Евгений Витковский - Земля Святого Витта
Надо всем северным полушарием хозяйничало лето, даже лед из неприкосновенных запасов камердинера здесь, на высоте двух верст безбожно таял — раньше, чем верный слуга успевал подать его на стол, и бутылка киммерийского кваса вместо того, чтобы благолепно возлежать на краешке ведерка горлышком, зарывшись в холодные осколки всем прочим телом, похабно плавала что твоя барыня в бассейне. Граф презрительным жестом отсылал бутылку со стола, и отчаявшийся камердинер появлялся с большой кадкой, забитой нетающим льдом под хитрым названием «фирн»: такой лед не таял даже на раскаленной сковороде, лишь медленно испарялся, — но было его в расселинах Палинского Камня мало, и с каждым годом становилась все меньше: расход на столовые нужды весьма велик в иные дни, новый же фирн раньше очередного ледникового периода созреть никак не мог. Камердинер уже не раз докладывал, что еще в этом столетии запасы фирна иссякнут, и придется заказывать его внизу. «Помилуй Бог, ну так закажем!» — весело отвечал граф. Но камердинеру и думать о таком было совестно, и Павлик очень ему сочувствовал. «Прохор, хотите, я вам льду у дяди Гаспара попрошу?» — спрашивал мальчик, уверенный, что дядя Гаспар точно знает — где взять самый лучший на свете лед (что скорей всего так и было). Прохор краснел, как девица, и уходил в свои покои. Человек он был простой, заграничным наречиям не обученный, и не понимал, почему один лед тает, а другой испаряется, но просить о чем бы то ни было мальчика, которому нет и десяти лет, даром что мальчик не только наследник престола, но и фехтовальщик первой руки, и наездник тоже хоть сейчас вперед на австрияков (почему-то Прохор именно этих военных противников представлял себе лучше прочих) — просить такого мальчика ему, обыкновенному камердинеру, было никак не по званию.
Вообще-то Павлик иногда не понимал — один камердинер во дворце у Палинского, или еще кто есть. Например, когда граф садился за преферанс с Диким Оскаром, независимым призраком, лишь по специальному приглашению поднимавшимся на поднебесные выси Палинского Камня, и с Вечным Чиновником, всё дожидавшимся решения по своему делу «Мокий против Соссия» в городском суде Киммериона, — четвертым за столом сидел обычно камердинер. Но кто ж тогда подавал коньяк, свечи, новые колоды карт? В это время Павлик обычно спал, но в те редкие случаи, когда он почему-либо заглядывал в ломберную, где шла игра на четверых, камердинер сидел за столом, а Прохор прислуживал, хотя Павлик поклялся бы всеми змеями, что камердинер-то и есть Прохор! Однако бывало так, что Дикий Оскар не являлся, тогда со вздохом граф подходил к восточному окну на лестнице — и в зал по внешней стене влезало грязное, перемазанное Существо в драном саване, всегда садившееся к «входному» окну поближе и не заходившее на европейскую часть комнаты. В этом случае граф, Вечный Чиновник и Существо играли втроем, коньяк граф наливал себе сам, а Прохор уходил спать. Игра в такие ночи кончалась раньше, и всегда — скандалом. «Сталинград!» — орало Существо, а граф, неизменно отвечая: «Уконтрапупим!..» вставал с картами в руках. Короткая перекидка вызывала вопль Чиновника, похожий на крик полярной совы, впрочем, иной раз он орал «Без одной!», а бывало, что «Без двух!» и даже «Без семи!» — и по ядовитому смеху графа было ясно, что Существо крупно проигрывает. Но взять с него было нечего, и удалялось оно в азиатское окно, грозя и рыдая. Граф клялся ни в жизнь больше старого маразматика близко не подпускать, но… оставшись очередной раз в безлунную ночь без партнера, вновь призывал «ползуна». Павлику «ползун» был бессознательно противен, но его радовало, что тот хотя бы никогда не выигрывает.
Впрочем, однажды в августе Павлик был разбужен страшным грохотом в ломберной. Он скользнул в тапочки и, как был, в одних трусиках, которые граф именовал только «подштанниками», (мама возражала против такого названия), побежал по боковой лестнице на восьмой этаж. Сквозняки дули повсюду, но Павлик никакого внимания на них не обращал, последний раз простудился он больше года тому назад. Из двери в ломберную, приотворенной на ширину ладони, раздавались вопли, и по меньшей мере один голос был совершенно незнакомый.
— И-з-з-з Ев-ро-пы па-а-а-шел вон! Па-ашел! Па-ашел! Вон! Вон! — орал этот голос, скрежещущий, как несмазанная лебедка, что-то сыпалось, видимо, стеклянное, и свет метался от канделябра, которым кто-то размахивал, — граф, конечно. Павлик знал это, даже не глядя в щель: кто же еще посмел бы махать канделябрами в доме графа?
— А и поше-ел! Помилуй Бох-х, кто тебя к западному окну пускал! Куси его, Стима, куси, съешь его, съешь его! — надрывался граф, изгоняя приглашенного из европейской части ломберной в азиатскую. В разбитое европейское окно протискивалось что-то огромное и отливающее металлом, такое же сидело на соседнем окне. По полу, как заметил Павлик, быстро скользили, забиваясь в щели, незнакомые бронзовые змейки, которым тут, на восьмом этаже, определенно было не место.
— Сыгран же! Чистый! Без прикупа! — выло Существо, пытаясь переползти рядом со столом, не повредив расклада карт.
— Вон-н! Вон-н! Вон-н! — словно колокола, густо звенели чудища в соседних окнах. Чудища поражали тем, что в них сочетались два цвета: позеленевшая медь и ярко-рыжая ржавчина. Но Павлик им не удивлялся, он у дяди графа в замке на такое насмотрелся, что вид железных птиц его скорей развлекал.
— Ну куда ему… — пытался вступиться за изгоняемого Вечный Чиновник, не особенно, впрочем, настаивая, — Внизу, чай, на Заквачных Хлябях змеееды лягушек сегодня едят, покуда те квакают — оттого нынче затмение лунное, вот и не смог Дикий Оскар придти, он без лунного света никуда…
— Пусть квакает, хоть не квакает, только в Азии! Нет ему хода в Европу! — гаркнула в ответ медно-железная птица из окна, — Нет ему броду в русскую воду!
— А Сибирь ведь тоже русская земля-а-а… — заныло Существо, — А-азия, А-азия…
— Ничего, выйдет приказ — мы тя быстро из Азии выгоним, в Антарктиде бродить будешь, в Антарктиде, а то можем и оттуда выгнать! — парировало чудище, — Вали!.. К едрени фене!
— Ну сыгранный, ну, будьте же людьми… — скулил картежный гость. На предложение «быть людьми», обращенное к призраку и чудовищам явно иного биологического вида, хмыкнул даже Павлик, в биологии и демонологии граф его уже поднатаскал. Диковины в окнах были, видимо, стимфалидами — металлическими птицами, обжившимися в ссылке на Урале и теперь его патрулирующими. Павлик их ни разу не видел, но прикинул, что скиталу Гармодию такая — на один проглот, не говоря уж о Великом Змее, который, зевая, сглотает таких полсотни и спать ляжет голодный.
Граф очень любил преферанс, но законы Империи были ему еще дороже. А согласно негласной воле императора, призрак этот в Европе не имел права появляться уже давным-давно, и так уже набродился, хватит. Граф поднял тяжелый подсвечник, не киммерийского, а каслинского литья, так что и разбить не жалко, потому как чугун у них так себе, и высоко замахнулся:
— Мизерабль несчастный, ша-а-а-а… гом… арш! Кому говорю, тать ночная! Мало того, что на восьмерной вистуешь, как… студент! Так еще и попадаешься! А солдат не разбойник, добычь — святая у него! Возьми лагерь — все твое! Возьми крепость — все твое! Хоть золото горстями, хоть серебро, а ты… вист пилишь! А вот поди отсюда…
Призрак-скалоброд меж тем дополз до азиатского конца стола, умудрившись не рассыпать карт, и показал стимфалиде «нос»:
— А вот выкуси! Я в Азии, нет на меня твоего права!..
Граф поставил подсвечник.
— Стима, право, доиграть дай. Я — гляди — в пуле зуб на него рисую, за то, что неправильно уселся. Пуля, знаешь, дура, зуб — молодец! И единичку на гору, как за испорченную сдачу…
— Всего единичку? — ахнула стимфалида, но призрак одновременно с ней выкликнул:
— За что единичку? Сыгранный! Мизер без прикупа!
— Точно, — вмешался Вечный Чиновник, — десять в пулю тебе за сыгранный, в пулю, а единичку наверх за то, что игру портишь. Так что все по закону, Сувор Васильевич, мы ж еще и половину котла не расписали. То есть не котла… Как теперь?
— Теперь говорят «с горы». Лети, Стимушка, не будет его в Европе, обещаю, прослежу, слово мое крепкое, сама знаешь. Лети, Стима, там в Заполярье без тебя, того гляди, побиение какое… Лутче лети, Стима! Пособляй и совершай!
— Ты смотри! Расклюем к ядрени!.. — впрочем, фраза эта донеслась уже из-за окна, стимфалиды отбыли на пути обычного патрулирования. Граф утер лоб кружевным платком, уселся за стол, взял свои карты (сдавал Чиновник), и только хотел сказать «Помилуй Бог!», как увидел в приоткрытую дверь Павлика.
— А это еще кто? Почему не спишь?
Павлик ударил пятками в тапочках, как положено по уставу, и как ни в чем не бывало доложил:
— Осмелюсь доложить: шум! По тревоге солдат встает!
