Евгений Витковский - Земля Святого Витта
Внятно говорить по-киммерийски могли на весь Киммерион лишь три человека, из них один в данное время отбывал срок домашнего рабства, а двое прочих, гипофет Веденей Иммер и Президент академии киммерийских наук Гаспар Шерош, были немедленно вызваны в районную больницу имени Святого Эльма на одноименной Земле. Веденею идти было довольно близко, однако уйти с работы, не закончив толкования для Василисы Ябедовой, он не имел права, два часа извлекал из бреда Сивиллы что-то путное, так и не извлек, и лишь тогда явился на Землю Святого Эльма, когда и Гаспар — а тому, рванувшему по первому зову, идти было через весь город — с Петрова Дома на Медвежий, оттуда через Насквозь на Обрат Верхний, потом через Напамять на Говядин, чтобы лишь в конце Пути достичь Земли Святого Эльма и вступить там в собеседование не столько с сумасшедшим бывшим палачом, сколько с гипофетом. Разговор их велся, против обычного, по-русски, чтобы сумасшедший Илиан, если что из русской речи и помнит, то понял бы поменьше.
— Он все время повторяет — «Все погибли! Все погибли!» и еще ругается. Насколько я могу судить, в Римедиуме приключилась не то катастрофа, не то моровое поветрие, и больше ни одного живого человека там нет. — Гаспар откинулся на спинку кресла и сложил руки на коленях. Придя всего на пять минут раньше гипофета, он уже извлек из Илиана весь его скудный запас киммерийских слов.
— Если позволите, я попробую… — Веденей перешел на базарный, отнюдь не литературный вариант киммерийского, от которого Гаспара несколько перекосило, но средство подействовало: таких слов Илиан, полжизни проведший на рынках, знал все-таки больше.
— Мы приплыли, а он всех проклял… Он всех проклял, все умерли, а он на черной лодке… Он уплыл, и с ним все деньги наши…
Илиан перешел на бормотание. Веденей долго прислушивался.
— Коллега, что может значить слог «щу» в аффиксальной позиции?
Гаспар задумался.
— Может быть, «щуппалетсе»? Так называется не то третья, не то четвертая летняя жатва корня «моли» на острове Эритей, в хозяйстве известного Гериона, и, кажется, конечность, которой он этот корень собирает. «Моли» действительно отбивает память. Но Герион — в компетенции Мирона Павловича, Герион с Эритея выйти не может. Неужто какие-то неизвестные контрабандисты? За торговлю «моли» — двести шестая статья Минойского кодекса, а это верный Римедиум; только не было на нашем веку дел по этой статье!
— Ну да, а если «щупальце» по-русски, то еще непонятней. Но позиция аффиксальная, этот слог входит внутрь корня. Перед ним что-то вроде… Да нет, и строить предположений не буду. Одни согласные…
Разговор длился несколько часов, казенные стенографистки, да и магнитофоны тоже, фиксировали каждое слово малоплодотворного допроса, и начальные предположения Гаспара подтвердились наихудшим образом. Снаряженная брыкающейся гильдией лодочников экспедиция на следующий день доложила: все так… и даже много хуже. Трехнедельные трупы смердели так, что гвардейцам архонтовой стражи пришлось пропитать мочой фуфайки и дышать через них. Похоже было, что все обитатели Римедиума умерли давно и мгновенно, причем — о, Конан-варвар и все отцы-основатели! — перед этим похитили все запасы начеканенной для нужд Киммерии звонкой монеты! Но логика вещей подсказывала, что умерли-то они сами, а стало быть, похитили серебряно-медную казну Киммерии все-таки не сами. И в таком случае есть вопрос: куда она делась?
Хуже того. Простая экспертиза, присланная со второй лодкой (точней, с двумя: на второй привезли команду из гильдии могильщиков) установила, что никакая монета, ни серебряная, ни медная, в Римедиуме уже давным-давно не чеканится. Горны, тигли и прессы проржавели, производственные цеха и помещения полны мерзостью запустения, а те немногие, притом только серебряные монеты, которые удалось набрать по углам казнохранилища, отчеканены три архонта тому назад. Нетронутые бруски серебра, меди, никеля и прочих совсем не дешевых металлов, которые в последние декады привозил кир Манфред, оказались сложены в подсобном помещении, и успели покрыться патиной времени. Выходило, что на протяжении почти всего служения кира Манфреда Киммерион поставлял Римедиуму полноценных преступников, а взамен получал лишь немногие фунты серебряных мёбиев, полумёбиев и третьмёбиев, и ни одного медного лепета!
Над Землей Святого Эльма полыхали такие огни всенародного гнева, каких Киммерия не знавала со времен Зои Твердиславишны, последней Киммерийской княгини, отошедшей во сне бездетной и оставившей страну в республиканском разброде целых семьсот европейских лет тому назад. Иаков Логофор в приступе гипертонии лежал с особо злыми пиявками, по-киммерийски «гирудами», за ушами. На площади перед архонтсоветом на острове Архонтова София круглые сутки (с шести утра до двенадцати вечера) стояли пикеты наиболее пострадавших от финансового кризиса гильдий, прежде всего вывалили туда чуть ли не в полном составе вдовы со Срамной Набережной, отныне и до установления нормальной чеканки денег отказывавшиеся принимать в качестве оплаты что бы то ни было, кроме российских золотых империалов.
Лично Харита Щуко, глава гильдии, протиснулась в широченные двери архонтсовета, и требовала Иакова к ответу. Она ли его не привечала? Она ли чаем с куздряниковым вареньем на пудостевском меду не потчевала? Она ли свет в гостиной не гасила, чтобы наиболее скромным вдовушкам на праздник «троецыплятницы» (это когда несушку, выведшую три выводка цыплят, особо честные вдовушки вкушают), чтобы им очи поганые Яшкины, вечно норовящие куда не надо зыркнуть, не созерцать? Она ли его гвардейцам услуги в долг не отпускала, а если уж совсем гвардейцу плохо, то не она ли соседей-колошарей просила за ним до утра присмотреть? Не от собственных ли курочек дерьмо колошарям для проблевательских нужд уделяла? А ей, пречестной вдове Щуко, такое унижение, что дает ей гость империал, на сдачу шесть оболов просит, а нет у нее, у честной вдовы, ни обола, даже осьмушки обола нет, чтоб на Землю Святого Витта сплавать, на полке попариться!
По поводу оболов за спиной вдов выросла едва ли не вся гильдия лодочников (кроме Астерия, который придти побоялся, памятуя, что во главе инкассаторов архонтсовета стоит Азох Мак-Грегор, хоть инкассатор, но все же природный бобер, а этого племени он боялся пуще любого финансового кризиса). Однако же и бобры, особенно из клана Кармоди, выставили на площади Архонтовой Софии пикет. Они денег не любили, но не превращать же экономику в дикий бартер? Не за одни же засахаренные каштаны таскают они стволы железного кедра из верховий Рифея, где и вода-то горячая, а это шкуре вредно, седина появляется раньше времени, а молодые бобрихи седых не любят — словом, даешь Киммерии нормальную медную и серебряную монету, золото пусть за щекой полежит!
Приплыли, сговорившись с лодочниками, и банщики с Земли Святого Витта — не только рядовые брюхоправы, костомялы, шайколеи, сухопарники до ядрогреи, а бери выше — полотенщики да буфетчики, пенщики да челомои, угрятники, мозолятники да кровобросы; с ними приползли и те, кто с Земли Святого Витта не выбирался многими годами — истопники и смотрители кладбища: все они привыкли получать за свой труд медными, или уж по крайней мере сдачу ими отсчитывать — а теперь что же, отдавай за империал все уменье, а сдачи вовсе не будет?…
Явление пикета с Земли Святого Витта, особенно пришествие профессиональных кровобросов, у которых заушные гируды Якова Логофора отнимали трудовой ячменный хлеб, перешибло всякое терпение архонтовой гвардии. Переговорив с самыми могучими из банщиков, с костомялами, они отрядили по совету знающей женщины, некоей Василисы Ябедовой, поварихи гостиницы «Офенский Двор», что на Лисьем Хвосте, депутацию к старейшинам города, которые одни только и могли призвать Иакова миром отказаться от полномочий. Но старейшины должны были быть старше Иакова, а ему шла девятая декада лет, то есть было ровно девяносто семь годов, четыре месяца и один с четвертью день. Поэтому отправились гвардейцы прямиком на Саксонскую набережную, где проживал старейший камнерез города Роман Подселенцев, годы которого были старше Логофоровых на три месяца, семь дней и еще полчаса. Старец не заставил себя долго упрашивать, сел в поданную карету и четверкой лошадей киммерийской породы был довезен до Архонтовой Софии.
Там камнерез из кареты вылез, раскрутил над головою резной, каменный, родонитовый посох и с размаху ударил в двери архонтсовета, которые послушно, как по волшебству, растворились, ибо вовсе были не заперты. Старец доволен не остался, ему хотелось бы, чтобы двери разлетелись в щепу. Однако по ступеням прошествовал, бухнул посохом в пол и заорал молодым голосом:
— Яшка! Выходь, бить буду! Плохой ты архонт, гнать тебя в три шеи без мыла! А ну выходь, покуда сам к тебе не пришел!
