Патриот. Смута. Том 7 (СИ) - Колдаев Евгений Андреевич

— Ты же, Рюрикович. — Прокопий Петрович уставился на меня снизу вверх. — Ты Царь наш.

— Погоди ты. — Я руку поднял. — Тут столько мистики всякой было, которую ты не видел и о которой только слухи может, знаешь, что слова Романова, только лишняя капля.

— Ничего себе капля. Филарет же, он…

— Кто?

— Да кто. Он же сам на престол метил, когда Федор Иванович умер и с Годуновым они. — Он вздохнул тяжело. — Они там люто схлестнулись. Кровь по улицам Московским лилась-то. Десять лет назад это все было.

— Все понимаю, собратья. Все. — Улыбнулся я им, как мог радушно. День был тяжелый, уже хотелось отправляться отдыхать. — Для нас это ничего не меняет. Первое. Рюрикович или нет, нужно вначале войско Шуйского разбить. А то если пуля меня возьмет…

— Так как мы тебя теперь в бой то пустим? Господарь. — Голос Тренко дрожал. — Нельзя тебе…

— Чего нельзя, так это царя перебивать. — Произнес холодно, добавил. — Не гневлив я, что есть то есть. Но что говорю, выслушать требую.

Тренко Чернов побледнел вначале, но потом как-то быстро покраснел, глаза опустил.

— Значит так. Первое, это победа. План есть, но мало ли что случиться может. Ратное дело по-разному повернуться может. А второе. Я слово дал. Слово боярина, воеводы, а теперь выходит и потомка Рюрика. Земский Собор будет. Царя выбирать будем.

— Так. — Ляпунов поклонился. — Игорь Васильевич, ты Царь. Зачем…

— Слово я дал. А мое слово крепко. — Отчеканил, как отрезал. — Выберет христолюбивое воинство меня, так тому и быть. Я, признаться, Прокопий Петрович, власти не очень-то хочу. — Хмыкнул, смотрел на них двоих ошарашенных. — Власть, это большая ответственность. За людей, за страну, за то, что потом будет, за будущее. А это знаешь, работа не простая. Я ее не боюсь, сами видите, не из пугливых я. Но если кто достойней будет…

Черт возьми, а кто?

— Кто? — Прокопий Петрович слова с языка снял, уставился на меня. — Нет, господарь, Царь батюшка, я все понимаю. Слово государево непреклонно, но… Игорь Васильевич, я тебя совсем немного знаю, смотрю и все отчетливее понимаю. А кто?

— Ну что, нет на Руси людей что ли? — Я улыбнулся, но все больше понимал. Прав он, черт возьми.

— Скопин был. Нет его. Кого еще звать-то? — Ляпунов понизил голос. — Ляха, что ли? Молодого, старого? Шведа? Татарина? Из своих выбирать? Кого?

— Романова молодого, например. — Я решил предложить кандидатуру из истории, которая мне известна была. Выбрали же его. На чем-то это избрание же логически строилось.

— Это Филарет тебе сказал? Просил? — На лице Ляпунова я увидел негодование и проступающую злость. Сопел старик как паровоз. — Мерзавец какой, хитрец.

— Не сокрушайся, Прокопий Петрович. — С трудом я смех сдержал. — Это мои слова.

— Господарь. Раз велишь так, ладно, смирюсь. — Он покачал головой. — Но про Романова молодого забудь.

— А что не так с ним?

— Так, вместо него отец править будет. Опять Смута. Раз среди своих, кого выбрали, опять недовольные найдутся. Да и, если правда все это про тебя. Ты Царь. — Он перекрестился. — Ей-богу, Царь.

— Так молодой, он на думу обопрется. — Продолжал я давить свои мысли о Романове. Не потому, что реально на него надеялся, а чтобы понять. Что в нем не устраивает Ляпунова. Туренко то стоял, молчал, он в этих всех интригах вообще не смыслил ничего.

— Дума… — Распалялся Ляпунов все сильнее. — Дума, сборище тех, кто Смуту сотворил. Игорь Васильевич, ты человек мудрый, не по годам. Невероятно разумный. Ну пойми, они же там. — Ну куда-то в сторону рукой махнул. — Они же только о себе. Я же вижу ты о людях, о стране печешься.

— А ты? — Я спросил резко, выводя его на эмоции.

— Я. — Он смешался. — Да такой же был. А потом… А что после нас-то будет, а? Старый я. Что детям оставлю, внукам? Смутой страну разоренную, где лях, швед, да степняк какой что угодно делать сможет. Нет! И в тебе, я вот каждый раз, как говорю, то же самое желание вижу. Поэтому я здесь. Старый, из последних сил, последним порывом сделать что-то хочу полезное. И мне. — Он уставился на Тренко, перевел глаза на меня. — И честь для меня тут быть. С простыми казаками, людьми с Поля. Теми, кто идет Земский Собор собирать и тебя на царство выбирать.

Он остановился, пыхтел сильно.

Разговор наш из простого моего изречения превратился в какое-то эмоциональное действо. Надо бы прекращать все это. Отдыхать и завтра в путь. Готовиться встречать московских гостей.

— Услышал тебя, Прокопий Петрович. — Улыбнулся ему. — Отдыхать пора.

Он низко поклонился, его примеру последовал Тренко. И вдвоем они ушли от костра. Каждый в свою сторону, к своим людям.

— Господарь. — Прогудел Пантелей. — Мы тут для тебя приготовили все. Пока ты говорил со всеми. Ужин и ночлег.

— Спасибо. — Повернулся к нему, увидел, что кланяется он. — Собратья. Мы в походе, а не у трона моего. Если сяду, тогда уже все эти ваши низкие поклоны отвешивайте. Пока время не тратьте.

Пантелей с Богданом переглянулись, выглядели они несколько удивленными.

— Дежурства и отдых.

Сел, перекусил быстро, лег отдыхать. Закутался в плащ, смотрел в небо. Дым от костров поднимался, но звезды оказались все же видны. Высоко-высоко, как только летом бывает. Красота. Давно я вот так не смотрел на них. В душе защемило. Этот свет далеких миров всегда манил нас, говорил что-то на неведомом языке, который лишь внутри, где-то в сердце или еще где отражается.

Боги, другая жизнь, иные миры. Черт знает, что там. Но людей всегда влекло небо. Пытались мы понять — что же там, наверху.

Вздохнул.

Может я поэтому и не стал на своей прошлой тяжелой работе бездушным автоматом, потому что умел переключаться. Смотреть на что-то по-настоящему красивое, радоваться. Лес, небо, звезды, облака, огонь костра. Может быть, поэтому мне, опытному, прожженному, но не лишенному того, что душой вроде бы зовется, второй шанс дан. И может быть, смысл его в том, чтобы не просто Смуте точку поставить, а еще и сделать что-то большее.

Куда больше-то?

Можно. Пока дышу, пока живу — сделать же могу. Для страны, для Родины. Царем стать? Оно же поможет, а я все никак не смирюсь. Войско же все за меня будет. Коли Шуйского одолею. Точно за меня встанет каждый.

Осталось дело за малым — победу одержать.

Я прикрыл веки и провалился в крепкий, глубокий сон без сновидений.

Утро выдалось светлым, росистым. Продрог я немного, проснулся, поднялся. Лагерь тоже пробуждался. Храпели лошади, дозорные несли свой караул. Люди подкидывали дрова в костры, начинали готовить. По приказу только завтра день у нас мог быть горячим, как выйдем на берег реки, никаких костров, ничего, что могло бы выдать наше местоположение. Уже сейчас передовые отряды мои контролировали тот самый брод, по которому войска Дмитрия Шуйского пойдут завтра. Сегодня они не дойдут до него. По моим расчетам остановятся они в нескольких верстах. Может, авангард выйдет к бродам, начнет их контролировать. Но тогда нам нужно будет чуть отойти с заготовленных позиций, затаиться, подстроиться под ситуацию.

Послезавтра, когда начнется переправа — мы нанесем свой первый удар.

Позавтракав, я собрался. Телохранители мои были тоже уже готовы. Взлетел в седло и во главе авангарда двинулся вперед к реке Лопасня. На месте нужно будет разобраться, что и где размещать.

Часа через два мне сообщили, что уже скоро будет река.

Дорога петляла мимо невысоких холмов, обходила их. То здесь, то там наблюдались признаки цивилизации и обжитости территории. Этот край все больше отличался от совершенно пустого Поля. Да, по обочинам дороги виднелись покосившиеся кресты и пятницы. Изредка попадались остовы перевернутых, сломанных, брошенных и разграбленных телег. Колес не было, осей тоже. Все ценное, даже такое, простецкое — снимали, уносили, использовали. Но места были более хожеными. Лес здесь кто-то вырубал. Дозорные все чаще сообщали о селах и хуторах. Небольших на пять — семь домов. Но все же это в несколько раз больше, чем южнее Оки.