Вильгельм Зон - Окончательная реальность
Несколько раз глубоко вдохнув и выдохнув, подумал: пора!
Многое изменилось в Кунсткамере за последние годы. После загадочной смерти Фегеляйна на открытии выставки «Генрих Гиммлер. Тибетские версты» сняли директора. Кинжалова тоже погнали из хранителей тибетской коллекции. Если бы не Кнорозов, наверное, вообще вылетел бы, но Юра выхлопотал ему место в своем отделе доколумбовых цивилизаций. Самое интересное, что на место Кинжалова назначили того самого старичка Фадеева, который якобы «совсем плохой».
Ничего, оказался крепкий старичок. Настолько крепкий, что когда после олимпийской революции снимали всех приспешников Каминского и, естественно, выгнали бывшего директора, освободившееся место предложили престарелому, еще советскому писателю. Старый дед устроил в Кунсткамере настоящий разгром. Повыгонял кучу народа, нанял новых, среди коих подозрительно много было евреев. Сильно переделал экспозицию. Само собой, убрал и выставку «Тибетские версты». Гиммлер уже в России не катил.
Убрать-то убрал, но 14-й зал занял под свой кабинет. Ничего себе, – шептались старые сотрудники, – прежний хоть и фашист, а сидел скромненько в маленькой комнатушке, а этот – седина в бороду, бес в ребро – отхватил себе трехсотметровые хоромы. В хоромы, кстати, никого не пускали. Посетителей Фадеев принимал в выгороженной, неудобной приемной. Это вызывало еще большее возмущение. То ли гнушается, то ли скрывает чего-то.
Только наиболее влиятельные, такие как Кнорозов, сотрудники знали: днями и в особенности ночами Фадеев проводит в своем огромном кабинете необычайные опыты с печатающей машиной, украшенной золотой литерой «W».
«Машина выдает поразительные сведения, отвечает на любые вопросы, черпая знания, по-видимому, непосредственно из ноосферы Вернадского, – любил рассказывать Кнорозов. – Сведения поступают в виде рулонов, снабжены загадочными шифрованными кодами и упаковываются Фадеевым в специальные фиолетовые тубусы».
Кнорозов, оказывается, однажды умудрился заглянуть в директорский кабинет и увидел, что он уже почти на четверть заставлен стеллажами с удивительными тубусами.
Именно в этот кабинет и двигался я по темным коридорам спящей Кунсткамеры. Миновав галерею электрических устройств, повернув направо и пройдя по лестнице, очутился перед бывшим 14-м залом. Дверь был заперта. Я вынул отмычку и ловко открыл несложный замок.
В помещении никого не было. Тусклый аварийный свет освещал огромное пространство. В центре на массивном красного дерева столе располагалась печатающая машина. Жидкость в реторте слегка пузырилась, рулон на золотой лопаточке отсутствовал, но из рычага выхлопа струился еле заметный в тусклом освещении сизоватый дымок. Дальняя часть зала была действительно заставлена тубусами. Часы только пробили десять, и я почему-то не сомневался, что Фадеев появится не раньше полуночи. Времени вагон, я проверил револьвер и решил почитать рулоны.
– Что вы здесь делаете?! – в зале вспыхнул яркий свет.
Я со спокойствием повернулся.
– Вас поджидаю. – В моей чуть приподнятой на уровень бедра руке, как в ковбойских фильмах, еле заметно поблескивал револьвер.
– Зачем? – Старик вел себя спокойно, но выглядел странно. Длинная редкая седая борода, как у китайцев. Столь же длинные и седые волосы, затянутые в хвост. На макушке маленькая, напоминающая то ли профессорскую, то ли кардинальскую, шапочка. Обут в замшевые кроссовки «Богатырь» с олимпийской символикой. Прямо на голом теле кафтан с открытым воротом, напоминающий черкеску, только без газырей. Если бы не добротное сукно защитного цвета, сей странный наряд можно было бы принять за кимоно. На груди слева что-то поблескивало. Я пригляделся: начищенный, будто новенький, орден Ленина.
– Зачем? – повторил старик.
– Хочется попросить вас включить эту дьявольскую машинку. – Я револьвером указал на устройство. – У меня есть к ней вопросы биографического характера.
– Про Шолохова?
– Ах, вы знаете?
– Естественно.
– В таком случае, поторопитесь.
– Хорошо.
Старик подпрыгнул. Вихрем пронесся по залу, перебирая ногами в воздухе, и оказался у меня за спиной. Укороченная казачья шашка без гарды и темляка, с длинной, будто двуручной, деревянной рукоятью, легла на мое плечо. Острейшее лезвие коснулось пульсирующей шейной артерии.
– Вам не нужна эта машинка, Вильгельм. Она не сообщит того, что вы ищете. Ее сведения касаются только окончательной реальности. В ней Шолохов – крупнейший советский писатель, лауреат Нобелевской премии по литературе за 1965 год. Награжден: шестью орденами Ленина, орденом Октябрьской Революции, орденом Отечественной войны первой степени. Медалями: «За оборону Москвы», «За оборону Сталинграда», «За победу над Германией», золотой медалью моего имени. В той жизни он будет являться действительным членом Академии наук СССР, почетным доктором Ростовского государственного университета, а также Лейпцигского университета имени Карла Маркса. Только зачем вам все это знать, Вильгельм? В окончательной реальности проблема авторства «Тихого Дона» не решается. Бесплодная дискуссия, как морок, будет окутывать роман и там… До тех пор, пока…
Фадеев снова подпрыгнул, сделал невероятный кульбит в воздухе и до того, как опустился на пол, страшной силы ударом шашки разрубил мой револьвер пополам. Я остался стоять с рукояткой в руке, охваченный ужасом и недоумением.
– До тех пор, – продолжал он, – пока кто-то не расскажет людям истину, которая кроется не в нашей и уж тем более не в окончательной реальности. Бросьте вы этот обрубок, в конце концов. Садитесь лучше и слушайте…
* * *На самом деле Михаил Александрович Шолохов родился в 1904 году. Шолоховы – выходцы из древнего города Зарайска. Зарайск считался тогда одним из лучших городов как по наружному виду, так и по внутреннему развитию своей жизни. В середине девятнадцатого века в Зарайске проживало 1700 купцов. Богатый город. Из Зарайска приехал в молодости на Дон дед нашего Миши – Михаил Михайлович Шолохов. Вначале дед занимался трудным, но прибыльным при удаче делом – перегонял скот. Постепенно сколотив стартовый капиталец, нашел занятие поспокойнее – начал торговать. Дела пошли в гору, семью обеспечил. Было у него восемь детей – это большая семья.
Отец Миши Александр Михайлович тоже работал не покладая рук, но звезд с неба не хватал. Понимая, что в ХХ веке без современного образования купцу не обойтись, воспользовался приглашением хорошо раскрутившихся в Москве братьев и отправил сына учиться.
Определили Мишу в хорошую частную гимназию Шелапутина, что в Оболенском переулке. Успевал он на «отлично», особенно по математике, истории и словесности. Когда в 1921 году заканчивал 8-й класс, сомнений, где продолжать учебу, уже не было. Америка – вот мечта прогрессивного русского абитуриента из богатой семьи.
– Постойте, – грубо прервал я Фадеева. – О какой такой поездке в Америку мог мечтать в 1921 году выпускник 8-го класса Шолохов? О чем вы?!
Фадеев раздраженно посмотрел на меня. Шашка в руке как будто ожила и мелко, опасно задрожала. Видимо, желая успокоиться, Фадеев отвернулся и несколько секунд смотрел на фиолетовую стену.
– Попрошу не перебивать, – вымолвил он. – Если вы так и не поймете что к чему, рассказ мой не пойдет вам впрок, однако раз уж мы начали, потрудитесь дослушать до конца.
Шашка в руке успокоилась, и Фадеев, строго глядя на меня, продолжил:
– После вступления Северо-Американских штатов в войну против Германии весной 1917 года, перелома на фронтах и сокрушительной победы 1918-го любовь к Америке стала в России повсеместной. Миша всю жизнь помнил ярчайшую картину – раннее лето 1919-го. Он в числе лучших учеников империи стоит на торжественной линейке в честь открытия православных служб в константинопольской Софии. Теплый бриз дует с Босфора – теперь уже навсегда, до скончания веков, русского пролива. Миша смотрит перед собой затуманенными от счастливых слез глазами. Впереди на прекрасном еланском орловце юный император. Они сверстники – Алексей Романов и Михаил Шолохов. Император спешивается. С почтением приближается к пожилому президенту Вильсону. Умудренный президент молодой североамериканской державы протягивает руку юному монарху тысячелетнего государства…
Родители были не против, родственники собрали деньги, оставалось только выбирать: Чикагский университет или Массачусетский технологический институт. Шолохов выбрал Чикаго.
Чикаго появился на карте в 1833 году. Маленький поселок был основан французскими иезуитами. Уже через четыре года он получил статус города и быстро превратился в крупный транспортный центр. В 1871 году старый Чикаго сгинул в Великом пожаре, но нет худа без добра – на берегу озера Мичиган стал расти красивейший город Америки – столица ветров и небоскребов. Шолохов перебрался сюда осенью 1921 года. В это время город приобретал международную славу. И не столько благодаря архитектуре, сколько «благодаря» организованной преступности и коррупции. Сухой закон, принятый Конгрессом вопреки вето президента Вильсона, немало поспособствовал ее росту. В городе становилось неуютно, и поэтому по окончании университета в 1926 году Шолохов предпочел научной работе предложенное место трейдера на Уолл-стрит. Жаль, возможно, складывающиеся в эти годы либеральные взгляды на экономику, получившие название Чикагская школа, потеряли способного адепта. Жаль. Но происходит то, что происходит. Шолохов перебрался в Нью-Йорк и стал зашибать деньгу, спекулируя на бирже.
