За речкой (СИ) - Март Артём

Миронов снова задумался.

— Знаете, что я думаю, товарищ капитан? — спросил я.

Капитан, опустивший было взгляд, тут же посмотрел на меня.

— Вы можете нас не брать с собой. Можете взять. Решать вам. Но вот что я скажу: если мы пойдем вместе, у нас будет хоть и небольшой, но все же шанс узнать что-то про проповедника. Но с другой стороны, далеко необязательно, что наше отсутствие станет тем обстоятельством, которое убережет вас от местных. Если уж они решат напасть, то нападут. Повод у них теперь имеется в любом случае.

Миронов вздохнул. Он думал долго. Долго молчал. Потом, наконец, выдал:

— Ну что ж. В ваших словах, товарищ старший сержант, есть определенная логика. Прискорбная, но все же логика. Хорошо, — капитан хлопнул по колену. — Если вы настаиваете, я возьму вас.

Муха зыркнул на меня. Потом сказал капитану:

— Спасибо. Ваша помощь неоценима.

— Как раз-таки оценима, — улыбнулся Миронов. — У меня есть несколько условий. И если вы хотите пойти с нами, вам придется их выполнить.

Афганское солнце жарило как надо. В лагере ПЗ-1 было пыльно и шумно. В одной из землянок гудел генератор.

Несколько БТР въезжали через КПП на территорию заставы. Насколько я понял, это командир заставы вернулся из своего рейда.

Шагая через территорию, мы с Волковым и Мухой наблюдали за тем, как бойцы принялись спрыгивать с пыльной брони своих машин. Командир заставы — молодой, но матерый старлей, отрастивший себе на удивление густые усы, принялся раздавать указания.

— Без оружия? Идти без оружия? — пробурчал возмущенный Волков. — Да это глупость какая-то! Это все равно как в стан к врагу с голой жопой!

— У них есть отделение охраны, — сказал Муха. — Лучше чем ничего. Да и застава недалеко. Если что — сдюжим.

— А как же это его «сначала помощь потом допросы»? — снова возмутился Волков. — Он хочет, чтобы мы весь день помогали им разворачивать киноаппаратуру и раздавать гуманитарку! А когда же мы нашим делом займемся? Под вечер? Ночью? Когда нам любой проходящий мимо афганец может нож под ребро сунуть?

На это его возражение Муха не ответил.

— Кажется, нам сюда, — сказал я, указывая на шишигу с покрытым пологом тентом.

Машина стояла к нам задним бортом, и мы сразу увидели копашащегося у ее колес старшего сержанта.

Сержант был немолод. Это оказался мужчина лет тридцати пяти или сорока. Невысокий, худощавый, он носил помятую гимнастерку, брюки гражданского кроя и очень пыльные кирзачи.

А еще у него было обветренное, веселое и очень умное лицо, на котором красовались большие очки с толстыми линзами. Под ними я заметил хитроватые, немного насмешливые глаза.

Старший сержант, увидев, что к нему приближается офицер в нашей компании, выпрямился от деревянного ящика. Утер лоб рукавом.

— Здравия желаю, товарищ старший лейтенант! — сказал он, показав желтоватые и кривоватые зубы в широкой, совершенно искренней улыбке. — И вам не хворать, братки! Значит, вы будете мне ассистировать на завтрашнем киносеансе?

Мы остановились под шишигой.

Несмотря на то, что старший сержант даже не думал отдавать офицеру честь, Муха не изменил хмурого выражения своего лица. Только сухо спросил:

— Как ваша фамилия?

— Ох! Да где ж мои манеры⁈ Извиняйте, товарищ старший лейтенант!

Мужчина торопливо отер грязноватые руки о не менее грязноватую гимнастерку. Без всякой задней мысли протянул Мухе пятерню.

— Сухарев я. Николай Палыч. Старшим водителем записан, а по-правде работаю тут за киномеханика. Киноаппаратуру туда-сюда катаю. Обслуживаю, если что не так. Кино ставлю.

Муха, несмотря на некоторое «понебратство» солдата, спокойно пожал ему руку. Волков помедлил, косясь на грязную ладонь. Но потом и он поздоровался.

— Я тут все один-один. Нету у меня помощников. А ящики-то тяжелые, — он протянул руку и мне, и я пожал его грубую, толстопалую пятерню. — А спина-то у меня не казенная. Вон, поручил мне командир проверить звуковые колонки.

Сухарев слегка пнул ящик, что лежал на земле.

— А они пылью, суки такие, забились. Нигде от этой афганской дряни не спастись. В любую щель пролезет! Ну я с горем пополам достал, почистил, проверил. Да только теперь другая беда — обратно их совать. А если уж вы мне подмагнете, так дело сподручней пойдет.

— Подмагнем, — сказал я с улыбкой.

— Куда ставить? — спросил Муха.

— Вон, будьте добры, в кузов!

Мы с Мухой взялись за нелегкий ящик, запихали его в кузов шишиги. Сухарев же запрыгнул под тент, потащил ящик к другим. Примостил где-то в недрах кузова. Потом выглянул.

— Спасибо, товарищи! — крикнул он. — Тяжеленький, а?

— Да. Нелегкий, — сказал Муха суховато.

— Это еще че! Эт вы, товарищ старший лейтенант, еще контейнеры с кинофильмами не таскали! То вообще — хоть умри!

— А что завтра показывать будете? — спросил Волков.

— А вам чего больше нравится? — разулыбался ему Сухарев. — Есть… Есть «Весна в Рассвете». Или «Симфония плодородия» про кубанских колхозников.

Вдруг глаза Сухарева мечтательно заблестели.

— Мне вот «Доярки нашего села» особенно нравится. А вот «Оптимизацию процессов молочно-товарной фермы № 3» не советую. Скучноватый. Но мой фаворит — «Тракториада»! Про районные соревнования пахарей. Ух и нагнали там драматизму! Я когда первый раз смотрел, аж вспотел!

Мы втроем иронично переглянулись.

— Айн момент! — Сухарев убежал куда-то в тень тента и стал рыться в ящиках, при этом глухо приговаривая: — Но завтра буду ставить «Несгибаемую волю Свинарки Марфуши». Говорят, когда он в шестьдесят третьем вышел, все бабы на фермы работать побежали. А так ниче, интересный. Моя любимая сцена, как Марфуша нянчит поросят. Маленьких таких. И заодно рассказывает о результатах пятилетки. Вдохновляет, я вам скажу! Жаль, звук криво записали. Половину еешнего монолога свинячье хрюканье заглушает.

— Ненормальный он какой-то, — просипел Волков полушепотом.

Муха ему ничего не ответил.

А мне же этот энергичный, увлеченный своим делом человек пришелся по нраву. Сразу видно — простой, открытый. С такими всегда легко — и на гражданке, и на войне.

Сухарев, тем временем, выбрался из недр шишигиного кузова с кинокамерой в руках. Спрыгнул. Протянул ее мне:

— На вот. Будешь кинооператор.

— Кинооператор из меня не очень, — сказал я, принимая крепкий, тяжеленький и достаточно громоздкий аппарат. — Я с автоматом лучше обращаюсь.

— Да это понятно! — рассмеялся Сухарев. — Это муляж! Ну. Теперь муляж.

— Чего? — удивился Волков.

— Грохнулась с багажной полки, пока в поезде везли, — пожал плечами Сухарев. — Объектив отвалился. Я вон, видишь? Приладил его изолентой. И вроде ничего. Держится. Там внутри тоже месиво. Не работает совсем. Ну да ничего. Местные все равно не разберутся.

— Мы с товарищем капитаном так не договаривались, — мрачно заявил Муха. — Мне мои люди нужны мобильными. Без лишнего хлама на плечах.

Сухарев пожал плечами.

— Ну… Я что, товарищ старший лейтенант? Эт мне капитан сказал дать. Я ниче.

— Возможно, так даже лучше, — я покрутил камеру в руках. Примерил на плечо. Потом взвесил за ремень для переноски. — Можем перемещаться как киногруппа. Делать вид, что снимаем окрестности. Так меньше подозрений будет.

Утро следующего дня где-то в кишлаке Айвадж

Юсуф оторвался от чтения Корана. Глянул на женщин.

Его супруга и старшая дочь оделись в тусклые, траурные цвета и скрыли лица. Они сидели в женской половине дома и скорбили. Скорбили по похороненному вчера до заката сыну и брату. По Мустафе, преданному земле. Его похоронили в древних традициях. Как того требовали их законы.

Теперь же Юсуф с семьей переживали идду — трехдневный траур.

В небольшом доме было тихо. Только иногда, время от времени, Юсуф слышал тихий, сдержанный плач супруги. Плач походил больше на сдавленный, едва слышимый стон.