Степан Разин. 2 (СИ) - Шелест Михаил Васильевич
— Ты как Аввакум глаголишь! Словно пророк какой!
— Ты слышал Аввакума? — я удивился.
— Слышал, как на соборе он говорил. Остановить не могли.
— То ли ещё будет. Он сейчас письма станет писать. Свое житие описывать. Он хороший литератор.
— Кто?
— Писатель!
— А-а-а… Да, ладно про него! Что нам-то делать? Не хочу я тебя на дыбу вешать.
— Да? — я «удивился», а по спине пробежал морозец, так он просто сказал про дыбу.
— Кхе-кхе… Хм! «Не хочу я тебя на дыбу вешать». Вот стервец! — подумал я.
— Не хочешь? Почему?
— Ты очень умный и от тебя много пользы для государства.
Алексей посмотрел мне в глаза, прищурив свои.
— Но я тебя боюсь.
— А я тебя, — сказал я.
— И не только тебя, — добавил я.
— А кого ещё? — удивился будущий царь.
— Я себя боюсь, — вздохнув, сообщил я и тут же пожалел о сказанном.
[1] Фрязин — так русские называли итальянцев.
[2] Амвон — специальное сооружение, предназначенное для чтения Священного Писания, пения или возглашения некоторых богослужебных текстов, произнесения проповедей.
Глава 27
Мне хотелось сказать: «Подавись ты своим троном!», но я вовремя пресёкся.
— Давай потом поговорим, чей род старше и у кого больше прав на Московский престол. Сейчас нужно отстоять право на него. Ваш Ивашка Морозов меня сильно встревожил. Морозова — баба крутая и упёртая. Как она с твоей матушкой уживалась? Ведь четвёртая боярыня у неё?
— Матушка устала рожать, — покраснел Алексей, — и устала от отца.
— А-а-а… Ну да, ну да… Отец твой весьма был охочь до… Кхм-кхм…
Я тоже смутился, вспомнив, что Алексею всего-то шёл четырнадцатый год. В феврале будет… И целый год править станут регенты, то есть я, Милославский и ещё кто-то. А в пятнадцать он умрёт. Точно! Я вспомнил!
— Он умрёт, когда ему едва не исполнится шестнадцать лет, — вспоминал я. — За месяц до своего дня рождения. О, мля! И что потом? Малолетнего Фёдора на трон? Тогда меня никто в регенты не выберет. Потому, что не оставит Алёшка завещание. С чего бы ему думать о завещании под опекунством в пятнадцать лет? Да-а-а… Дела-а-а… Вот,… Хотя…
— В пятнадцать лет Алексей уже будет править самостоятельно, а значит, надо попытаться убедить его составить завещание. Человек внезапно смертен, то, сё… И что? Снова в регенты? Сейчас, наверное, в регенты царь записал мать Алексея. А мы с ней не очень ладим. Она была категорически против велосипедов. Да-а-а… Вот, су…
— Давай не будем про батюшку? — услышал я. — И матушку…
— Да, Бога ради! — кивнул я головой и разламывая зубами сушку.
Пожары в Москве начались этим же днём, как стемнело. Специально ждали? Наверное. А зимой в Москве темнеет рано. Так что, во время вечерней трапезы гонцы и прискакали с докладом, что, дескать: «Горит Москва!». Об этом и сообщил нам, вернувшийся от гонцов старший Милославский.
— Где горит-то? — спросил будущий царь.
— За Яузой слобода горит и торговые ряды в Китай-городе.
Меж своими, государь не рядился и трапезничал с ближними за единым столом. Естественно — мужским. Вот и Алексей, ещё с дневной трапезы сам сел на отцово место, а меня посадил на бывшее своё, то есть, по правую от себя руку. Рядом со мной сидел его дед князь Милославский. С левой стороны от Алексея сел Матвеев. Ничего не поменялось.
Однако, судя по всему, у деда с внуком после дневной трапезы произошёл приватный разговор, потому что наследник пристально наблюдал, сядет ли Милославский на своё место. Тот, ожидающе посмотрев на царевича, скривил гримасу, выказав недовольство, сначала прикоснулся на спинку ближайшего к главе стола стулу, а только не получив от царевича разрешающей реакции, отодвинул свой.
Тут надо сказать, что, благодаря моим самым ранним поискам «чем бы заняться», и хорошим измайловским мастерам-резчикам по дереву, я понаделал на продажу удобных стульев. Однако их все выкупал Большой дворцовый приказ. По распоряжению государя, естественно. Выкупил и пересадил сотрапезников со скамеек на удобные стулья, фактически уровняв их с собой.
Сейчас на Ахтубе у меня работало два механизированных завода с токарными, фрезерными и строгальными станками, которые выпускали стандартную мебель по единой технологии с едиными типоразмерами элементов сборки и готовой продукции.
— Если Китай-город горит, значит и Кремль сожгут? — спросил царевич.
— Всех верных стрельцов мы замкнули в Кремле. Ворота заперли ещё ночью. Сам проверял, — сказал Милославский.
— Если только изнутри кто не подожжёт, — скривился Алексей. — От Морозовой всё можно ожидать. Так отец говорил. Он опасался тётку Федосью. Сказывал, что она и себя сожжёт и нас не пожалеет. Почему и запрещал ей сюда в Измайлово приезжать. Хорошо, что мы здесь оказались. А Кремль, скорее всего, сгорит. Ладная ли охрана тут, Иван Фёдорович.
Это он уже воеводу Пушкина спрашивал.
— Ладная, Алексей Алексеевич, — он ещё не называл Алексея государем, как и я, собственно. — Благодаря наличию казаков-разинцев мы можем вести полноценную защиту стен круглосуточно, через регулярные смены. Уже сейчас стража стоит по два и сменяется через каждые четыре часа. А в случае боевых…
— Понято, понятно… Хорошо, что так. Пожарные команды огонь в Москве тушат?
— Тушат, государь, — ответил Милославский. — С вечера запаслись водой и подготовились.
— Ну и ладно.
— Тут надо Степана Тимофеевича благодарить, что он вчера настоял на сих, как он сказал, «превентивных мероприятиях», — добавил, подобревший «вдруг», Милославский. — Благодаря им, может быть и не всё сгорит.
— Степана Тимофеевича благодарить? Поблагодарим, время придёт, — хмыкнул царевич. — В стрелецкие слободы воевод послали?
— Воевод послали, государь. Стрельцов собирают, — с непонятно задумчивой интонацией в голосе сообщил Матвеев.
— Ну, тогда продолжим, пожалуй, трапезу, — разрешил наследник.
Перед закатом — это около пяти часов вечера, когда мы с Алексеем Алексеевичем, Милославским, воеводой Пушкиным, Матвеевым и тремя воеводами: Трубецким, Долгоруковым и Черкасским совершали обход территории крепости, её подземных казематов и стен, мы увидели направляющийся к «переднему» мосту, что соединял левый берег реки с главными воротами крепости, крёстный ход.
Среди передних, нёсших знамёна с ликами Христа, я заметил нескольких человек, которых знал лично.
— Значит, они дошли, — подумал я облегчёно, имея ввиду гонцов, отправленных мной накануне в Кремлёвский Чудов монастырь.
Именно в Чудовом монастыре обитали, как в изоляторе временного содержания, до принятия по ним решения о месте их ссылки, опальное и лишённое сана «священство». В том числе там так же проживал и протопоп Аввакум, но тот уже был «отправлен по этапу» в «места отдалённые». Хотя в письмах я всего лишь просил постараться не допустить сожжения Кремля и приехать к молодому царю с челобитной о помиловании, за письмо я опасался. Я и ранее с опальными списывался, и знал, что, не смотря на государеву охрану, монахи выносили и заносили «почту», обеспечивая невольникам связь с «миром».
— Это, э-э-э, что это? — спросил, нахмурившись, не мазанный ещё «миром»[1] государь.
— Э-э-э, крёстный ход, — сказал Милославский.
— Ты меня за дурака держишь? — спросил раздражённо Алексей, используя одно из моих выражений. — Я сам вижу, что это не скоморохи с медведями, дудками, и балалайками. Зачем они здесь?
— Может, э-э-э, пришли тебе, как царю и государю всея Руси, в ноги поклониться? — «предположил» я.
— Так, не было же ещё земского собора! Какой я им царь⁈ — с надрывом спросил Алексей.
С его выборами в цари завертелась такая кутерьма, что я, честно говоря, прифигел. Не помнил я в известной мне истории, чтобы после смерти Алексея Михайловича Фёдора избирал царём Земской собор, путём голосования «лучших людей». Может к тому времени царь сумел «побороть» Земские соборы, «придушив» волю народа?
