Дженнак неуязвимый - Ахманов Михаил Сергеевич

Он находился не в парадных залах, а в расположенной выше пристройке к главному дворцу. Тут, в Доме Утренней Свежести, обитал сагамор со своей семьей, и когда-то, в далеком прошлом, Дженнак бродил по этим чертогам с их хозяином, заглядывал в книгохранилище, сокровищницу и другие комнаты, полные всяческих редкостей. В те годы у Че Чантара не было ни супруги, ни возлюбленной, а дочери его разлетелись кто куда, так что женская половина пустовала. Но где она, Дженнак помнил и уверенно свернул к одной из арок.

Вскоре он очутился в другом помещении, овальном и освещенном единственной тусклой лампадой, висевшей над небольшим фонтанчиком. Отсюда расходились коридоры к покоям дочерей владыки, и здесь должна была стоять охрана, но Дженнак не обнаружил никого. Никого и ничего, кроме статуэтки Арсолана с солнечным нимбом вокруг головы, помещавшейся в нише. Странно, подумалось ему; хоть три сестры Айчени уже покинули дворец, но сама-то она здесь! У него было заготовлено объяснение - мол, он лекарь, вызванный к вдруг занемогшей девушке, - но оно не пригодилось. Более того, все коридоры, кроме одного, были темны и выглядели так, словно их не посещали месяцами. Что до последнего прохода, то на его стене висела такая же тусклая лампадка, как над фонтаном, а на полу не нашлось ни ковра, ни циновки. Вид не очень подобающий для покоев благородной девицы!

Но делать было нечего, и Дженнак, бесшумно ступая, направился в освещенный коридор. Откинув занавес в его конце, он попал в маленькую комнатку без окон, служившую чем-то наподобие прихожей; проникавший из коридора свет позволял различить три двери, какую-то мебель, накрытую тканями, и топчан у дальней стены, откуда доносилось мерное сопение.

Приблизившись к этому ложу, Дженнак различил темные длинные волосы и смутные контуры тела - безусловно, женского, но вряд ли то была дочь сагамора. Служанка, догадался он, молодая служанка, что спит у дверей госпожи.

За поясом у него была фляга с разбавленным зельем Шаня Третьего. Вытащив ее, Дженнак присел у топчана и ласково погладил девушку по волосам. Пугать служанку ему совсем не хотелось.

   - Проснись, дитя мое... Я целитель, которого вызвали к твоей госпоже. Где она?

Девушка заворочалась, пробормотала сонным голосом:

   - Целитель? Какой целитель, во имя богов?

   - К благородной госпоже Айчени, - повторил Дженнак. - Ей плохо спится, и я принес...

   - Ее тут нет, - шепнула служанка, не открывая глаз. - Есть я, Ми Чиома. Но я на сон не жалуюсь.

   - Где же она?

   - В Долане, лекарь. Иди... не мешай...

   - Но раз я пришел, то должен кого-то полечить, - заметил Дженнак. - Вот, выпей.

Он приподнял ее голову, заставил сделать глоток снадобья и отступил от ложа. Вскоре тихое сопение возобновилось. Пожалуй, утром девушка не вспомнит ничего, кроме неясного сна, решил Дженнак и вышел из комнаты.

Значит, Айчени в Цолане... Вероятно, не первый год, подумал он, осматривая коридор. В Цолане, где совершенствуются в письменности майя и их языке, слушают наставления аххалей, читают Святые Книги, высеченные на стенах святилища... Раньше туда посылали только благородных юношей, но, очевидно, арсоланский сагамор решил, что капля древней мудрости дочери не помешает. Она в земле Юкаты, и потому Ро Невара не видел ее больше на ежегодных празднествах...

С этой мыслью Дженнак пустился в обратную дорогу, добрался до «Хитроумного Одисса» и велел поднимать паруса на рассвете. Плавание было благополучным. Двигаясь на север, а затем на восток, корабль обогнул берега Арсоланы, прошел проливом Теель-Кусам, соединявшим Океан Заката с Бескрайними Водами, и пересек южную акваторию Ринкаса, что отделяла пролив и арсоланский город Лимучати от Юкаты. Светлое время дня Дженнак обычно проводил на палубе, то любуясь снежными пиками, что вздымались над цветущим побережьем, то разглядывая огромные плоты, неторопливо плывущие от города к городу, или великолепный мост, переброшенный над проливом. Он размышлял над тем, что и как устроится в Долане, и постепенно пришел к убеждению, что город майя, в смысле предстоящих действий, еще удобнее Инкалы. Хотя бы потому, что арсоланскую столицу он знал как свое отражение в зеркале, а Долан - как собственную ладонь. Вернее, как обе ладони, если учесть городские окрестности.

Спустя двенадцать дней «Одисс» пришвартовался в гавани Долана Предполагалось взять здесь какой-нибудь местный товар: Священные Книги Чилам Бал ь, отпечатанные майяскими мастерами и заключенные в переплеты из серебра и черепашьих панцирей, лекарственные травы и бальзамы, нефритовые украшения и, если повезет, древние резные камни, ценившиеся всюду - правда, майя научились их подделывать. Но все эти хлопоты Дженнак оставил акдаму Рувейте, а сам отправился в город, снял подходящий хоган на окраине и велел перенести туда свои вещи. Затем, одевшись поскромнее и переменив обличье (он выбрал внешность сеннамита), Дженнак поднялся по ступеням Храма и осмотрел с высоты гавань и площадь перед святилищем. Звуки сражения гремели в его ушах, звон и лязг клинков, боевые выкрики и стоны раненых; глядя же на гавань, он вспоминал о «Хассе», своем погибшем корабле, слышал гром его метателей и видел, как его драммар, объятый пламенем, уходит под воду. Там, в гавани, умер Пакити, а здесь, на этой лестнице и в Храме, приняли смерть его воины, здесь пали Ирасса, Амад и Уртшига...

Он вошел в святилище и, хоть не верил в Кино Раа, вознес молитву за души погибших. Было бы так отрадно знать, что пируют они в чертогах богов и гуляют в садах среди вечно зеленых деревьев... Но, с другой стороны, что за жизнь, в которой одни пиры да прогулки? Пакити и Ирассе это точно бы не понравилось, думал Дженнак, преклоняя колени, и остальным тоже. Лучше уж раствориться навсегда в Великой Пустоте, а не скучать на тех бессмысленных пирах!

Покинув Храм, он принялся бродить по базарам и харчевням, гостевым дворам и торговым рядам, и занимался этим день, другой и третий. Иногда он угощал горожан вином, и никто от угощений не отказывался, как и от застольной беседы — не тот человек сеннамит, чтобы обижать его отказом. И говорили жители Цолана о разных новостях и слухах, о ценах на зерно и бирюзу, о морском змее, которого видели мореходы из Накамы, о статуе Одисса в святилище, вдруг приоткрывшей рот, словно бог хотел о чем-то поведать, о том, что аситское войско на севере Юкаты заняло город Чичуму, и что халач-виник, цоланский правитель, опасается, как бы не явились и сюда имперские всадники. Но в этих пустых разговорах нашлось и кое-что полезное: так, Дженнак узнал, что уже года три гостит у халач-виника одна особа, причем такая важная, что ей отвели северный дворец, который посещают лишь мудрейшие наставники из Храма. В минувшие годы было их десять или двенадцать, а нынче ходят трое: Баратцу-Им, знаток чужих земель, Шу Ках, учитель этикета, и Ба-Цевар, искусный рисовальщик знаков и всяческих изображений. Все уже позеленевшие от старости и потому с причудами: Шу Ках, к примеру, любит вспоминать, как наставлял нынешнего халач-виника, его отца и деда и всю их благородную родню, а Ба-Цевар, если ученики не усердствуют, бьет их кистью, а кисть у него размером с сеннамитский посох. Что до Баратцу-Има, то у него причуда проще - не переносит полных кувшинов и норовит добраться до их дна. Особенно если в кувшине розовое одиссарское.

Тут Дженнак вспомнил Унгир-Бренна, вздохнул печально и отправился в храмовую школу на поиски знатока чужих земель. Этот Баратцу-Им оказался не майясцем, а уроженцем Перешейка - к счастью, довольно рослым, хоть и с изрядным животом. Носил он просторную хламиду, на голове - убор из ягуарьей шкуры, и был не так уж стар; во всяком случае, если пошатывался при ходьбе, то не из-за дряхлости, а по иной причине. Представившись сеннамитом Хрирдом, Дженнак объяснил учителю, что собирается переехать в Южный Лизир, где, говорят, быки родятся с четырьмя рогами, а вымя у коров - так прямо до земли. Но хотелось бы узнать побольше о тех краях, и если наставник готов давать урок за половину чейни, то он, Хрирд, очутившись в Лизире, вспомнит о нем и пропоет благодарственный гимн Сеннаму. Гимнов не надо, ответил Баратцу-Им, но к половине чейни добавь кувшин хорошего вина. А не много ли будет? — засомневал Хрирд. Не много, ответил наставник и, сделав многозначительную паузу, добавил: не скупись, сеннамит! Знал бы ты, кого я обучаю!