Владимир Белобородов - Хромой. Империя рабства
Это я точно знал. Поскольку за годы, проведённые у зелёных, не встречал там представителей этой специальности, хотя иногда очень нуждался.
— Так он сотню зим пережил.
Я удивлённо посмотрел на старика, больше шестидесяти и не дал бы.
— Остальные?
— Не знаю. Говорите!
— Что мы, на рынке? — возмутился один.
— Ты можешь идти, — ответил я ему. — Вся жизнь рынок, тебя либо покупают, либо ты платишь.
— Ремесленный. На тканях работал.
— Чего к оркам?
— Хозяин кормить стал реже, я партию ткани испортил.
— Молодец, — одобрил я. — Остальные?
— А что говорить, просто рабы, — ответил мужик лет пятидесяти, то есть на излёте жизни по местным рабским меркам.
— Я ведь не уговариваю вас, а знакомлюсь, — ответил я. — Меч, копьё, ткач, может голубопечатный.
Даже в полумраке костра, разведённого, кстати, ткачом, от углей принесённых Клопом, у всех поплыли улыбки.
— И не смешно, — вступил в разговор Толикам. — Бывает и такое.
Оказывается, все наши уже стояли полумесяцем и слушали разговор.
— Низкий, изработал, — ответил мужик.
Низкий, значит низкий — самая что ни на есть простая работа — двор вымести, конюшню убрать, полы вымыть. Я сам таким был в трактире. Изработал, значит хозяин стал недоволен работой. Это как машина лохматого года, когда проще новую купить, чем ремонтировать. Ещё двое ответили примерно аналогично, но тут встрял Липкий:
— Наказанные?
Один из них кивнул, второй был как раз мим. Остальные ответили в таком же духе — низкий, ремесленный. Заинтересовал лишь один — карабельник.
— А тебя за что? — я смотрел на мужика средних лет.
Торб не выполнил работу, а я… корм был.
— Твоего полку прибыло, — прошептал я Чустаму, стоявшему рядом.
— Не твоего, а нашего, — ответил он мне. — Сам то….
— Мужики, — когда ознакомился с «родословными», продолжил я, — мы сами выживаем. Сейчас едем по своим делам. Рассказывать вам о себе понятно пока не будем….
— А чего бы и нет, — довольно вызывающе возбухнул мим.
— А потому как по фигу, — ответил я ему — бесячий тип такой…. — Ты тут смотрю грамотный, так назови мне причину, по которой я должен рассказать тебе жизнь?
Я выдержал паузу.
— Ты ретивый утихомирь пыл, — в разговор вошёл Чустам. — Не корму зубы уставляешь, с тобой по хорошему говорят.
— Давайте мужики так, — продолжил я. — Идём рядом. Случается что, мы поможем. Попросим — вы. Но подскажу верное дело — идите на дорогу и решайте сами свою жизнь, там вы и не обязаны никому, и делаете что хотите.
— А вы нас тут же и клиночком чик, — выложил своё видение ситуации мим. — Наин, на кой они нам? Нас больше…, — намёк был далеко не прозрачным — мол, может мы их здесь….
Определённая логика была — их больше, правда мы вооружённей. Так что один — один.
— А зачем мне это? В смысле клиночком? — спросил я раба, реально не догоняя его слов.
— Возьмём что доброе, а тебе понравится?
Похоже, у всех наказанных мысли работали в одном изгибе — как бы кого ножичком…. Липкий ведь тоже первым делом это предположил.
— Ты тоже так думаешь? — спросил я второго наказанного.
— Всяко может быть, — уклончиво ответил тот.
— У кого ещё есть опасения?
Все остальные промолчали. Я посмотрел на однорукого. Тот левой, так чтобы видно было только нашим, показал два пальца, потом резко согнул их. Вероятно, какой-то язык жестов, ну тут особо понимать не надо было.
Думаете легко решить, жить человеку или нет? Но эти двое явно не наши люди. Раз мыслят такое, то и сами могут. Отпускать…. Наверно вариант. Но ведь наших же лошадей и увести попытаются. А если поймают, то точно на след наведут. Я еле заметно кивнул.
— Пошли все обратно, — обратился я к своим. — Наин, подходи через полосьмушки — поговорим.
Пройдя метров десять, я остановился:
— Наин! — тот обернулся.
Я показал ему один палец.
По дороге обратно, я обдумывал создавшуюся ситуацию. Вроде я и прав…. Но, не так давно я обвинял Чустама, что он корм, а сам…. Кормы на смерть никого не определяли, если только сами от старания убивали. Может всё таки развернуться и пока не поздно отпустить наказанного? Ерунда. Первым делом начнёт вокруг нас кружить. Опять же однорукий этот…. Так вот просто крошить людей, скажу я вам…. Как бы боком нам не вышло его соседство, ведь, по сути, я сейчас дал им добро присоединиться. Как теперь им откажешь? Только как крысам бежать. А я ведь только что дал понять своим, что мы не такие. Мысли гудели, сбивая друг друга в попытке достичь первенства. Наши молчали, осознавая всю серьёзность происходящего.
Оставлять этого наказанного, это не только подвергать опасности нас, но ещё и потерять некое уважение новеньких, мол, жила тонка…. Я как мог, искал оправдание своему кивку, но в глубине души, сомнение, словно взбесившийся пёс, вцепилось в разум, опровергая все доводы. В конце концов, я не выдержал и развернулся обратно — выпнем этого наказанного и скажем ему, что пошли на север — и дезу сольём, и человек жив. Как бы я не скакал на хромой ноге, я не успел….
Однорукий пришёл через час. Молча сел рядом со мной. Все делали вид, что ничего не происходит. Мы посидели несколько минут.
— Берёшь? — спросил однорукий.
Я, выдержав пару секунд, ответил:
— Сегодня, ночуйте где стоите, завтра — прибивайтесь к нам. Как пойдём не знаю, возможно, двумя группами, слабые на лошадях, сильные — пешком.
— Да у нас только лекарь не очень ходит, — ответил Наин.
— Вы нас быстро догнали.
— Бежали, как могли.
— Наказанного к духам? — спросил я, хотя и видел его смерть.
Однорукий кивнул:
— Мудрое решение. Второй теперь даже двинуться боится.
— Загнанная в угол кошка превращается в земляного дракона, — перефразировал я нашу поговорку, про львов мне здесь не доводилось слышать.
— Мои присмотрят, — успокоил однорукий.
— Руку в бою оттяпали?
— У нас говорят на арене, — поправил меня гладиатор.
— Был такой гладиатор…. Спартак звали. Как то однажды на арене он смог одолеть семерых воинов, за что ему подарили свободу. Но рабом он был не один, его сестра тоже была рабыней….
От настолько вольного пересказа Спартака, автор наверно в гробу перевернулся. Рассказ уместился минут в двадцать и слабо напоминал оригинал (ну как уж помнил), не говоря уж об именах героев, тут моя фантазия была безгранична настолько, насколько и подтёрта память о той истории. К концу все наши расселись вокруг. После известия о последней битве, гибели Спартака и самоубийстве его сестры, над поляной воцарилась тишина.
— Дура сестра, — прокомментировал Клоп. — Жить надо, — его видимо зацепила любовная линия.
— А в каком локотстве это было? — спросил Липкий.
Вот нудный тип.
— Это очень давно было и локотства тогда по другому назывались, — ответил я ему.
— Сам придумал?
— Так не придумаешь, — ответил вместо меня Наин. — И знатные все такие, лишь бы себе, и рабы между собой грызутся…. Похоже на правду, приукрашенную конечно — семерых на арене невозможно убить.
— А вот в ящики из щитов, это как? — спросил Чустам.
Я когда описывал дисциплину в армии, обмолвился о прикрытии щитами со всех сторон, поскольку как называется черепаха на местном я не знал (я вообще не уверен, что такой зверь тут водится), то назвал ящиком. Пришлось объяснить воину принцип римской «черепахи» и её достоинства от стрел и камнемётов.
Вообще, я рассказал эту историю, с акцентом на сцену, когда Спартак убил зачинщика морального разложения своей армии. Надеясь хоть немного смягчить мнение о моём поступке, ведь наверно только Огарик не понял, что произошло. Но как-то рабы, вот именно этой частью истории, не прониклись, зато по остальным завалили вопросами.
Глава 23
На третий день мы ночевали в одном лагере. Подвигло меня на слияние наших групп одно интересное открытие, сделанное за день до этого.
На обед в тот день мы остановились в небольшом лесочке. Поскольку есть-то, собственно, кроме сваренной вечером каши было нечего, то мужики выпросили по пятьдесят настойки — для аппетита, так сказать.
— Я сбегаю, — сорвался Огарик.
Только он отбежал к лошадям, я встал с земли и пошёл следом.
— Чего ты? — спросил Клоп.
— Да он в прошлый раз приложился к бутылке, а тут не вино….
Клоп ухмыльнулся. Когда я преодолел пятнадцать метров до «припаркованного» транспорта, то был уже на все сто уверен, что Огарик пытается отпить из бутылки. Он стоял за лошадью, но поскольку росток-то у него был не большой, то я прекрасно видел его практически по грудь, а также дно кувшина, пляшущее под грудью лошади Большого. Но то, что я увидел, когда нырком проскользнул под брюхо лошади (боюсь ужасно этого манёвра — вдруг лягнёт, но очень хотелось поймать на месте преступления шельмеца) и оказался рядом с Огариком, честно сказать, то, что я увидел, несколько обескуражило, как и моё появление — пацана. Огарик держал в руках откупоренный кувшин, пробка была в зубах, а вот в другой руке он держал маленький стеклянный бутылёк с ярко-зелёной жидкостью.
