета спросили?
