Выпускник. Журналист (СИ) - Купцов Мэт

Сажусь в машину. Двое внутри — не знакомые лица, но выглядят серьёзно. Один — водитель, руки на руле так, будто от них зависит судьба всего Советского Союза. Второй — спокоен, оглядывается на меня, осматривает сверху–вниз.

— Ну что, Макар Сомов, кататься поедем? — говорит второй, и ухмыляется, как волк на зайца. — В Москву, говоришь, вернулся? Соскучился по столичной жизни?

— Ты кто такой? — спрашиваю его в ответ, тоже без улыбки. Не нравится мне этот тип, хоть и пытаюсь оставаться спокойным.

— А ты догадайся, — отвечает он, окутывая меня дымом.

Водитель трогается с места, машина медленно выезжает на трассу. За окнами мелькают огни города.

Небо серое, давит на психику, и внутри «Волги» становится всё душнее. Я напрягаюсь, чувствую, что разговор предстоит непростой. А может, и не разговор вовсе. Сразу закопают.

— Ты вот что, Макар, — продолжает мужик с сигаретой. — Мы с тобой по–хорошему хотим поговорить. Не будем тут цирк устраивать, ты парень понятливый. Вот только как понятливый парень, ты же знаешь, что в Москве случайностей не бывает. Если мы на тебя вышли, значит, нам указали.

— Что тебе надо? — смотрю прямо ему в глаза. Он как будто бы радуется этой моей дерзости.

— Ты же в «Правде» работаешь. Мы с тобой, можно сказать, коллеги. Я — писатель. Пишу новую историю, новые биографии… таких как ты, — громко и по-идиотски смеется. — Вот только наши интересы немножко разошлись, и мы бы хотели, чтобы ты не лез куда не надо. Понял? Люди там наверху, — кивает на крышу автомобиля, — нервничают. А им нельзя.

Молчу, сцепив зубы.

В машине давящая тишина.

Я не собираюсь показывать, что меня это хоть как–то волнует. Но внутри уже что–то шевелится — предчувствие, что всё это не закончится плохо.

Они упомянули мое место работы, зачем? Пытаются выведать на кого я работаю. Гниды. Неужели, я вышел на самого главного перед отъездом из столицы?

Неужели именно его разыскивает КГБ и ОБХСС?

— Ты, Макар, парень умный, — добавляет второй — совет на будущее — держись подальше от тех, кто пытается играть в игры взрослых, которых ты не знаешь. Столица —не прощает ошибок. Если ты на нашей стороне, то всё будет по–другому. Выбирай, на кого ты работаешь.

— Я уже выбрал, — цежу зло.

— Вот как? Неправильно выбрал, — мужчина дает мне фотографию. Молча смотрю на портрет Валентины.

Кстати, девушка твоя очень симпатичная.

— У меня нет девушки, — цыкаю я.

— А Валя кто?

— Просто сослуживец.

— Сослуживец, так теперь называют женщин-любовниц с работы? — смеется нехорошо второй.

— Да, — огрызаюсь я.

— Неправильный ответ!

В этот момент получаю удар в солнечное сплетение, и теряю сознание от болевого шока…

Глава 25

Кажется, я снова попал в водоворот времени, и меня куда-то несет.

Что происходит?

В ушах гудит. Тело ломит, ноги не держат. Лежу у дороги в кромешной темноте, не понимаю, где я. Ни света фар, ни света от уличного фонаря.

Понимаю, даже мне мужику не разобраться без опознавательных знаков, где нахожусь.

Роюсь в кармане, достаю спички, чиркаю, ничего. Отсырели. Мать их!

Вглядываюсь в циферблат на наручных часах. Время остановилось на отметке 17:33. Я бы подкрутил колесико, но точное время не знаю.

Обшариваю местность вокруг — сумки нет.

Уроды. Выбросили где-то за городом, без вещей.

Думали запугать? Не выйдет. Не такие меня пугали.

Застегиваю пуговицы у утепленной куртки, парочку последних не обнаруживаю.

Нахлобучиваю шапку на лоб, уши остаются открытыми, но я надеюсь, что не отморожу, пока дойду до попутки.

Тяжелым шагом направляюсь на поиски шоссе, где могу поживиться машиной.

По дороге вспоминаю непростой разговор с дядей Витей за праздничным столом.

' — Странные вещи со мной в столице происходят, — говорю я, глядя на дядьку исподлобья.

— Да? — смотрит безэмоционально.

— Да, — киваю усиленно.

— Выкладывай, — гундит он.

Дядя Витя человек слова и дела, и он не любит, когда его беспокоят по пустякам. Вот и в этот раз ведет себя так, будто я чего-то не догоняю, а только транжирю его время.

Выуживаю из портфеля пару листов бумаги, испещренных мужским мелким почерком, протягиваю. Он долго смотрит, читает. Вскидывается.

— Что это, Макар?

— А ты не знаешь⁈ — цежу сквозь зубы.

— Нет, — мотает головой. — Может, еще по одной за твою мамку?

— Давай.

Закусив соленым огурцом из трехлитровой банки, которую закатывала собственноручно моя мать, я снова смотрю на дядю.

Достало уже его нежелание говорить со мной как со взрослым человеком.

— Это мое новое дело, которым я занимаюсь с подачи КГБ!

— Что сказать, молодец, Макар Матвеевич Сомов! — дядя глядит на меня осоловевшим взглядом.

Как же с ним сложно! Из него правду хоть клещами вытаскивай! Такой как дядя Витя в Великую Отечественную в разведке бы сгодился.

Чтобы успокоиться и не рефлексировать, смотрю сквозь дядю на унылую комнату, она — на меня.

Шкафы, заваленные пыльными книгами, неубранные в шкаф вещи.

— Так как твоя учеба? — неожиданно мой собеседник меняет тему. — Как сессию сдал? На пятерки? Учиться на журналиста нравится?

— Нравится. История КПСС, научный коммунизм, литература древних, что же тут может не нравиться. Всё самое то, чтобы журналистские расследования вести! — говорю со злостью.

— Что-тоя не понял, тебе не нравится? Ты же рвался в столицу! Нет чтобы пополнить органы милиции, так ты взбрыкнул, захотел модную профессию. Не по Сеньке шапка.

— Считаешь, чтобы журналистом быть не надо ни силы духа, ни мозгов? А чтобы преступников ловить — у меня их достаточно?

Звучит как-то оскорбительно, но я прощаю, и нарываться не намерен.

Только вперед, победа за мной — мой девиз.

— Ты мне, дядя, одно объясни, как так выходит, что меня в столице уже на заметку взяли, и охоту на меня открыли?

— Наследил? — почти издевательски спрашивает он.

— Я не следил! Расследовал, как умел.

— Если хочешь помогать обществу и менять будущее, иди к нам. Ничего у тебя не выйдет в журналистах этих. Ты же не надеешься выпустить пару статеек и изменить международную ситуацию? Снизить накал противостояния между США и СССР?

— Чего?

— Ты же не собираешься свой дар разменивать на гопоту и спекулянтов?

— Пока что мне в расследования со спекуляцией и гопотой втягивают… как я понимаю, твои дружки… — смотрю внимательно в лицо дяди.

— Мои дружки?

— Майор Андрей Волков, Рытвин — кэгэбист. Сам главред Мартынов доверил мне статью. С какой радости они вьются вокруг восемнадцатилетнего пацана?

Дядя прищуривает глаза. Вижу, что хочет что-то сказать, но не решается.

— Мы держимся друг друга, — выпаливает он, будто я застал его врасплох, и эта фраза была единственным верно сказанным предложением, но ни черта не объясняющим.

— Дядь Вить, я не отступлю, пока не получу от тебя всех объяснений.

— Послушай, сынок, — он тяжело вздыхает, отодвигает от себя тарелку с оливье. — Мне было бы проще контролировать ситуацию, будь ты рядом, а так я едва успеваю разгребать за тобой и для тебя…

Он несет черт-те что. Не надо было заводить столь серьезный разговор за столом. Сплоховал я.

— Враги твои бегут от тебя не просто так. Девчонки бегают за тобой и твоей харизмой, видя в тебе завидного жениха. Но мы-то с тобой знаем, что не жених ты им.

Бросается в глаза, что Виктор теряет нить разговора, перескакивая с одного на другое.

— Ты парень должен решить, как талант этот свой правильно пристроить здесь… распорядиться им так, чтобы стыдно не было перед теми, кто дал тебе его.

Опа! А вот это совсем не по-советски. Дядя Витя решил затеять со мной разговор о Боге?

Деструктивно для сотрудника милиции.

Что дальше?

Этот разговор не перестает меня удивлять.

Впрочем, чему я удивляюсь, именно так живут граждане в СССР. Всё, что у них есть — секс, Бог — под запретом для разговоров. О религии говорить не стоит в обществе, посмотрят, как на ненормального. Сказать прилюдно «Слава Богу» — засмеют, или покрутят у виска.