Господин Тарановский (СИ) - Шимохин Дмитрий

Но я не спешил радоваться. Эйфория отступала перед холодной арифметикой войны.

«Тысяча сабель, — думал я, глядя на наших приободрившихся воинов. — Это много. Это мощный ударный кулак. Но хватит ли этого?»

Армия Ишаня и Тэкклби все еще далеко превосходит нас численно. К тому же это — окопавшаяся пехота с «Энфилдами» и легкими пушками. Тысяча легких всадников Очира может просто разбиться об этот строй, как волна о скалу. Чтобы наковальня выдержала удар молота, она должна быть из стали. Нам надо собрать все силы.

Первым делом надо было найти Софрона. Это оказалось нетрудно — он стоял в тени у ямэня, опираясь на винтовку

— Софрон, — позвал я тихо. — Подойди.

Чурис приблизился к столу, его тяжелый взгляд уперся в карту.

— Чтобы добить Тэкклби, нам нужна огневая мощь. — Тебе предстоит вернуться на Амур. На Амбани-Бира, к Захару.

Софрон крякнул, почесав бороду. Путь был неблизкий и, прямо скажем не легкий — через тайгу, кишащую хунхузами и беглыми каторжанами.

— Туда должен был прийти заказанный мной груз, — продолжал я. — Ящики с карабинами. Патроны. Порох. Но и людишек не помешает взять.

— Найдутся люди, — уверенно кивнул Софрон, и в его глазах зажегся огонек азарта. — Многие к нам хотели, да мы не брали. А теперь — возьмем. Да и казачков захватим.

— Смотри, Чурис — времени в обрез. Через десять дней здесь будет вся тысяча монголов. Это наш единственный шанс взять армию Тэкклби в клещи и раздавить. Но если мы ударим, а сил не хватит… Умоемся кровью, а я не хочу людей в землю ложить. К этому моменту ты и твои люди должны быть здесь.

Софрон молчал секунду, взвешивая риск. Потом коротко, по-деловому кивнул.

— Возьмешь троих казаков из пластунов Елисея. Лошадей возьмете в моем лагере, там их в достатке.

— Добро, — Софрон подтянул ремень. — Тогда я пошел собираться. Не поминай лихом, Курила.

…Час спустя мы стояли у пролома в стене. Ночь была черной, хоть глаз выколи, и только ветер свистел в развалинах.

Софрон и трое его спутников, навьюченные, как мулы, растворялись в темноте. Им предстояло сначала подняться по отвесным скалам, потом найти лошадей в нашем тайном лагере, а затем гнать сотни верст через дикую тайгу, чтобы вернуться в самое пекло.

Мой взгляд провожал их, пока шорох шагов не стих окончательно.

— Ну что ж, мистер Тэкклби, — прошептал я в темноту. — Посмотрим, чьи нервы крепче.

Оставалось только ждать и готовиться.

С первым бледным лучом рассвета в Силинцзы началась лихорадочная, злая деятельность. Решение было принято, мосты сожжены, и я не собирался терять ни секунды драгоценного времени.

Первым делом — отбор.

— Мне нужны лучшие! — приказал я Левицкому и командирам. — Сто пятьдесят человек. Мне плевать, русский, китаец или монгол. Условие два: он должен попадать белке в глаз со ста шагов. И должен держаться на коне, как будто родился в седле.

Начался импровизированный смотр. На пустыре за ямэнем устроили стрельбище. Бойцы, желавшие попасть в элитный отряд, один за другим выходили на огневой рубеж. Я лично отбирал каждого, кто показывал стабильную, меткую стрельбу. Параллельно устраивали и другие испытания, гоняя кандидатов на неоседланных лошадях. К полудню костяк отряда был сформирован.

Одновременно весь город превратился в мастерскую по изготовлению арчаков.

Работа кипела. Плотники, сколачивая из досок простые деревянные рамы, ругались, торопились. Женщины и старики, сидя прямо на земле, шили грубые подушки, набивая их соломой, конским волосом — всем, что могло смягчить жесткое дерево.

«Партизаны» собрались у подножия стены, в густой тени разрушенной башни. Бойцы молча проверяли снаряжение. В общей массе темных, сосредоточенных фигур я заметил и Сафара. Он стоял чуть в стороне, а рядом с ним, почти теряясь в его тени, суетилась маленькая женщина-китаянка. Мейлин.

Она что-то тихо, тревожно говорила ему, поправляя перевязь на груди. Ее руки мелко дрожали, когда она протягивала ему флягу с водой, обернутую в тряпицу, и мешочек с сухарями. В каждом ее движении сквозила отчаянная, трогательная забота женщины, провожающей мужчину на войну.

Сафар стоял смирно, позволяя ей ухаживать за собой. Потом он осторожно, с нежностью, которая так не вязалась с его хищным обликом и черным от сажи лицом, перехватил ее руки. Что-то сказал — тихо, коротко. И коснулся губами ее лба.

Я смотрел на него и вспоминал того Сафара, после смерти его жены. С мертвыми глазами, раздавленного горем, живущего только ради одного выстрела. Человека-тень.

Сейчас передо мной стоял другой воин. Спокойный. Собранный. В его взгляде больше не было безумия, только холодная, твердая сталь. Мейлин и эта война исцелили его. Он снова хотел жить.

Но я видел и другое. В глубине его зрачков, под слоем новообретенного покоя, все еще тлели угли. Он не забыл. Он шел туда, в степь, не просто воевать. Он шел убивать тех, кто отнял у него прошлую жизнь. Его месть стала холодной, расчетливой и оттого — еще более страшной.

Сафар заметил меня. Он мягко отстранил Мейлин, шепнул ей последнее слово и шагнул ко мне.

— Готов? — спросил я.

— Всегда готов, Курила, — он коротко кивнул.

К нам подошел Левицкий. В драной черкеске, с черным лицом и винтовкой за плечами, он сейчас меньше всего походил на молодого корнета. Он изменился, стал тверже, увереннее.

— Ну что, Серж. Пора!

— Береги людей, Володя, — сказал я, крепко сжимая его ладонь. — Не геройствуй попусту. Укусил — и бежать. Ваша задача — добыть провиант и кошмарить, а не лезть в генеральное сражение. Пока не лезть.

— Понял, — усмехнулся он зубами на черном лице. — Будем жалить, как шершни.

Он повернулся к строю.

— Вперед!

Отряд беззвучно, как поток черной воды, хлынул в пролом стены. Один за другим бойцы исчезали в темноте, уходя на горную тропу. Последним, оглянувшись на застывшую у стены Мейлин, скрылся Сафар.

Через минуту шаги стихли.

Стоя у пролома, чувствуя, как на плечи наваливается свинцовая тяжесть. Самое трудное в войне командира — это ждать. Я отправил их в неизвестность, а сам остался здесь, в каменном мешке, считать минуты и гадать, сколько из них вернется назад.

Вернувшись в подвал ямэня, не мог усидеть на месте не мог. Мысленно я был там, в ночной степи, вместе с моими людьми.

Начались часы изматывающего, липкого ожидания.

Днем со стороны равнины доносились редкие, глухие выстрелы — ветер рвал звук, и понять, кто стреляет и в кого, было невозможно. Эти далекие хлопки били по нервам сильнее, чем близкая канонада. Мышляев и Тит ходили чернее тучи, отводя глаза. Каждый понимал: если отряд погибнет, город обречен.

На рассвете следующего дня, когда небо только-только посерело, дверь распахнулась. Мы завтракали, когда в подвал буквально ввалился казак из отряда Левицкого. Грязный, потный, но с глазами, горящими безумным азартом.

— Победа! — выдохнул он, срывая шапку. — Ваше высокоблагородие! Взяли! Караван взяли!

Я вскочил, опрокинув стул.

— Что взяли? Много? Наши целы?

— Обоз с провиантом! Большой, верблюдов восемьдесят! Владимир Сергеевич велел передать — люди нужны! Срочно! Помочь тащить!

Силинцзы взорвался ликованием. Весть о еде, пролетевшая по улицам быстрее пожара, подняла людей лучше любого приказа.

По моей команде десятки, сотни людей — бойцы из гарнизона, свободные от вахты, женщины, подростки, даже старики, способные стоять на ногах, — высыпали из города.

Поднявшись на гору, через которую мы устроили нашу тайную тропу, я присвистнул от удивления. Картина, открывшаяся мне, была достойная кисти баталиста.

Верблюды и тяжелые телеги остались внизу, в нашей скрытой «зеленке» у подножия. Поднять животных по отвесным кручам было невозможно. Но город хотел жить.

По всему горному склону, от самого низа до пролома в стене, выстроилась живая цепь. Гигантский муравейник. Люди, цепляясь ногами за камни, передавали тяжелые мешки из рук в руки.