Степан Разин. 2 (СИ) - Шелест Михаил Васильевич

Так вот, вздохнув и вынув пакет с документами, я вскрыл его и, развернув, положил обе бумаги на свой письменный стол.

— Прошу, сказал я, — показывая обеими ладонями на своё рабочее кресло.

Алексей вскинул в недоумении брови, поднялся из кресла, в которое только что уселся, и пересел в другое. Ну, не в казинаки же мне их класть?

— Удобный стул, — похвалил царевич. — У тебя всё удобное, не как на той стороне, почему?

— Это я с собой сейчас привёз. Мы на Ахтубе мебельный завод поставили. Привёз показать. Лес там знатный, вековой, дубовый. Да дуб не такой, как здесь. Из него и бочка особая, душистая, для вина полезная, и мебель хорошая получаются.

— Всё-то у тебя особое и не такое, как здесь. Такого, как у тебя, вообще ни у кого нет. Отец говорил, что ты из какого-то другого мира пришёл, чтобы нас смущать.

— О, как! — подумал я. — Это он про велосипеды?

— И про них тоже.

— Ты знаешь, что велосипед придумали фрязины[1]. То ли Леонардо Да Винчи, то ли Джованни Фонтана двести лет назад. Я ничего не выдумывал. Просто чуть позже сделал особую велосипедную цепь, и то только потому, что ременные передачи в мельницах меня не устраивали. Они проскальзывали и не передавали максимальное усилие дробилкам. Вот я и придумал звёздочки и цепь. Ничего особого.

Мальчишка смотрел на меня удивлённо.

— Хочу, чтобы ты меня научил. Отец рассказывал, что это ты его учил считать. Это правда?

— Да, — не стал отнекиваться я.

— И рисовать? — продолжил пытать меня царевич. Он совсем не смотрел на лежащие перед ним бумаги, как будто они его не интересовали. А я постепенно начинал потеть.

— И рисовать, — обречённо согласился я.

— А ты где научился? И не говори мне, что в Персии. Я видел парсуны принцесс, которые привозили послы. Твои картины лучше. Они живые. У меня много твоих картин на стенах висит. С кораблями, пушками, баталиями. У тебя люди, как живые.

Я пожал плечами, не зная, что ответить, но потом сказал:

— Рисовать каждый учится сам. Можно показать как надо, но каждый рисует по своему. И со счётом тоже самое.

Меня начинало злить, что он не смотрит мои бумаги, но я сдерживал себя, заставляя дышать ровно.

— Э-э-э, я налью себе чай, пока ты будешь документы смотреть? — спросил я, тонко намекая.

Алексей чуть улыбнулся.

— Наливай, конечно, — сказал он, вскинув брови и улыбнувшись шире.

— Ну, откуда у него это коварство в тринадцать лет? — подумал я. — Они с молоком матери всасывают его? На генном уровне это? Нечто звериное? Хотя, я ведь тоже себя воспитывал с детства. Держал себя в узде. Ох, как трудно было сдерживать чувства… За это и казачата ко мне льнули. Силу духа чувствовали. С простой силой тоже стало всё нормально примерно через полгода. Но, главное — сила духа и сила воли. Когда я, не смотря ни на снег, ни на дождь, ни на зной, накачивал своё тело всем, чем знал из прошлой жизни. Мало знал, но и этого хватило, выбиться в вожаки и атаманы. Да-а-а… Молчи — за умного сойдёшь, говорили мудрецы. Вот я и молчал, в основном, доказывая своё превосходство и уникальность делами: фланкировкой, копейным боем, боксом и борьбой. Хотя… Какой там бокс? Хорошо отработанные на макиваре — вкопанном в землю гибком дубовом шесте, обмотанном кожей — три боксёрских удара, да разных ударов ногами.

Алексей погрузился в чтение письма князя Лыкова и лицо его от строчки к строчке хмурилось всё больше и больше. Письмо было длинным. С «дурацкими» отступлениями и междометиями, без знаков препинания, мать их, а кое-где слова были написаны слитно… Никакой культуры письменного изложения. Поэтому, царевич читал долго, а прочитав, откинулся на мягкую спинку кресла и с удивлением посмотрел на меня.

— Кая у тебя интересная жизнь и тяжкая доля, — сказал он и спросил. — Это всё правда?

Я кивнул, а он продолжил.

— Вот оно, как бывает… Был твой отец царевичем, а стал казацким атаманом. Разбойником… А ты где родился? В чистом поле?

— Он хочет меня разозлить? — подумал удивлённо я. — Вывести меня из себя? Хм… Ай, да Алёшка, ай, да сукин сын!

— Возможно! Где-нибудь! — пожал я плечами. — Я не спрашивал, но помню себя уже в седле. А детство провёл во дворце шаха.

— Да-да! Я читал. Очень интересная история. А в этой что бумаге?

— Это выписка из крестильной книги. Свидетельство о рождении.

Алексей прочитал и задумался.

— Тебя два раза крестили одним и тем же именем? Разве так можно?

— Почему нет? Я был вынужден принять ислам, когда жил в гареме.

Алексей фыркнул.

— Ты так легко говоришь о том, что предал христианскую веру… Странно.

— Какую христианскую веру? Их много сейчас. Правая не правая, славная не славная. Какая сейчас вера, не понятно. И кто какую веру предал, или не предал, тоже не понятно.

— Э-э-э… Ты о прошедшем соборе? — нахмурившись спросил Алексей. — Я ничего не понимаю в этом. Меня всегда учили креститься по-гречески тремя перстами.

— А меня раньше учили двумя, а теперь — тремя. И как правильно?

— Патриархи лучше знают. По мне, так — без разницы.

— Тебе — без разницы, а люди жизни станут отдавать за старую веру.

Алексей вдруг замахал на меня руками, вроде как остужая.

— Полно, полно тебе! Не хочу слушать! Про церковь. Отец с Никоном всё лаялись, прости Господи. Лигаридис из них самый тихий. Вот его интересно слушать. И патриархов… Они все тихие, не то что наши…

— А где он, кстати? — вспомнил я мысленно. — Этот хитрый жук Паисий Лигарид? Да и эти… Макарий Антиохийский с… Как его? Александрийский… Э-э-э… Тоже Паисий? Да и Бог с ним… Где они? Возле кого они сейчас? Вдруг, возле Морозовой. Что это их здесь нет? Мне бы уже доложили, если бы прибыли.

— Где они, эти тихие патриархи? — спросил я.

— Хотели, слышал, в Троице-Сергиевскую лавру съездить с патриархом Иосафом. Он ведь там архимандритом служил. Не знаю, поехали, или нет.

— Водку пьянствуют, наверно, — подумал я, мысленно усмехаясь и кощунствуя, — или деньгу «рубят». Службы служат по храмам платные. Много храмов в Москве и округе. Дорого берут, небось, крохоборы? И со всех амвонов[2] анафемствуют на старообрядцев. Э-хе-хе…

Однако вслух ничего не сказал. Приучил меня Стёпка разговаривать с ним мысленно. Вот я сейчас сам с собой и разговариваю. Да-а-а… Куда он подевался? Плохо мне без него. Скучно. С кем поговорить по душам без последствий? Не с кем!

— Чего задумался, Иоанн Михайлович? — спросил, усмехаясь, Алексей. — Это мне сейчас думать надо, как самому жить и с тобой сосуществовать.

— Вот, откуда у него это? — снова подумал я. — Или отец его уже накачал? Научил, млять, уму-разуму. Может не надо было показывать царевичу документы?

— Задумался? Хе! — я «хекнул», Сухов из «Белого солнца пустыни». — Как тут не задуматься? Зря я твоему отцу признался. Думал, так будет лучше. Не хотел его обманывать. А вон оно как случилось. А вот соврал бы, и жив остался бы твой отец и наш государь.

— Если бы ты соврал, он бы тебя на дыбу повесил, — сказал царевич с милой улыбкой.

Я посмотрел на наследника.

— Повесил бы, — согласился я и вдруг спросил. — И что?

— Что, что? — не понял Алексей.

— Повесил бы и что бы стало?

— Ну-у-у…

Он пожал плечами.

— Рассказал бы ты всё.

— Уверен?

Царевич кивнул. Я покрутил головой.

— Когда-нибудь я покажу тебе, как молчат на дыбе.

— Когда-нибудь? — спросил будущий царь.

— Когда-нибудь…

— Ты хочешь сказать, что дашь мне для этого повод?

— Царю не нужен повод, чтобы повесить даже верного слугу на дыбу. Поверь мне. Когда-нибудь ты просто захочешь удостовериться не враг ли я тебе. Даже если я не буду давать тебе повода, найдутся те, кто оговорит невиновного. Как Макария оговорили.

— Опять ты о нём! — скривился наследник.

— А ты как думал? Теперь тебе придётся слышать о нём и о протопопе Аввакуме ещё долго-долго. И о других старообрядцах. И другим царям после тебя. Каждый русский отхлебнёт полной мерой того варева, что заварили южные патриархи. Варева, замешанного на крови. На нашей крови. А они, паразиты, уедут, с набитыми золотом и серебром сундуками.