Андрей Посняков - Шпага Софийского дома
– Житий человек Олег Иваныч! – незаметно подмигнув Олегу, отрок строго взглянул на дьяков. Те приуныли.
– Облыжное обвинение снять, впредь все дела таковые с новым владыкой решати, – распорядился Гришаня. – Вот вам владычная грамота.
Он извлек из-за пазухи свиток с восковыми печатями.
Сломав печати, старший дьяк зашевелил губами… читал.
– Ты уж не гневайся на нас, господине, – дьяк просительно заглянул в глаза Олегу Иванычу. – Понимай – служба наша такая.
– Да уж понимаю, сам служу, – потирая запястья, усмехнулся Олег Иваныч. – Эх вы, незаконники…
На дворе уже ждал возок, запряженный парой гнедых.
– Нно, залетные!
Понеслись! Со свистом, с перехлестом, с гиканьем.
– Ну, рассказывай, – с удовольствием хлебнув ставленого меда из предусмотрительно захваченной по пути плетеницы, Олег Иваныч откинулся на меха. Он уже примерно знал, что случилось, но все ж таки было интересно послушать.
– Как ты, может, помнишь, по приезде я на Ярославово дворище подался, – смеясь, рассказывал отрок. – Старый-то владыка, Иона, умер. Нужно другого выбирать. Вот я и пришел узнать, на кого жребий написан, во владыки желающих. Троих записали мужи новгородские – духовника покойного владыки Варсонофия, Пимена-ключника и игумена Феофилакта, протодьякона Никольского да Вежищского. Написали жребии на пергаменте, принесли на площадь Софийскую, на престол святой возложили. Как литургию отслужили – протопоп тащить начал. Народ вокруг столпился – всякому интересно, кто ж новым владыкой будет? Взял протопоп первый пергамент – Варсонофий… Второй – Пимену выпал… Один Феофилакт на престоле остался, по закону – ему и владыкой быть! Так и возвели в сени Софии Святой Феофилакта-игумена. Ныне он – владыка, архиепископ новгородский Феофил! Тебя пред свои очи требует! Ты знаешь, кстати, кто против тебя копает?
– Тоже мне, секрет полишинеля! Догадываюсь, – хмуро бросил Олег Иваныч.
Гришаня покачал головой:
– Вряд ли на него думаешь. Пимен, ключник! Со Ставром, змей, стакнулся, хотели жребии подменить, да не вышло. Сейчас в бега подался, Пимен-то…ловят. Как словят, кнутом бит будет – хоть и не по новгородским законам то – да тыщу рублей денег заплатит в казну софейскую. За имание твое неправедное – в числе том…
– Круто, – покачал головой Олег Иваныч. – А Ставр что? Так и отделается легким испугом?
– Да на Ставра-то ничего нет, кормилец, сам знаешь! Кроме наветов. Пимен-то про него не расскажет – невыгодно.
– Ясно. В общем, опять как в прошлый раз – слухи одни, и никто ничего…
Феофилакт… вернее – Феофил, новый новгородский архиепископ, встретил Олега Иваныча ласково. Пожаловал кафтан немецкого сукна да серебряную деньгу, усадил пред собой на лавку, всех из палаты выгнав, рукою, благословя, махнул.
– Ну, рассказывай, Иваныч, про Литву!
Олег Иваныч усмехнулся:
– В общем, страна неплохая, красивая даже…
– Да ты не про страну рассказывай, знаем, какая Литва, – нетерпеливо перебил Феофил. – Говори про князя!
Про князя?
Олег Иваныч чуть было не спросил – простота – про какого, да вовремя одумался. Ясно, про какого – про Михаила Олельковича, приглашенного. Что только про него рассказывать-то? Про то, что Михаил Олелькович – сын киевского князя Александра, Ольгердович то есть – какой-то родственник королю Казимиру. Это с одной стороны. С другой – мать Михаила, княжна Анастасия, приходилась московскому князю Ивану Васильевичу родной теткой. А сам Михаил, стало быть, кузеном…
Но все эти сведения Феофил и так должен был знать. Тогда что же?
– Как Казимир к Олельковичу, отпустил с охотой?
– Казимир? – Олег Иваныч пожал плечами. – Да никак! Так себе отношеньица-то у них… Это я со слов Михайлова человека, некоего фрязина Гвизольфи, знаю. Казимир-то, говорят, Михаила не шибко привечал, все в дружбе подозревал с московитами. И поводы к тому есть.
– Вот так… – выслушав, насупился владыко. – Значит – не надежа нам Казимир супротив Москвы. И Михаил Олелькович – не надежа. Осторожным да хитрым Новгороду надобно быть – и Литву привечать, и Москву не сердить слишком.
Олег Иваныч мысленно усмехнулся. Это называется – и на елку влезть, и жопу не оцарапать. Грубо – но в самую точку. В смысле международной политики Новгорода. Политику, которую во многом определял архиепископ, сиречь Феофил-владыко, на новом посту сразу же показавший себя политиком умеренным и осторожным до чрезвычайности. И осторожность та не от трусости шла – умел, когда надо, Феофил быть и жестким – от многого знания. Слишком хорошо была ведома Феофилу расстановка политических сил, слишком хорошо знал он возрастающую силу Москвы и не питал никаких иллюзий относительно настроений новгородской черни. И не только черни. Даже купцы, житьи люди, – и те, не стесняясь, открыто критиковали республику. Да полноте – республику ли? Когда власть полностью принадлежит Господе – Ста Золотым поясам – боярам знатным – им, им, и только им, это уже никак не республику напоминает, скорей – олигархию.
Вот и приходилось Феофилу крутиться. Пимена убрал по-быстрому – уж больно сильно Литву возлюбил, да Москву открыто поносил – может, с московского ведома поношенье-то? Даже к московскому митрополиту Филиппу подумывал Феофил поехать, испросить официального благословения, да пока не решался. Сильное к Москве клонение – не слишком ли воду льет на московскую мельницу?
Потому шушукались в кулуарах – Феофил-де владыко не поймешь какой, ни вашим, ни нашим, нерешителен да слаб. Ан не так все было, не так… Времечко наступало лихое, московское, нельзя было по-другому, нельзя. Все сильнее бряцала оружьем Москва, собирала полки на границах. Все сильнее сгущались над свободным Новгородом черные московские тучи. Надежды на Казимира оказались пустыми. Впрочем, не особо-то и надеялись.
Не знали, не гадали, не думали ни Феофил, ни Олег Иваныч, что надежды те внезапно обрели особый смысл в подозрительном мозгу московского князя. И не последнюю роль в том сыграли его тайные слуги – приказной подьячий Матоня и служилый человек Силантий Ржа. Сам факт переговоров возбудил лютую злобу в жестоком сердце Ивана, сам факт… ему и было достаточно факта… А уж сложилось там что или нет – то бог с ними.
Холодало в Новгороде, холодало. Выпав, уже не таял снег, вот-вот должен был покрыться льдом Волхов. Словно предчувствуя это, река глухо ворчала, злобно разнося в клочья намерзающий за ночь припой. Федоровский ручей за одну, особенно морозную, ночь покрылся первым льдом, зеленоватым и тонким. Темнело рано, уже к вечерне ездили с факелами, так же как, впрочем, и к заутрене. Жизнь замирала темными вечерами – лишь кое-где в окнах теплился дрожащий свет свечей. Улицы – сплошь темные, в черных силуэтах оград – казалось, должны были бы привлекать разбойный люд вечерами, однако не привлекали – некого было имать, законопослушные граждане сидели по домам, а кто по корчмам шлялся – так что с пропойцы возьмешь, окромя креста нательного да души христианской.
Сидел на своей усадьбе, что на углу улиц Славной да Ильинской, и Олег Иваныч. Потрескивая, горели в бронзовом подсвечнике свечи, от недавно протопленной Пафнутием печки несло жаром. За стенкой, в людской, изредка похохатывали оглоеды с дедкой Евфимием. В шалаше, знамо дело, уже давненько не жили, весны дожидались.
Олег Иваныч, усевшись на покрытую волчьей шкурой лавку, разбирал поступившие на владычный двор жалобы. Теперь уже – не как частное лицо! Отошло то времечко! Теперь – иное пришло. Не как частник грамотицы рассматривал – как начальник службы безопасности Новгорода Великого! Дослужился-таки до замминистра! И довольно быстро – года не прошло.
Думал иногда Олег Иваныч – а почему именно его в конфиденты свои поверстал Феофилакт, еще игуменом будучи, почему именно ему дела поручал тайные да присмотр особый? Ну, конечно, у Олег Иваныча, понятное дело, в таких делах опыт немалый, профессионализм. Так ведь о том поначалу и не ведал игумен. Зато зело удобен был Олег – человек, с родами боярскими знатными никак не связанный. Сыну-то боярскому – поручи какое дело, да вдруг завалит – поди потом попробуй, выгони с места служилого! Лаю не оберешься. А Олег Иваныч кто? Где у него защита-то? Да и нет ничего, кроме усердия собственного. Так что, не справился б ежели – можно было б и вышвырнуть – иди, гуляй, паря – никто б не заступился, ну, кроме, пожалуй, Гришани, да то заступа слабая. Почему Грише те дела не поручали – ясно – молод еще, языком болтлив слишком, да и… стригольник, похоже, отрок-то, были такие подозрения. Раньше еще, до Олега, делами подобными Олекса занимался – человек рода не захудалого – но тот при Ионе был, на той же должности, что сейчас стал Олег Иваныч. Да пропал Олекса где-то в Заволочье, сгинул – видно, не таким уж профессионалом оказался. Да и откуда быть профессионализму в делишках тайных, коли подобным аж целых три службы занимались – архиепископа, посадника, князя. Нет чтоб воедино слить – однако не делали того новгородцы – пословицу римскую хорошо знали: разделяй и властвуй. Нет уж, он, Олег Иваныч, такого разнобоя терпеть не будет, дайте срок только! И посадничьей службе, и тысяцкого людишкам и княжьим нужно полномочия четко разграничить, чтоб одним и тем же не занимались да не конфликтовали зря, да подчинить строго новгородскому МИДу – канцелярии архиепископа, или, по-здешнему – Софийскому дому – пожалуй, самым профессиональным деятелям республики. Ну, Олег Иваныч, ну, сукин кот, – смотри-ка, до Главка додумался, с собою в качестве начальника – между прочим, генеральская должность. Пойдет ли на это Феофил? А куда денется? Понимает – то не ему лично нужно – Новгороду, Господину Великому! Взыграло честолюбие Олегово от таких мыслей – еще бы, за несколько месяцев – в генералы, не каждому дано. Да и азарт, азарт сыщицкий… Куда там прежние дознавательские дела: «Прошу привлечь к уголовной ответственности моего поганца мужа, который, змей, каждое утро с похмелья угрожает мне убийством и нанесением тяжких телесных повреждений…» Тут дела посерьезней – большой политикой пахнущие. Правда, и мелочи разной тоже хватает – перемешано все, нет четкой подследственности, пожалуй, только кроме духовных дел да иностранных – те, само собой – Софийской службе безопасности – то есть Олег Иваныча Главку.
