Борис Батыршин - Мартовские колокола
— Дело говоришь. — кивнул Дрон. — А потому, пока задача будет другая — с помощью камер вычисляем хомячка среднего ранга — чтобы при делах, но не из центровых, — выпасаем и берём кого–нибудь из семьи. Ну а там — сам нам всё расскажет, если не хочет получать посылочки с ушами….
— А что, сработать может. — одобрил рыжий крепыш. — Они тут к такому беспределу не привычные, как я читал. Враз сломается…
— Ты меньше читай а больше учи матчасть. — посоветовал Дрон. У кого вчера три осечки было? То–то… ну ладно, пошли, нечего тут маячить…
И вся компания неспешным шагом отправилась в сторону Никольской.
* * *— Ну что, пришли, Болдоха? —
— Да вроде как здеся, Федот Акимыч. — ответил спрошенный — низенький, скрюченный человечек. Он стоял по щиколотку в смрадной жиже, опираясь на коротенькую — так, чтобы ловчее было ходить полусогнутым — клюку. Иначе здесь было нельзя: попробуй, походи согнувшись в три погибели — враз спину сведет. А с клюкой очень даже легко; да и дорогу перед собой ощупать можно, если приведется.
В руках Болдоха держал масляный фонарь; тусклый оранжевый свет его ровно высвечивал осклизлую кирпичную кладку, сводом смыкавшуюся над головами.
Спутник Болдохи был — с первого взгляда ясно! — непривычен к поземным галереям канализационных стоков. Всё время нервно озирался по сторонам; часто, без нужды облизывал губы. В руке его плясал здоровенный револьвер того типа, каким вооружают полицейских. Лампу, родную сестру той, что была у Болдохи, он нёс неловко — огонёк её то и дело мигал, и даже уже гас раза три, с тех пор, как подельники спустились под землю.
— А Гундявый, значицца, говорил, что туточки тех людишек видал? — уточнил тот, кого называли Федотом Акимычем. — И тюки какие–то они тащили, так, Болдоха?
— Так и есть, Федот Акимыч, всё, как вы говорите. — уважительно подтвердил скрюченный. — В пятый счёт Гундявый сюды, значить, спускается — и кажинный раз тех людишек видит. Ну, можа и не кажинный, ему соврать — что под ноги плюнуть; но раза два видел, это уж к бабке не ходи. И всякий раз с огроменными такими тюками на плечах. Вот Гундявый и подумал — а чавой–то они сюда таскают?
— Правильно подумал Гундявый. — одобрил Федот Акимыч. — Потому как нету такого уговору — чтобы нам не обсказавши, здеся что попало тырить. Все знают — энти места за ватагой Коли Солёного, а кому не нравится — пожалте в Москву–реку купаться с гирькой на шее, али с ножиком в ливере. Непорядок это — ежели всякий портяночник будет шляться с хабаром где захочет…
Вот–вот, он и двинул до меня сразу. — угодливо закивал Болдоха. Видно было, что он до смерти боится и сильно уважает своего собеседника. — Прибежал, значить, обсказал, всё, как есть, и прсит — «ты уж, кум, передай мои слова Фёдоту Акимычу, он человек справедливый, всё, как надо порешает и обо мне, сиром, не забудет, ежели что…»
— А что ж он сам–то не пошёл с нами, коли так расстарался? Вот бы и вывел, где тех людишек повстречал…
— Так сгинул он, Федот Акимыч! Как есть, сгинул, еще в запрошлый день. «пойду, говорит, ишшо пригляжусь, можа прознаю, куды те убогие мешки свои тырят…» И с тех пор — ни слуху ни духу. Ну, я подождал–подождал, да и к вам…
— А неча ждать было. — недовольно заметил Фёдот Акимыч. — Надо было сразу идтить — глядишь, и выручили бы заодно твоего Гундявого. А теперя — поди сыщи, где его крысы схарчили… ладно, ступай вперед, что стал? — и он подтолкнул Болдоху рукояткой револьвера.
Некоторое время шли молча; отсветы масляных ламп всё так же тускло высвечивали стены да редкие развилки; под ногами то плескала мерзкая застойная жижа, то чавкал ил, то скрипели уложенные кое–де полусгнившие дощатые мостки. В таких местах Болдоха останавливался и внимательно ощупывал жижу вокруг мостков клюкой, а потом бережно, не всем весом сразу, ступал на доски; под мостками мог оказаться заполненный илом провал, из которого — случись туда провалиться неосторожному, — нипочём не выберешься. Среди обитателей подземелья ходили слухи о том, что такие провалы нарочно охотятся за неосторожными, поглощая их. подобно ненасытны пастям, и шахты их, выложенные тёсанным гранитом ещё во времена Иоанна Грозного, до половины наполнены сгнившими скелетами жертв….
Внезапно Болдоха остановился и повыше поднял лампу.
— Чой–та, Федот Акимыч? — прошептал он. — Вон, гляньте, впереди, светится…
Спутник его пригляделся. И правда — тоннель на уровне пояса пересекала тоненькая изумрудно–зеленая ниточка; скорее даже не ниточка, а острый, волосяной толщины лучик света. Со дна тоннеля поднимались испарения, и, пронзая их, изумрудная нить становилась то тусклее, то вспыхивала так ярко, что казалось — сунь под нее ладонь, и зелёная игла насквозь прожжёт человеческую плоть.
— Экая невидаль… — сипло ответил Болдохе спутник. — Я про такое и не слыхал. Нуко–ся, пошшупай …
Болдоха опасливо ткнул в светящуюся нитку клюкой. Она тут же прервалась -, лучик выходивший из правой стены, против ожиданий вовсе не прожёг деревяшку, зато на ней появилась ослепительно сияющая изумрудная точка. Болдоха убрал клюку — и нить немедленно засияла во всю длину, перегораживая коридор.
— Диво! — Фёдот Акимыч почесал ха ухом стволом револьвера. — Ты вот что, Болдоха… давай–ка, подлезь под энтой ниткой. Да смотри, не задень, а то мало ли что…
Болдоха согласно кивнул и завозился, норовя скрючиться еще больше и подлезть под зелёную невидаль. Плеск жижи заглушил тоненькое шипение, раздавшееся в тоннеле.
Ниточка будто бы стала ярче — в неё вплывали клубы то ли дыма, то ли пара. Мужик с револьвером закашлялся.
— Чёй–та дым какой, слышь, Болдоха… пошли–ка назад, ну его…
Поздно. Тоннель стремительно заполнялся дымом; в его клубах стремительно потускнел и свет изумрудной нити и оранжевое пламя масляных фонарей. Оба пришельца зашлись в разрывающем лёгкие кашле; Фёдот Акимыч выронил лампу, револьвер, и повалился на дно тоннеля, в хлюпающую мерзость, пытаясь схватиться за стены скрюченными пальцами.
Болдоха выл, захлёбываясь вперемешку с воем, кашлем, но ухитрялся как–то не уронить лампу — всё же привычка беречь свет, единственный залог выживания под землёй, давала о себе знать. Но дышать было нечем — и вой постепенно переходил в сипение. Едкий дым вытеснил из тоннеля воздух, раздирал зудом глаза, тысячей огненных лезвий вонзался в лёгкие…
— Болдоха… помоги.. помираю.. дышать… — просипел из последних сил вожак с головой погрузился в смрадную жижу. Секунду спустя погас и последний фонарь — Болдоха сдался, выиграв у неумолимой судьбы всего несколько лишних мгновений жизни. Тишина и мрак окурали коридор, и лишь тонюсенькая изумрудная нить лазерного луча продолжала пронзать облака дыма сигнальной шашки, заполнившие тоннель на всём его протяжении.
Прошли неразличимые минуты — а может часы? С дальней стороны — противоположной той, откуда явились покойные ныне разбойнички, — возникли два столба белого света, мутного в клубах дыма. Затем из подсвеченной белёсой мути появились две неуклюжие в костюмах химзащиты фигуры; мощный налобник украшал каску первого, стеклянные треугольные зенки противогазов пялились на тела. В руках у того, что с налобником, был обрез двустволки, другой водил перед собой автоматом с примотанным под стволом тактическим фонарём.
Тот, что был с обрезом, подошёл к телам и потыкал их ногой в резиновом бахиле. Что–то неразборчиво прогудел спутнику — и тот, перекинув автомат за спину (луч фонаря упёрся в жижу на дне) схватил тело Болдохи за ногу. Вдвоём они оттащили труп к притаившемуся в десятке шагов провалу, прикрутили к нему проволокой булыжник — небольшая кучка их была запасливо сложена на выступе стены возле провала, — и спустили в сыто чавкнувшую бездну. Потом вернулись за вторым и повторили процесс. Первая из фигур в химзащите поковырялась в стене напротив лазерного датчика, чем–то металлически щелкнула; в руках у неё появился длинный цилиндрический баллон, который и занял место в скрытой от глаз нише в кирпичной кладки. Второй точно такой же баллон, видимо, использованный, булькнул в провал вслед за трупами.
Двое постояли над провалом, потом повернулись и отправились обратно — откуда пришли. Воздух в тоннеле постепенно очищался — неощутимые сквозняки постепенно вытягивали наружу дым. Мрак и тишина снова вступили в свои права, и только зелёная светящаяся ниточка осталась на своём месте — до следующих незваных гостей…
Глава шестая
Читателям памятны, наверное, мои статьи о подземной клоаке под Москвой – наделали шуму. Дума постановила начать перестройку Неглинки, и дело это было поручено моему знакомому инженеру Н. М. Левачеву, известному охотнику, с которым мы ездили не раз на зимние волчьи охоты. Работы эти были закончены к прошлому, 1886–му году; во время работ я повторно спускался в Неглинку возле Малого театра, где канал поворачивает, и его русло было так забито разной дрянью, что вода едва проходила сверху узкой струйкой: это и была главная причина наводнений.
![Борис Батыршин - Мартовские колокола [Litres]](/uploads/posts/books/114000/114000.jpg)