Чемпионы Черноморского флота (СИ) - "Greko"

Подобревший фельдфебель разлил остатки водки. Выпили. Старика потянуло на слезу.

— Эх, Василий! Вот помрёшь в ентой Бассурмании, похоронят тебя, как собаку, креста не поставят, и никто-то не придёт на твою могилу лба перекрестить и молитву сотворить.

Вася помирать не собирался. Он крутил в голове одно: как бы ему холстиной разжиться, как Глаша просила. Похоже, проблем с материалом не будет.

Коста. Вельяминовское укрепление, август 1838 года.

Буря 30–31 мая внесла серьезные коррективы в планы русского командования Кавказским отдельным корпусом, но не отменила их. Весенне-летняя кампания продолжилась, несмотря ни на что. Лишь прибавилось работы солдатикам и могилок на черноморском побережье. Но суеверные матросы, а за ними и пехотинцы с казаками суеверно зашептались:

— Недобрый знак! Не с того началась карьера Раевского на кавказском побережье! Он хоть и в красной рубахе скачет, но не «красный генерал» Вельяминов. Вот тот был — орел, даром что ноги еле переставлял! А этот? Недаром прибыл корпусной командир Головин и лично возглавил действия нашей экспедиции!

Вслух не говорили, но про себя уже думали, что «этот» — шут гороховый и приносит несчастье.

О столь тревожных настроениях в войсках мне поведали офицеры, когда я добрался с Рошфором до форта Вельяминова. Работы в нем продолжались, но само укрепление уже торжественно открыли. На следующий день после моего отъезда из-под Туапсе с верков, после молебствия и церковного парада, был произведен 101 салютационный выстрел. Через неделю войска, отслужив панихиду по генералу Вельяминову, погрузились на суда и отправились к устью реки Шапсухо для очередной высадки и закладки нового форта. Его планировалось назвать «Тенгинским» в честь славного 77-го пехотного полка. Высадка прошла более чем успешно, не встретив серьезного сопротивления противника. В настоящее время десант уже приступил к работам и с успехом зачищал широкую долину Шапсухо от леса и больших шапсугских аулов, утопавших в садах. Снова полноводной рекой лилась кровь прибрежных горцев. На очереди были уцелевшие селения в Цемесской бухте, где хотели создать базу военно-морского флота и назвать ее Новороссийской.

Окрестности Вельяминовского форта за прошедший месяц изменились до неузнаваемости. Прежде чем покинуть неласковые берега Туапсе на правом берегу, на лесистой возвышенности, устроили засеки, блокгауз и батарею с горным единорогом и кегорновыми мортирками. На той самой горе, которую пришлось с боем занимать, чтобы спасти экипажи «Фемистокла» и «Скорого». К ее вершине проложили дорогу, а через реку перекинули мост. По этой удобной переправе я и Рошфор с четверкой выживших в плену матросов и еще одним случайно освобожденным пленным проникли в самый лагерь. Встретили нас традиционным «ура!».

Перед тем, как расстаться на время с отрядом, я выдал подробные инструкции. Разделиться. Одной группе под руководством Цекери и Курчок-Али преследовать Белла, и — при возможности — его захватить. Другой, меньшей, под командой Башибузука, ожидать меня и обеспечивать связь с первой. Я обещался вернуться к вечеру. Немного беспринципно, но хотел перевести дух в русском лагере и отвести душу в компании русских офицеров. Практически был уверен, что так просто они меня не отпустят. Обязательно устроят знатную попойку в честь завершения моей миссии по освобождению моряков. Кто я был таков, чтобы возражать против столь выдающейся программы⁈

Вельяминовцы меня не подвели. Майор Середин, комендант крепости, был само очарование. Под его командой находились преимущественно казаки — сводный черноморский пеший полк. Армейские были представлены тремя ротами славного черноморского линейного №4 батальона, но большинство его офицеров сегодня несли службу в караулах. Поэтому вместо банкета с шампанским меня ждал добрый казачий стол. С чихирем, водкой, борщом и кулешом с солониной, пропахшим дымком и от того особо вкусным. Азовцы подкинули копченой и свежей рыбки. Доброй вышла закуска!

— Эх, дружечка Константин! — обнимал меня за плечи очередной хорунжий. — Кабы были в плавнях, угостили бы тебя кулешом с раками-клышняками. Вот цэж гарно! Мабуть щорбы рыбной тоби хоца?

— Смальца, смальца домашнего! — предлагал другой.

— Ой, хлопцы, лопну! — отбивался я от казачьего гостеприимства.

— Не журися, козаче, нехай твой ворог плаче! — смеялись офицеры. — Люб ты нам, Коста. И грэки любы. Много их промеж нас. Старшина наш, Лукич, тож из грэцких будэ. Ото ж хитрован![5]

Подвыпив, затянули хором свои песни. Чистые голоса, сплетаясь воедино, уносились в синеву черноморского поднебесья. Сюртуки были сброшены. Белые рубахи промокли от пота. Спокойные воды Черного моря ласкали берег набегавшей волной. Будто и не было трагедии с кораблями и их экипажами.

— Моряки вас ждали! Ох, как ждали! — делился со мной майор Середин. — Все Коста да Коста!

— Где они сейчас?

— Так уплыли с десантом. Метлин сводным отрядом командовать назначен.

— Да уж, капитан без корабля.

— Все страдал. Между прочим, пока в лагере вместе с моряками стояли, много разговоров ходило на тему, что делать в крайности, коли неприятель ворвется в укрепление. Подвиг «Меркурия» был у всех на устах.

— И к какому мнению пришли?

— Положительно скажу, что единодушный ответ в разнообразных выражениях был един: «взорвать пороховой погреб и погибнуть вместе с неприятелем»!

— Но «Меркурий» так и не был взорван!

— Неважно. Пример слишком впечатляющий, чтобы его игнорировать. Мысль эта, заверяю вас, укрепилась в умах офицеров.

Я потрясенно замолчал. Как ни жестока была война на Кавказе, но нельзя было не признать, что велась она русскими с полным пренебрежением к смерти. С полным самоотречением. Люди, с которыми меня сводила судьба, не могли не вызывать уважения.

Но не все. Далеко не все.

Ближе к вечеру, когда все закурили трубки с самосадом, разгоняя надоедливых комаров, к нам присоединился Рошфор. Кавторанг побывал в руках лекарей. Отмылся в бане. Переоделся в чистое белье с армейских складов. Накатил не одну адмиральскую чарку и воспарил духом. Страшные картины его плена немного поутихли. Он начал соображать трезво — если так можно сказать о подвыпившем офицере.

— Я узнал вас, переводчик! Вы были в Севастополе. И потом мы столкнулись на мысе Адлер.

— Рад, что память к вам вернулась, — равнодушно ответил я. — Только я не переводчик. Поручик Эриванского полка.

— Я был несправедлив к вам. Простите!

— Бог простит! — улыбнулся я в ответ.

— Моя семья в неоплатном долгу перед вами.

— Что вы намерены дальше делать?

— Выйду в отставку. Я твердо решил!

Вот так так! Печальный поворот судьбы — и лапки кверху? Заглянул в лицо смерти, зажмурив глазки — и сдался⁈ Эх ты, лягушонок французский, мелкая душонка! Тут люди мечтают повторить подвиг «Меркурия», пожертвовав собой. Поручику Торнау в плену досталось куда более, но что он ответил на слова Государя «Желаю и в будущем от тебя верной службы, барон»? Его ответ был тверд: «Воля Вашего Величества совершенно согласуется с моим собственным желанием»!

«Единственный, по моему твердому убеждению, повод подать в отставку — это вопиющая несправедливость вышестоящего начальства! Когда нет ни сил, ни желания бороться с ветряными мельницами! Все иное — недостойно человека чести!»

— Поручик! Кажется, ваши горцы вас срочно требуют к себе! — вернул меня на землю майор Середин.

Я вскочил, слегка покачнувшись. Как ни налегал на закуски, водочка в крови еще играла. Срочно накинул черкеску на пропотевший бешмет. Подпоясался. И кинулся к воротам из лагеря. Комендант показывал мне дорогу.

Оседлал верного Боливара. Выехал за пределы крепости. На расстоянии пушечного выстрела меня поджидала группа моих бойцов во главе с Башибузуком. Рядом с ним виднелась Коченисса. Я помчался к ним.

— Что случилось? — спросил с тревогой.

— Часть отряда нас покинула, прихватив несколько штуцеров. Люди недовольны конфликтом с племенем Вайа, с убыхами и тем, что мы вытащили русского офицера и других пленных. Но не это главное!