Шамабад должен гореть! (СИ) - Март Артём

— Сука,сука, сука! — Повторял Стас, подлезая к Васе.

Я поднялся на колено. Прислушался. Шум дождя снова застелил собой все иные звуки.

— Вася! Куда? — Стас принялся расстегивать Уткину китель, — куда ранили?

Вася молчал. Он только шумно дышал и похрипывал.

— Алим! ИПП! — Крикнул я, и Канджиев принялся доставать из Васиного подсумка перевязочный пакет.

— Стас! Доложить на заставу!

Алейников суетливо нашел сигнальный пистолет Васи, дал в воздух красную ракету. Потом кинулся к ближайшей розетке.

Я сел возле Васи. В темноте на его широкой голой груди почти невозможно было разобрать, куда попали.

Алим, наплевав на светомаскировку, достал и включил следовой фонарь. Стал разворачивать перевязочный пакет.

Я увидел в правой стороне Васиной груди крохотную, кровоточащую дырочку.

Васин взгляд блеснул в темноте. Уткин глянул на меня. Поднял руку, явно призывая, чтобы я ее стиснул.

— Все будет хорошо, — сказал я и крепко сжал его большую пятерню. — Ты не помрешь, Вася. Я тебе клянусь — не помрешь.

— Все… Хорошо… — свистяще выдохнув, сказал Вася, — Все… Хорошо, Саша. Помирать мне… не страшно…

— Сейчас я тебя перевяжу, — начал Алим, прикладывая ватную подушку к ране, — сейчас перевяжу. Будет не больно. Скоро на заставе уже будешь. В тепле. Там тебя вылечат.

— Я… Настеньке… Письмо не дописал… — Проговорил Вася и выплюнул кровь на подбородок, — Саша… Отправь… Как есть… Только не пиши ей, что со мной стало… Пусть думает, что я живой…

Я заглянул в глаза Уткину. В них не было страха. Лишь спокойная уверенность и… смирение.

— Ты сам его допишешь, — сказал я и встал. — Алим, не оставляй его одного.

— Есть.

Тут вернулся Алейников.

— Доложил. К нам идет подмога! Заставу подняли к бою!

— Отлично, — сказал я и положил Стасу руку на плечо. Начал тише, что б Уткин не слышал: — Васю надо скорее доставить на заставу. Иначе не протянет.

Стас кивнул.

— Потому займитесь этим. Идти тут недалеко. Вы успеете.

— А ты? — Удивился Стас.

— Я иду за Климом.

Лицо Алейникова изумленно вытянулось.

— Как⁈ В одиночку⁈ — Возмутился он. — Да их, небось, человек десять!

— Ждать наших времени нет. Духи уйдут. Значит, в одиночку, — ответил я решительно.

Клима грубо бросили на мокрый песок. Он сильно ударился спиной о какой-то камень и потерял фуражку.

Четверо душманов собрались вокруг него. Еще двое дежурили на берегу, всматриваясь в темноту пограничной тропы.

Страшные, со скрытыми лицами, они показались Климу призраками с того света, что пришли сегодня забрать его с собой.

Внезапно красная ракета взвилась вдали. Она зажглась в небе, осветив все вокруг кровавым огнем.

И хотя на миг Климу подумалось, что «призраки» не отбросят теней. Они отбросили.

Потом один из них опустился к Вавилову. Снял с лица куфию.

— Я тебя зна-а-а-ать, — протянул он, показывая черные в темноте, большие, словно конские зубы. — Твой отец быть у нас. Амина тоже быть у нас.

— Что?.. — Непонимающе пискнул Клим.

— Хочешь, чтобы они живые — делать, как я сказать. Иначе — смерть.

— Амина у вас?..

— Если шурави сделать все хорошо — Амина жить. Отец — тоже жить. Шурави тоже быть живой. Он забирать их, когда сделать все хорошо.

С этими словами душман улыбнулся. Его вытянутое лицо с длинной, но редковатой бородой, показалось Климу страшным. Словно бы дьявольским. Будто сам Сатана склонял пограничника на какой-то страшный грех.

— Шурави тоже быть живой, — повторил душман. — Но если шурави…

Он сделал такой жест, словно открывает и закрывает рот.

— Если шурави много говорить — все умирать. Если молчать и делать хорошо — все жить.

— Чего… Чего вы хотите? — На выдохе выпалил Клим.

Душман хмыкнул. А потом зловеще проговорил:

— Шамабад должен гореть.