Андрей Валентинов - Ола
Так чего мне о душе моей трижды грешной печалиться? Раньше думать следовало, Начо! В тот миг, когда падре Хуан тебя из петли вытаскивал. Мотнул бы башкой, послал его куда подальше…
Усмехнулся я даже. Силен сам себя убалтывать, Бланко! Страшно все-таки, последний узелок ждет…
Ждал. Раз – и нету его.
Все!
А как узлов не осталось, встряхнул я платок (тяжелый, хоть и шелковый!), оглянулся…
Господь один лишь ведает, чего я увидеть думал. То ли рожу рогатую, на меня зубы скалящую, то ли сразу Пасть Адову, какой ее на штукатурке в соборах малюют.
Вот он я, Начо Белый, пожива готовая, лопайте!
Да только пусто вокруг, скучно. Даже обидно как-то стало. Вроде и понимал я (ой, понимал ли?), что все это – байки древние; прав был тот падре лысый, не завязать грехи в платок…
Но все-таки! Жаль, не узнает лобастая, что не струсил я напоследок. Хоть и не придется рыцарем стать, да и света белого не увидеть уже…
Но ведь развязал!
Шелк рукою я разгладил,
Вновь сложил, у сердца спрятал.
Вроде все ты сделал, Начо?
Хорошо ли, плохо – сделал!
Не убить тебе Дракона,
Не доплыть к Земле Грааля,
Плащ с крестом тебе не мерить —
Ну и что? Душа спокойна,
Как тогда, у перекрестка,
Где Она меня встречала.
И пусть даже трижды проклят,
Все равно жалеть не стану,
Пусть в котел пикаро кинут!
Перед нею, Милагроссой,
Оправдаться попытаюсь,
А до прочих нет мне дела —
Не простят так не простят!
ХОРНАДА XXXIV. О том, что в хартиях Супремы было писано
– Прошу вас, сеньор, прошу-у! Сюда, к столу-у… Садитесь, пожалуйста!
К столу так к столу, никакой мне разницы.
Прошел.
Сел.
– Вам удобно-о? Может, еще свечу-у зажечь?
А вообще-то говоря, бес знает что творится! Как поутру разбудили, из селды выволокли, чего я подумал? То и подумал – кушать ведут. Меня в смысле, кушать – клыками рвать, чтобы в клочья. Даже булавку с камешками не пожалел – обратно к рубахе пристроил. Все веселее будет!
Ан нет! Не пыточная – и не допросная. Большая такая комната, светлая, своды полукруглые под потолком сходятся. Окна, правда, камнем заложены да известкой забелены, зато свечей – дюжина целая, и не сальных, восковых. Потому и светло.
Ну и стол с табуретом. А у стола – хмырь в окулярах. Молоденький такой, вежливый, ровно не из фратин.
…А может быть, и не из них. Вместо ризы – балахон темный, какой сеньор Рохас, толстячок наш, носил. Уж не из Саламанки ли самой хмырь этот?
Или не из Саламанки все же? Уж больно говор приметный. «Прошу-у!»
Так ведь это сицилиец! Да-а-авно не виделись. Не зря я на них, мерзавцев, грешил. Они, они Супрему выдумали!
– Вам удобно-о, сеньор Гевара?
Ну, пристал! Подпрыгнул я на табурете, локтями в стол уперся. Кивнул – удобно, удобнее не бывает даже.
– Все хартии на кастильско-ом, но иногда там плохой почерк, так что я рядом буду, подскажу-у. Но если хотите, я сам вам прочитаю…
Поглядел я на хмыря, внимательно так. Заморгал сицилиец.
– Но, насколько мне ведомо-о, вы грамоте изрядно обучены, сеньор Гевара…
Не понимает. И я не понимаю – ну ничегошеньки. Хартии – это, ясное дело, бумажки, а вот все остальное…
– Они в порядке разложены. Самые важные первыми иду-ут.
Или новую пытку изобрели – хартии читать? Неужто гарроты хуже?
Пододвинул я свечу, взял то, что сверху лежит, взглядом скользнул.
«Иудеи Испании иудеям Константинополя…»
Чего-о?
Вначале не понял, а после увидел словно: собрались все наши иудеи разом – агромадной такой толпой. Собрались – письмо пишут. По очереди. А в Константинополе другая толпища сходится – читать чтобы.
Ну, ладно…
«Иудеи Испании иудеям Константинополя.
Уважаемым братьям – здоровья и благополучия. Знайте, что Король и Королева Испании заставляют нас принять христианство, лишают нас имущества и самой жизни, разоряют наши синагоги и прочими способами притесняют нас, и мы уже не ведаем, что делать. А посему Законом Моисеевым заклинаем вас объединиться с нами, и помощь оказать, и совет дать нам верный.
Исаак Абоаб, принц иудеев Кастилии и Арагона».
Повертел я бумажку эту в руках, в сторону отложил. Ну и что такого? Ведь все правда – и христианство принимать заставляют, и синагоги прикрывают. И убивают даже. Я бы на месте этих иудеев не в Константинополь – прямиком Моисею написал!
Покосился я на хмыря – кивает мне сицилиец. Дальше, мол, глаза стирай, Начо!
А что там дальше? Никак ответ? Точно! Оттуда, из Константинополя.
…А отчего это они Стамбул по-старому величают? Странно даже.
«…Возлюбленные братья в Вере Моисеевой! Получили мы послание ваше, в котором сообщаете вы о муках и страданиях, что вам приходится сносить. Считаем мы, что ежели Король и Королева Испании желают сделать вас христианами, вам следует христианство принять. И в том все раввины наши единогласны…»
Моргнул я даже, последние слова перечитывая. Это что же получается? Вроде бы если попы наши кастильцам Магомедову веру принять присоветовали?
«…Если лишают вас добра и собственности, вы должны сделать ваших детей негоциантами, чтобы они могли отобрать все это обратно; если христиане лишают вас жизней, вам надлежит воспитать сыновей своих аптекарями и лекарями, чтобы они лишили жизни христиан; если они разрушают ваши синагоги, сделайте ваших детей клириками, чтобы они изнутри разрушали христианские храмы; если вам приходится сносить несправедливость, пошлите сыновей ваших на королевскую службу, чтобы они могли отплатить своим подчиненным – христианам.
Веру же нашу Моисееву храните в тайне, и прочих обращайте, и ослабевших поддерживайте.
Хусе, принц иудеев Константинополя».
Перечитал я еще разок, подумал: «…Воспитать сыновей ваших аптекарями и лекарями, чтобы они лишили жизни христиан…» Ну, ничего себе! Хотя чему дивиться, в Стамбуле этом турки-сарацины правят, подсказали, видать!
А хмырь уже тут как тут – следующую бумаженцию подкладывает. Хартию, в смысле.
И что на этот раз? Мелкий такой почерк, и не разобрать даже.
«…У иудеев мы, христиане, людьми отнюдь не считаемся. Детей наших называют они „нечистью“. Христианин, по их словам, не ест, а „жрет“, не спит, а „дрыхнет“, не умирает, а „издыхает“. Господа нашего Иисуса Христа именуют они, иудеи, „незаконнорожденным“, а ежели видят процессию с Иконами и Распятием, детям своим глаза прикрывают, приговаривая: „Чтобы глаза ваши чистые эту нечисть не видели“. Книги же душеполезные про Господа Христа и Деву Пресвятую называют „матери-патери“. Говорят они, иудеи эти, что души у христиан отнюдь нет, а есть только пар вонючий…»
Не стал дальше читать – в сторонку отложил. Тоже мне, удивили! Посидели бы в таверне ближе к вечеру, послушали бы, чего там про иудеев говорят. Да и не про них только. Про португальцев тоже, про французов и про итальянцев…
А ведь я и сам итальянцев «итальяшками» величаю. Фу-ты, даже стыдно стало!
Встал я, потянулся, глаза потер…
– Вам что-нибудь непонятно-о, сеньор Гевара? Вам помочь?
Ах да, сицилиец. Ну, заботливый попался! Поглядел я на стол да на хартии-бумаженции (ох, и много же их!), головой покачал:
– Зачем это?
Растерялся хмырь, окуляры с носа снял, протирать принялся.
– Но это важнейшие хартии, сеньор Гевара. Наиважнейшие! Во-от! Во-от!
Подскочил к столу, зашелестел:
– Вот! Гнусный заговор иудейский, приведший к разрушению Святого-о Распятия в Касар-де-Паломеро-о! И еще гнуснейший – попытка отравить принца Хуана, наследника Кастилии наше-ей. А вот – убийство ребенка в Ла-Гвардия: глумление-е, поругание-е, сердца вырывание-е…
– Наслышан, – согласился я, – уже… Если там и все прочее такое!
Ведь чего мне скучно стало? В Супреме я, не где-нибудь. Плеснут масла на пятки, огонек поднесут – сам себя раввином признаю – и Понтием Пилатом заодно.
…Падре Рикардо у них тоже в заговорщиках иудейских числился. То ли распятие хулил, то ли Дары Святые ногами топтал.
Не того читателя нашли!
– А вот, во-от! О тайном иудействе маркиза де Кордова, о чернокнижии мерзко-ом, об инкубов и суккубов вызывании-и…
Дернуло меня, ветром ледяным обдало. Как будто снова я в том подвале, где круги на полу светятся.
– … И о големов мерзких творении-и, об убийстве христиан невинных…
Оттолкнул я хмыря сицилийского плечом – аж в угол отлетел, бедолага.
Где?!
«… с тем же установлено достоверно, что бабушка означенного маркиза Федерико де Кордова хоть и из дворянского рода происходит, а именно Монтерубио Наварских, однако же род сей происхождения иудейского, верования свои тайно хранящего. Матушка же оного маркиза Федерико де Кордова…»
Перелистал я бумаги, взглянул наугад:
«… верные свидетели подтвердили. А говорил еще его сиятельство, что при Оле-Всесожжении должно гибнуть праведникам из числа иудеев, а также выкрестов, тайно Закон Моисеев чтущих, потому как лучше части народа погибнуть, чем народу всему. Гибель же праведников иудейских жертвой Богу станет и в скорости возвышению иудеев послужит, кастильцы же, руки кровью невинных запятнавшие, всеконечно пропадут…»
