Магнат. Люди войны (СИ) - Соболев Николай "Д. Н. Замполит"

Ночь я провел в полудреме, под слабое попискивание и шорохи станции, вскочил с первыми лучами. И тут же Сева доложил, что к нам вылетел наблюдатель, которому предписано торчать на высоте и отслеживать приближение боливийцев, но в бой ни в коем случае не соваться. Сам же Сева с третьим пилотом готовы к старту в любую минуту.

— Земля, я Сокол, вас вижу, — через пятнадцать минут доложил первый летчик.

Не удержался, вылез наружу посмотреть, как он там петли выписывает, и довольно долго пытался его найти, что оказалось непросто — не зря мы снизу выкрасили самолеты в небесный цвет.

На юге бухнула пушка, через минуту другая, а боливийцы соизволили появиться только когда весь наш лагерь свернулся и погрузился:

— Земля, вижу противника, северо-восток, две группы по три самолета.

— Jefe, взлетаем! Ждите через восемь минут.

Пока боливийцы куражились в небе, Сева с ведомым забрались на четыре километра и зашли классически, от солнца. А потом, приказав ведомому держаться за ним, Сева с высоты атаковал головной Оспрей и тремя залпами разнес его в щепки.

Боливийцы кинулись врассыпную. Ну как кинулись… Аэрокобра, даже с неубираемым шасси, давала скорость на сто километров больше, чем максимальная у Оспрея, а уж Веспа уступала все полтораста!

Сделав вираж, Сева поднырнул под медленные этажерки, задрал нос и продырявил второй Оспрей. Затем вместе с ведомым догнали удиравшие Веспы и сделали дуплет, а последнюю Веспу свалил подключившийся наблюдатель.

Сева рвался добить оставшийся Osprey, но тот пошел вниз, набрал скорость и прижался к земле в надежде, что второй член экипажа сможет отбиться из авиапулемета.

— Сева, возвращайтесь, на сегодня достаточно.

— Jefe, как детей! Как детей! — орал в микрофон Марченко. — Сучье вымя, это песня, а не машина!

— Спокойней, Сева, аккуратно возвращайся, не дай бог что случится при посадке.

— Почему не дай бог?

— А тогда не получишь сто грамм за сбитого.

Сева отключил микрофон, но я прямо-таки слышал, как он жизнерадостно заржал. Минут через пятнадцать с полосы в Исла-Пой доложили, что все трое сели без происшествий.

Парагвайцы тем временем послали машины на места падения самолетов, привезли шесть трупов, трех раненых и контуженного летчика-немца, охреневшего от таких раскладов.

Поздравления от генерала я принимал уже в Алиуате, вернее, в том, что от нее осталось — при отступлении дивизия Банцера сожгла все постройки. Впрочем, окопы и блиндажи остались, а палатки вообще встают где угодно, так что жить можно.

Но с каждым часом меня все больше и больше тревожила группа Хавьера, не радовали ни наши воздушные победы, ни успешно замкнутое кольцо вокруг двух боливийских дивизий, ни общий победный кураж.

Когда я уже решил ехать к Хосе, выделять вторую группу и двигать ее на поиски LRCG, на связь вышла 6-я дивизия с докладом о захвате Сосы. По словам комдива, мои архаровцы отработали на отлично и ушли в рейд дальше.

И только ночью Хавьер отбил сообщение, что занял Морено и окапывается в ожидании подхода 8-й дивизии.

Триумф ждал нас на следующий день: 6-я дивизия заняла не только Сосу, но и Пабон, 8-я дошла до Морено и тем самым над всей линией снабжения от Муньоса, где была ставка генерала Кундта, до Сааведры нависла весьма реальная и прямая угроза. Тем более, что Хавьер тремя машинами подкрался почти до самого Муньеса и даже обстрелял его из миномета.

То есть в случае промедления боливийцы могли лишиться не только еще двух дивизий у фортина Сааведра, но и самого командующего.

Кундт отдал приказ срочно отступать к Муньосу.

Оставшись без шансов на спасение, окруженные дивизии Банцера и Гонсалеса сдались.

В идеале Эстигаррибии стоило бы организовать преследование, но солдаты после нескольких дней непрерывных маршей и боев выдохлись, а часть машин вышла из строя.

— Поехали к Хосе!

— Ты что, собрался на одном джипе ехать? — удивился Панчо.

— Ну да, а что?

— Возьми еще грузовик и человек десять охраны, на всякий случай.

Так мы и прибыли на 31-й километр, где Хосе малость привел группу в порядок после боев.

— Потери?

— Трое убитых, одиннадцать раненых, из них двое тяжело.

— Молодцы! — я обнял Дуррути. — Думал, будет куда хуже.

— А мы их к себе почти не подпускали, даже танки в бой не пришлось бросать.

— Это как?

— Пойдем, покажу.

В тылах позиции бойцы Хосе оборудовали укрытия для танков и САУ, оттуда через заросли веером расходились промятые гусеницами колеи.

— Пустили танки, они наделали дорожек, — показывал Хосе. — Только не насквозь, а метрах в десяти перед опушкой, там покрутились на пятачке, кусты смяли и вернулись.

— Что-то вроде скрытых огневых позиций?

— Ага, боливийцам наступать только с дороги, а мы их от опушек простреливали. Как только они разворачивались для атаки, САУ выезжали на точку, с пятачка пробивались к опушке и высаживали обойму-другую.

— Погоди, а как боливийцы их не замечали?

— Так она же низкая, два метра всего, а мы еще спереди веток натыкали. Так вот, постреляет и резво обратно. А боливийцы в панику — танки обходят! — невесело усмехнулся Дуррути.

Я посмотрел на закопченные лица бойцов, они грузили снаряжение и покидали вырытый собственными руками опорник:

— Напиши, кого поощрить надо, а я поехал этого разгильдяя Хавьера искать.

Но он нашелся сам — рейд закончился, позиции остались в рукаха парагвайских дивизий, вот LRCG и вернулась. Как раз к подсчету трофеев.

Парагвайцы взяли почти восемь тысяч пленных, включая две с половиной сотни офицеров и двух полковников — командиров дивизий. Но куда ценней для казны были материальные приобретения: двадцать девять орудий, шестьдесят пять минометов, безумное количество пулеметов (говорили, что тысяча, но наверняка привирали), без малого одиннадцать тысяч винтовок, почти сотня грузовиков и горы патронов.

Грузовиков могли бы взять и больше, но полковник Банцер еще до переговоров о сдаче отдал приказ уничтожать технику и несколько машин сожгли. Однако Франко потребовал отменить приказ, мотивируя тем, что иначе не на чем будет доставлять воду пленным.

— Jefe! — кинул руку к панаме Хавьер. — Потери только ранеными, машины все целы и на ходу.

— И как это тебе удалось?

— Вы как-то говорили «быстрота и натиск», вот мы и попробовали.

— Кто отличился?

— Умберто Сантамария.

— Тот, что бриться не хотел?

— Ага!

Этот тип из числа все знающих торчал метрах в двадцати от нас на подножке рейдовой машины и увлеченно вещал о своих подвигах, размахивая руками и хлопая по капоту в качестве подтверждения, каждый раз поднимая тучу пыли.

— В Сосе заслон слабенький, меньше роты, так он свои три машины выстроил в колонну и въехал в фортин, как на парад.

— Он что, слабоумный? — я почувствовал, что закипаю.

— Он авантюрист, jefe. Въехал-то он с запада, и заявил боливийскому лейтенанту, что они — авангард аргентинских войск, которые входят в Чако по решению Лиги Наций и всех интернируют.

Лейтенант, поглядев на незнакомую форму, вооружение, неизвестные машины и очевидно европейские рожи бойцов, принял все за чистую монету и приказал сдать оружие. Тут подоспела основная колонна, а лейтенант жестоко поплатился — Умберто еще два часа толкал пленным речи про ужасы капитализма, про солнце анархии и тому подобные вещи, крайне необходимые в тот момент боливийцам.

К вечеру мы насколько смогли подготовили наше небольшое войско к преследованию — Хосе прямо говорил, что нельзя ждать, Хавьер грозился взять Муньос с лету, а уж как бил копытом Сева, требуя дать ему воздушную цель!

Но нет, приказа не последовало — в условиях очевидного разгрома боливийской армии президент Парагвая посчитал, что у Боливии нет иного выхода, кроме как сдаться, и предложил на двадцать дней перемирие.

Боливийцы его с радостью приняли.

Глава 18

Ни мира, ни войны, армию не распускать

На второй день перемирия Кольцову пришел вызов из Москвы — хватит, нагулялся, бросай все и возвращайся.