Владимир Свержин - Внутренняя линия
— Феликс Эдмундович, — раздалось за его спиной, — к вам гражданин Джунковский.
Председатель ОГПУ повернулся, оставляя по ту сторону окна яркий май и начавшую понемногу налаживаться жизнь.
— Голубчик, — обратился он к секретарю, — потрудитесь организовать нам с Владимиром Федоровичам кофе, да покрепче.
Джунковский прошел в кабинет, едва поприветствовав заклятого друга:
— Феликс Эдмундович, что это за странная история с моим похищением из санатория? Кто — то из ваших молодчиков обчитался Ната Пинкертона?
— Зря вы так, Владимир Федорович. Все, что было сделано, делалось исключительно ради вашей безопасности.
— Ну конечно. Для обеспечения моей безопасности не было иного средства, как погрузить меня в автомобиль на заднее сиденье, точно мешок картошки. Посадить едва не сверху пару держиморд и посреди ночи везти в Москву, к теще на блины!
— Владимир Федорович, совсем неподалеку от санатория, где вы теперь проживаете, был замечен очень ловкий и опасный террорист. Мы опасались, что его хозяева из — за рубежа, узнав, что вы сотрудничаете с нами, вынесли вам приговор и решили привести его в исполнение таким образом.
— Постойте, постойте, Феликс Эдмундович! При чем тут я, при чем тут какой — то приговор? Если я не ошибаюсь, вы устраивали облаву около Расторопино, чтобы изловить Татьяну Михайловну Згурскую и ее спутника.
— Да. Откуда вы знаете?
— Феликс Эдмундович, — Джунковский укоряюще вздохнул, — ведь я же не дитя малое. Пока мы ехали, нас по дороге трижды останавливали, и на каждой заставе мою личность с портретом сверяли. Но ответьте мне, ради бога, с чего вы взяли, что появление Татьяны Михайловны в этих местах как — то связано с моей особой?
— Мы решили подстраховаться, — немного виновато ответил Дзержинский.
Бывший шеф корпуса жандармов рассмеялся.
— Тут уж судьба сама меня подстраховала. Поверьте моему жизненному опыту: какие бы то ни было покушения с участием Татьяны Михайловны Згурской невозможны. Решительно невозможны! Что же касательно причины появления в этих местах… Она столь банальна, что просто лежит на поверхности. Расторопино — имение Згурских. Расторопинский конный завод устроил дед Владимира Игнатьевича — после войны восемьсот двенадцатого года.
— Неужели вы полагаете, что Згурская просто так решилась вернуться в бывшее имение мужа?
— А вы считаете это невозможным? Вы, наверное, представляете себе, что крестьяне, увидев молодую хозяйку, схватятся за топоры и вилы и кинутся на нее с революционным кличем «Долой!»? Смею вас уверить, Феликс Эдмундович, в жизни этих селян ничего более доброго и светлого, нежели Татьяна Михайловна, никогда не было. И, вероятно, уже не будет.
— Владимир Федорович! — возмутился Дзержинский. — Советская власть дала этим людям свободу, открыла им дорогу в будущее.
— Этим людям свобода нужна не более, чем мне буденовка и красные шаровары. У них была спокойная, размеренная жизнь и добрая хозяйка, которая построила для них бесплатную школу и больницу. Причем сделала она это от души, а не потому, что так было нужно. Что же касается светлого пути, то какой это путь? Покуда в вашей армии будет кавалерия, ей нужны кони. А значит, девять из десяти младенцев, родившихся в Расторопино, станут работать на том же заводе, как и их родители и деды. Феликс Эдмундович, как вам, неглупому, образованному человеку, невдомек, что царство божие невозможно на земле?
— Наш спор беспредметен, — мрачно отозвался Дзержинский. — Очень надеюсь, что мы оба доживем до той поры, когда вы, как честный гражданин, радеющий о пользе Отечества, должны будете признать правоту нашей партии. А сейчас давайте вернемся к Згурским.
— Как скажете, Феликс Эдмундович.
— Зачем, по — вашему, Згурская и ее соучастник прибыли в Расторопино?
— Возможно, у них попросту не было выбора. Но очень может быть и другое.
— Что же?
— Сегодня ночью ваши люди разыскивали двоих: мужчину и женщину. Однако, насколько я помню, у Владимира Игнатьевича и Татьяны Михайловны была дочь Ольга. Ее крестная мать — вдовствующая царица Греции, в девичестве великая княжна Ольга Константиновна, родная сестра шефа мингрельцев Дмитрия Константиновича. Если предположить, что младшая Ольга жива…
— Да, вы правы. Из Елчаниново Татьяна Михайловна скрылась вместе с дочерью!
— Вот ее скорее всего и следует искать в Расторопино.
— Действительно следует. Через эту царскую крестницу, пожалуй, мы легко выйдем как на Татьяну Михайловну, так и на ее мужа.
Середина мая 1924Судаков недобро поглядел на тяжелую калитку с висячим замком.
— Вот так — так! Это что ж, прикажете через ограду лезть? — Он окинул взглядом высокий каменный забор и перевел глаза на Татьяну Михайловну.
— Погодите, голубчик, — улыбнулась женщина. — Здесь есть небольшой фокус.
Она подцепила ногтем петлю, на которой висел замок. Та легко поддалась, и Судаков увидел, как увеличивается щель между древесиной и ржавым железом.
— Слава богу, здесь все осталось по — прежнему, как в старые годы, — улыбнулась Татьяна Михайловна.
Она потянула створку ворот на себя. Гвозди, которыми была приколочена петля, легко вышли и остались торчать четырьмя бурыми клыками.
— Ишь ты! — присвистнул бывший начальник милиции.
— Это же моя гимназия. Я тут в старших классах училась, после Смольного. Давайте скорее, — Згурская прошла вперед, — и помогите мне. Надо аккуратно придержать вторую створку, чтобы гвозди стали на место. Мы всегда так делали, когда с уроков сбегали.
Судаков нахмурился, ему казалось, что учительница не могла, не должна была прогуливать уроки. Но Татьяна Михайловна не заметила укоризненного взгляда.
— А знаете, в этой же гимназии тремя классами младше меня училась Верочка Левченко. Я отлично помню — прилежная такая девочка. Очень хорошенькая. У нас ставили в гимназии спектакль «Ромео и Джульетта», и все спорили, кому играть Джульетту — ей или мне.
— Татьяна Михайловна, к чему это? — чуть раздраженно перебил ее Судаков.
— Ну как же! — почти обиделась его спутница. — Верочка Левченко на выпускном балу познакомилась с молодым юристом по фамилии Холодный и стала знаменитой актрисой Верой Холодной. Неужели вы не видели ее фильмов?
— Видел, — дернул плечом бывший краском. — Да только теперь — то она к чему?
Татьяна Михайловна разочарованно вздохнула:
— Здесь раньше был странноприимный дом Крестовоздвиженского монастыря. Для того калитку и закрыли, чтоб к нам побирушки не забредали. Но отсюда дворами можно легко пройти незамеченными.
— Вот и пойдемте. — Судаков подозрительно оглянулся вокруг. Москва пугала его своей огромностью. Чудилось, будто опасность таится за любой дверью, в любом окне, за фонарем — где угодно. И в то же время, заражаясь от вернувшейся в безмятежную юность спутницы, он ощущал подъем, едва ли не радость. И эти разнородные чувства боролись в душе Судакова, не прибавляя ему хорошего настроения.
Татьяна Михайловна двинулась вперед молча, не желая больше разговаривать с отчего — то помрачневшим собеседником. Ей вспоминались блаженные годы учебы в гимназии, спектакли, балы с юнкерами. Как бегала она в ближний Никитский монастырь за просвирками — они там были особо вкусные. После одного из рождественских балов за ней принялся ухаживать некий юнкер Ганин. Он дарил ей цветы, писал томные элегии и не желал слышать отказов. Когда на Арбате он вдруг увидел ее с Володечкой, то вспыхнул. Даже рассказывали, что хотел вызвать соперника на дуэль. А потом куда — то перевелся. Кажется, в мореходное училище…
При воспоминании о майских прогулках с подполковником Згурским у Татьяны Михайловны заныло сердце. Захотелось сесть и расплакаться от собственного бессилия. От того, что приходится бежать и прятаться, от нелепости происходящего вокруг. Учительница глубоко вздохнула, заглушая невольный всхлип, и услышала раздраженное ворчание Судакова:
— Ну что еще там?
— Ничего. Скоро будем.
Татьяна Михайловна остановилась в подворотне и поглядела вдоль улицы.
— Опасности нет, идемте.
«Где же, где же ты, Володечка? — думала Татьяна Михайловна, чуть не плача. — Приди, забери нас отсюда!»
Сама не ведая как, она словно знала, что Владимир Игнатьевич жив, что он думает о ней и непременно делает все возможное для их спасения. Как же иначе?
— Долго еще? — услышала она вопрос Судакова.
— Нет. Вон… — Татьяна Михайловна замерла, недоговорив.
Возле кованых ворот старого особняка в тени векового дуба, лузгая семечки, на табурете сидел милиционер.
— Вчера еще здесь никого не было, — прошептала она, растерянно оглянувшись на Судакова.
— А сегодня вот есть. — Петр Федорович обхватил рукой подбородок и задумчиво потер его. — Вот незадача!
