Евгений Витковский - Земля Святого Витта
— А это еще кто? Почему не спишь?
Павлик ударил пятками в тапочках, как положено по уставу, и как ни в чем не бывало доложил:
— Осмелюсь доложить: шум! По тревоге солдат встает!
Граф уронил карты на стол.
— Помилуй Бох-х-х, да это что ж такое? Шагом марш спать, пока… пока… Пока к присяге не приведен!
Павлик послушно повернулся на тапочковом заднике и пошел к себе. Карточные игры и призраки не интересовали его совершенно. А вот почему змеи по восьмому этажу ползают? Это те самые, которые… оборачиваются. Кем и чем не просят перекидываются. Непорядок. Нанесут всякие чужие… всякого чужого. Нагадят малахитом, — что, Прохору подметать?
Павлик скосился на свою голую грудь: там пока что никаких орденов не было. Но он знал — это временно. Временно. Народ еще увидит, какой должен быть — и будет — порядок.
Никакого малахита.
22
…он потом объехал Европу на своих орловских лошадях в богатом дормезе — цель его путешествия была изучение гастрономии.
М.Пыляев. Замечательные чудаки и оригиналыПереплет у книги был черный, кожаный, некрашеная кожа сохраняла все свои природные разводы, и потому сразу было видно, что кожа — змеиная. Под обложкой обнаруживалось множество страниц чертежного ватмана (из лавки Дурисяко на Елисеевом Поле), исписанных круглым, легко читаемым почерком, но едва ли при помощи чернил; скорее всего, перо обмакивали в желчь змеи амфисбены, популярную в городе сектантов тем паче, что ни на что иное, кроме как на чернила, желчь не годилась. Предисловия написать никто не озаботился, не было ни алфавитного порядка, ни деления блюд хотя бы на горячие и холодные: просто некогда некто завел книгу для рецептов — и вписывал их туда по мере вдохновения. Начиналась она старинным полууставом, потом переходила на простое, хотя старое правописание, дальше исчезали и ять с фитой, но на содержании все это сказывалось мало: девять десятых рецептов были посвящены змеиному мясу и наилучшему его употреблению в пищу с приправами и без таковых; лишь оставшаяся десятая часть описывала способы употребления ящериц и разнообразных лягв: первых сочинители книги на протяжении многих поколений полагали легкой закуской, детским баловством, едой несерьезной и несытной, вторых — едой, съедобной лишь в холода, но именно оттого достаточно важной, к тому же, в отличие от змей, негодной к употреблению в сыром виде. Лягв ели в зимнее время, чаще сушеными, реже тушеными с морской капустой, и был слух, что именно у триедцев обучились потреблению лягв какие-то древние французы, унесшие любовь к ним на свою историческую родину в свите Анны Ярославны, будущей королевы Франции; чего ради их прежде того занесло в Киммерию — было известно лишь по сгоревшему в московском пожаре 1812 года без единой копии «Слову о дружине Жидославлевой». Постороннему человеку нужно было иметь либо крепкие нервы, либо слабое кулинарное воображение, иначе читать книгу без позывов к рвоте было невозможно.
Книгу у сектантов выменял на четыре плотно закрытых и тяжелых ведра Гаспар Шерош: лишь с ним, свободно говорившим на их диалекте, змеееды соглашались вести переговоры по такому сложному и отчасти сакральному вопросу, как продажа копии знаменитых «Приспешничьих советов», — так называли они свой старинный рецептурно-кулинарный справочник, даром, что имелся он в каждом триедском доме, свой собственный рецептурник никто ни на что не сменял бы, но за последние полвека население Триеда заметно сократилось, и образовались лишние экземпляры, выморочные, увы. С разрешения Тараха Осьмого одна из бедных семей отдала лишний экземпляр Гаспару для ученых целей, уплатив половину выручки в качестве налога самому ересиарху. Два ведра белых, полярных речных гадюк из Миусов, жирных, как вымирающая рыба сиг, были истреблены за столом Тараха в один присест, после чего ересиарх сам предложил Гаспару еще один экземпляр на прежних условиях.
С первым Гаспар не расстался бы никогда, да и не принадлежал он ему: собственными руками президент Академии оттиснул на странице семнадцатой штамп библиотеки Академии киммерийских наук, — но второй экземпляр тоже выменял. И очень этот экземпляр теперь пригодился — когда через архонта пришел к нему офенский клич: «Новых кулинарных книг императору!». Чего другого. Это у Гаспара было приготовлено заранее, он предвидел подобную потребность. Экземпляры отличались только цветом кожи на обложке, да тем, что на запасном никакого штампа не было.
Возможность регулярно бывать в Триеде Гаспар получил благодаря хорошим отношениям с жителями Саксонской Набережной, которым оказал однажды ценные услуги. Но однажды или тысячу раз — там счета не вели, там были благодарны раз и навсегда, а Гаспар, дальше Триеда из лодки Астерия никогда не просившийся, был к тому же удобен как переводчик. Впрочем, сектанты давно уже привыкли к тому, что по воскресеньям ни свет, ни заря к причалу подваливает лодка, — на носу бобер, на корме Астерий, выходят из лодки два или три пассажира и по крутой тропинке устремляются вверх. Четвертым (или третьим) пассажиром иногда оказывался Гаспар, знавший, что в горы ему лучше не ходить, и пользовавшийся уникальной возможностью — занимался изучением Триеда и триедцев. Как-никак это была часть Киммерии, и хотя в Киммерионе сектантов понимали примерно как в Москве чукчей, но это был не повод отказаться от их научного изучения. Гаспар даже научился переваривать жирное мясо сырого кенхра — всего-то нужно было хорошо закусить морской капустой. Триедцы были не то, чтобы хлебосольны (ни хлеба, ни соли тут не ели), но капустно-змейны, и ел Гаспар в каждый приезд не более одной змеи или двух. Впрочем, чистя по утрам зубы, Гаспар обнаружил, что от регулярного потребления чуждой пищи начало у него чернеть нёбо. Пугать людей ученый не хотел, и решил в дальнейшем ограничиться одним кенхром за поездку. Или половинкой амфисбены. Но с капустой непременно.
Как доносили Гаспару верные люди, кулинарная книга требовалась не для дела, а для коллекции, и не самому императору, а кому-то в подарок — не иначе как заморскому гостю. Гаспар уплатил офене твердую цену четырех ведер заполярных гадюк, восемь империалов, и вписал их в академические расходы. Не разорится Киммерия, если за счет архонта будет отправлено императору столь оригинальное подношение. Притом не напрямую, а через консула в Арясине — офени своих слов не нарушают. Кроме одного случая, но про тот случай уже забыть успели… хотя нет, ничего подобного — не успели, конечно. Кризис тогда случился в Киммерии, притом финансовый. С княжеских времен такого не случалось. Это значит — самое малое семь столетий.
Остался тогда Киммерион без тюрьмы, без монетного двора и, как говорят китайцы, «без лица». Многие годы чеканил Римедиум лепеты и мёбии, оболы и осьмушки таковых, грузил на инкассаторскую лодку и отправлял их на Архонтову Софию — а в обмен получал приговоренных к смерти, но помилованных (в пользу Римедиума Прекрасного) извергов-преступников. Правда, из-за каких-то неясных причин Римедиум давно не давал Киммериону медных денег — хотя слитки меди Инкассатор на монетный двор по-прежнему завозил. Аккуратные киммерийцы замечали, что осьмушки обола, которыми сдачу на рынке дают либо в гостиных рядах, что-то уж очень истерты, новеньких нет, но списывали это дело на инфляцию, ведь серебро в обращении попадалось совсем новенькое. Киммерион не дулся и преступников Римедиуму сдавал исправно, — не особо много, но откуда же возьмется в Киммерии много преступников?
И однажды, вернувшись на Землю Святого Эльма, больше четырех киммерийских декад — по-европейски почти полвека! — проработавший в должности Инкассатора кир Манфред Хроник, сошел со своей лодки, и бездыханным пал к ногам главы архонтовой инкассаторской службы, кира Азоха Мак-Грегора, известного и почитаемого всем городом бобра. Покуда подчиненные Мак-Грегора (все как один люди — для мордобоя пальцы супротив лап преимущество имеют) совали нашатырь под нос живому все-таки Манфреду, другие подчиненные кира Азоха, тоже люди, спустились в лодку — принять новоначеканенное серебро, или, если чудо случится, мелкую медь тоже, городу она уже очень и очень была потребна. Ни серебра, ни меди они в лодке не нашли, зато связанный по рукам и ногам, с заткнутым ртом, с вытаращенными глазами, лежал под банкой на корме не кто иной, как бывший городской палач-цветовод Илиан Магистрианович Гусято. Вынесли его на берег и откупорили (тряпку вынули из пасти), получили для начала долгий, почти волчий вой, а следом поток разнообразнейших и даже отчасти на городских рынках подзабытых киммерийских ругательств. К ужасу инкассаторов, кир Манфред продолжал находиться в чем-то вроде глубокого обморока (вскоре перешедшего в правосторонний инсульт), а презренный преступник Илиан, как выяснилось впоследствии, лишившись рассудка, напрочь позабыл русский язык, сохранив только минимальное, «рыночное» знание старокиммерийского. «Скорую помощь» вызвали немедленно, тут же поставили в известность архонта Иакова Логофора, а тот приказал немедля допросить Илиана: чтоб ясно и четко изложил, по какому-такому поводу и праву он, помилованный на каторжные работы Илианка, посмел сойти с ума.
