Выпускник. Журналист (СИ) - Купцов Мэт

— Я ехал на дачу к другу, потерялся, — говорю первое, что пришло в голову.

— Где дача?

Где нахожусь, не знаю, делаю вид, что снова отключаюсь.

— Приехали, — слышу спустя время. — Больница.

— Не, мужики, вы меня до МГУ довезите, — требую у них.

— Отогрелся, пришел в себя, требования начались?

— Я заплачу.

— Не надо, выходи. Здесь до метро Первомайская недалеко.

— Спасибо, мужики.

Выхожу, быстрым шагом припускаю к метро. Я голодный холодный, но живой и счастлив, что легко отделался. В дверях метро неожиданно застываю.

Не знаю, что на меня находит, но я будто снова в том самом сугробе и насквозь промерзаю.

Утро. 6 января 1977 года. Метро Первомайская.

Пройдет несколько дней и по городу проползет страшный слух. А 8 января 1977 года 17:33 будут вспоминать с содроганием.

Но сейчас я проскальзываю вовнутрь.

Радуюсь, что метро в столице в 1970-х развивается бурными темпами. При том развитие идет по двум направлениям. Линии тянутся дальше к окраинам. И строят станции внутри кольца, а центр покрыт паутиной подземки куда плотнее, чем раньше.

Доезжаю до станции метро «Ленинские горы». Конечно, я мог бы доехать до «Университета», оттуда быстрее добраться до МГУ, на десять минут путь короче. Но дорога через Ленинские мне нравится больше, я и в этот раз не изменяю себе.

На вахте меня встречает тетя Рая. Осматривает недовольным взглядом.

— Чего так рано?

— По учебе соскучился.

Женщина недоброжелательно кивает.

— Ты где же вещи обронил?

— На вокзале оставил на хранение. Сумка тяжелая, с продуктами. Потом заберу.

— Разве можно на вокзале продукты оставлять? — всплескивает руками.

— В Советском союзе нет расхитителей добра, — отвечаю ей резко, топаю вперед.

С полпинка открываю дверь в комнату. Ребята еще дрыхнут, но тут же просыпаются.

— Ты чего? Откуда? — трут глаза, осматривают меня.

Снимаю ботинки, шлепаю по полу, оставляя лужи огромные.

— Какого? — Колян неодобрительно смотрит на заляпанный пол.

— Пешком шел, — буркаю я. — Снег в ботинки набился, потом растаял в тепле.

— Ты пешком до Москвы что ли шел? Как Ломоносов? — уточняет хохмач Коля.

И я в сотый раз жалею, что КВН еще не появился в 1976, вот бы наш Колька прославился, став его звездой.

— Сумку потерял, без продуктов остался.

— У нас еще две банки красной икры остались, которые ты принес до Нового года.

Смотреть не могу на икру!

Мерзкое дело, из-за которого меня сегодня за 37-й километр и увезли.

— Убери! Кабачковая икра может осталась? — спрашиваю я.

— О! Ты теперь как пролетариат?

— Да.

— Сейчас чайник поставлю… Аккуратнее, — ругается Колян, когда я начинаю стряхивать с вещей снег с водой на пол.

— Постараюсь.

Карта метро 1976 добавлена в доп. материалы

Глава 26

Просыпаюсь под утро с кашлем, с ощущением, будто кто-то прямо по моей голове пару раз врезал тяжелой книгой. Голову словно тисками сдавливает, из горла — сухой, глухой кашель, будто горло завалило мелким гравием.

— Макар, ты чего? — первым замечает Миша, зевает, зажмуривается от света и смотрит на меня, как на доску объявлений в общаге, на которой висит новость о запрете выносить еду из столовой.

Отвечаю ему лающим кашлем.

— Не надо было тебе вчера в Ломоносова играть!

— Прекрати, жив я, — говорю и тут же снова начинаю кашлять, будто в подтверждение своих слов. Голова раскалывается.

Находят в аптечке таблетку от головной боли, ясное дело она не меняет положения вещей.

— Это у тебя температура, брат. А градусник… О, друг, у нас же градусника-то и нет!

Парни оживляются, с паникой смотрят на меня. Коля решительно кивает:

— А сходи-ка к Машке, что ли. Мол, товарищ Сомов пал жертвой необузданной температуры — так она к тебе как Карлсон прилетит.

— Это как? С пропеллером?

— С градусником и банкой малинового варенья под мышкой.

Парни очень громко смеются.

— Вы нормальные, Карлсон сам прилетал, чтобы поесть. С пустыми руками.

Снова нехорошо кашляю, захлебываюсь в приступе. кто-то уходит за помощью. А моя жизнь как в тумане.

Спустя время в комнате появляется Машуня. Всё как парни и говорили — в руках банка варенья и градусник.

Маша присаживается на край моей кровати. Лицо строгое, взгляд бесстрастный, словно командир, и взгляд её цепляется за меня. Мол, слушай, товарищ Сомов, теперь ты — под моим командованием.

Только ее внешний вид располагает мысли к другому. Время раннее, девушка вся растрепанная, сексуальная такая, в халате стареньком, какая же она кажется домашняя и милая. Прямо влюбился бы, не знай, какой она бывает.

— Товарищ Сомов, — она с нарочито жестким тоном. — Придется подчиняться. Сегодня я — твой врач.

— А у тебя корочка имеется? — прохрипел я с легкой насмешкой.

— Комсомолка умеет всё! — закатывает глаза.

— Так уж всё? — парни снова гогочут, и я цыкаю на них. Вот сейчас они собьют настрой девчонки, и она сбежит, сверкая пятками, от насмешек, оставив меня в беде.

— Комсомолка может всё! — парирует она снова, закатывая глаза и втыкая градусник мне под мышку с таким рвением, будто хочет навсегда оставить след от термометра. Парни, у которых ржач уже переходит в вой, переглядываются, шепчут что-то.

Машка на них цыкает, и они замолкают, как будто и не дышали вовсе. Бросает на Колю повелительный взгляд: — Чайник где?

— Вон!

— Горячий?

— Холодный. Некогда нам было с утра чаи распивать.

— Быстро кипятить воду! Я чем поить больного буду?

— Ну, Машка, ну погоди, ты мне еще ответишь за свое командование, — бубнит Коля, поднимается нехотя, топает с чайником в коридор. Возвращается спустя двадцать минут.

— Тебя за смертью посылать!

— Я здесь при чем? Не могу же есть голой @опой на твой чайник, чтобы он закипел быстрее!

— Фу! Товарищ, Николай, выражения выбирайте. Здесь девушка!

— Где? — Коля тут же мстит Маше.

Устав от их препирательств, закатываю глаза. Болеть в общежитии не здорово совсем, слишком много народа и желающих помочь, а вот покоя совсем нет.

— Сомов, — Маша пихает меня и сует мне в руки чай. Смотрю на её торопливые, но ловкие движения — ну точно скорая помощь.

— Маша, ты что, всерьёз веришь, что вылечишь меня вареньем и чаем? — ухмыляюсь, хотя от этого опять начинает колоть в горле.

— Даже не думай иначе, я мертвого подниму из могилы, если такую цель передо мной поставить, — отвечает она с таким тоном, что отступать не хочется. А уж проверять эту истину, тем более. Потому что нужно очень срочно оклематься, уже к обеду должен стоять крепко на ногах.

Страхи мои об уходе Марии необоснованны, Машенька не такая, она видит во мне больного товарища и возится со мной. Поит меня горячим чаем с малиной и лимоном, закутывает всеми вещами, найденными в комнате.

— Теперь нужно тебя как следует укрыть, чтобы ты вспотел как крестьянин во время пахоты!

— Это обязательно?

Девушка кивает, забирает одеяла у ошалевших парней, складывает их одно на другое на меня.

Тяжело однако, но я терплю.

Наблюдаю как она вырывает у Коли из рук его теплые вещи.

Ржачно, до колик нас, но не Коляну.

— Отдай ты ей барахло это, не будь жадным буржуем, — говорит назидательно Миша.

И в следующее мгновение вещи летят на меня.

— Да, заберите всё!

Я уже начинаю забываться в полудрёме, пока Машка суетится вокруг — поправляет на мне одеяло, добавляет в чай очередную порцию варенья, громко отчитывает Колю, который смеется, как припадочный.

Маша даже не замечает — вся сосредоточена на моей «реабилитации».

В какой-то момент уже я сам себе кажусь настоящим больным, но вроде как жалко становится девчонку. Стоит тут, бедная, над комком из одеяла и кашляющего тела, старается, а парни ржут над ее методами лечения.