Кен Фоллетт - Игольное ушко
Фабер откинулся в кресле и позволил себе присмотреться к хозяевам. Люси была поразительно красивой женщиной: овальной формы лицо, широко посаженные глаза совершенно необычного кошачье-янтарного цвета и пышная грива темных, с рыжинкой волос. Под мужским рыбацким свитером и мешковатыми брюками невозможно оказалось скрыть точеные формы ее фигуры. В шелковых чулках и вечернем платье она выглядела бы потрясающе. Дэвид тоже был хорош собой – почти красавчик, хотя лицо несколько портила густая темная борода. Его волосы отливали почти совершенной чернотой, а кожей он напоминал уроженца Средиземноморья. И если его ноги когда-то находились в гармоничной пропорции к рукам, то и рост он имел немалый. Как догадывался Фабер, эти руки отличала изрядная физическая сила, наработанная годами необходимости приводить в движение колеса инвалидного кресла.
Весьма привлекательная пара, но в их отношениях была заметна и некоторая необъяснимая на первый взгляд червоточина. Фабер никак не мог считать себя экспертом в семейных делах, но, обученный технике ведения допросов, умел подмечать то, о чем не говорилось вслух, – язык мелких движений и жестов, выдававших в людях страх, уверенность, скрытность или склонность ко лжи. Люси и Дэвид редко смотрели друг на друга и избегали прикосновений. Разговаривали больше с гостем, чем между собой. При этом они словно кружили друг перед другом, как два индюка, каждому из которых всегда хотелось иметь перед собой несколько футов свободного пространства. Напряжение между ними ощущалось почти физически. Их даже можно было сравнить с такой невероятной парой, как Черчилль и Сталин, которые волею судеб вынуждены были сражаться вместе, загнав глубоко внутрь природную неприязнь друг к другу. Фабер гадал, что послужило причиной такой отчужденности. Под крышей этого уютного дома с яркими стенами и коврами, креслами с обивкой в цветочек и акварелями в рамках кипели нешуточные страсти. Жить только в обществе ребенка и старика, да еще при таких отношениях с мужем… Это напомнило Фаберу пьесу, которую он видел в лондонском театре. Ее автор – американец по имени Теннесси… как его там?
Сделав последний глоток, Дэвид неожиданно сказал:
– Мне пора ложиться. Что-то спина опять разболелась.
Фабер поднялся.
– Прошу прощения, если вам пришлось задержаться из-за меня.
Дэвид жестом показал ему, чтобы он снова сел.
– Вовсе нет. Просто сами вы проспали целый день и едва ли захотите так скоро лечь в кровать снова. К тому же, я уверен, Люси охотно с вами поболтает. Проблема в том, что я скверно обращаюсь с собственной спиной – ведь природа назначила спине делить нагрузку с ногами, понимаете?
– В таком случае тебе будет лучше принять сегодня на ночь две таблетки, – сказала Люси, сняв с полки пузырек, вытряхнув из него две пилюли и подав их мужу.
Тот проглотил не запивая.
– Спокойной вам ночи. – И он выкатился из комнаты.
– Спокойной ночи, Дэвид.
– Спокойной ночи, мистер Роуз.
Несколько мгновений спустя Фабер услышал, как Дэвид втягивает себя вверх по лестнице, и ему стало любопытно, как это у него получается.
Люси заговорила громко, словно хотела заглушить эти звуки:
– Где вы живете, мистер Бейкер?
– Пожалуйста, зовите меня просто Генри. А живу я в Лондоне.
– Я не была в Лондоне уже много лет. От него, наверное, мало что уцелело.
– Город изменился, конечно, но не настолько сильно, как вы можете предполагать. Когда вы приезжали туда в последний раз?
– В сороковом. – Она налила себе еще бренди. – А с тех пор как мы переселились сюда, я выбиралась с острова всего однажды, да и то по случаю родов. Но в эти дни вообще мало кто путешествует, ведь так?
– Что вас заставило переехать сюда?
– Гм-м. – Она села и сделала глоток из бокала, глядя на огонь.
– Возможно, я лезу не в свое…
– Нет, не волнуйтесь. Дело в том, что в день нашей свадьбы мы попали в автокатастрофу. И Дэвид лишился ног. А ведь он уже закончил обучение и стал летчиком-истребителем… Думаю, нам обоим тогда хотелось куда-нибудь сбежать от всего. Теперь мне это кажется ошибкой, но в то время переезд в такое место представлялся отличной идеей.
– По-моему, тут и у вполне здорового мужчины начал бы портиться характер.
Она бросила на него пристальный взгляд.
– А вы наблюдательны.
– Но это же очевидно, – тихо произнес он, – как и то, что вы несчастливы.
Она чуть заметно вздрогнула.
– Вы слишком наблюдательны.
– Но это просто бросается в глаза. Зачем вы продолжаете жить с ним, если супружество не складывается?
– Даже не знаю, как ответить на это постороннему человеку. – И как отругать себя за откровенность с чужаком. – Вам нужны общепринятые клише? Рассказать, каким он был прежде… О священных узах брака… О том, что у нас сын… Что идет война… Возможно, есть и другой ответ, но у меня не хватает слов, чтобы сформулировать его.
– А быть может, все дело в чувстве вины? – спросил Фабер. – Вы ведь думаете о том, чтобы уйти от него, или я не прав?
Она уставилась на него, медленно покачивая головой.
– Как вы сумели так быстро и так много понять?
– За годы, проведенные на этом острове, вы утратили привычку прятать свои истинные чувства. Кроме того, подобные вещи намного проще разглядеть со стороны.
– А вы были женаты?
– Нет. Именно поэтому и могу быть сторонним наблюдателем.
– А почему?.. Мне кажется, такой мужчина, как вы…
Теперь настала очередь Фабера отвести взгляд и посмотреть на огонь. В самом деле, почему? Его стандартный ответ (по крайней мере для себя самого): из-за своей профессии. Но ей-то он не мог дать подобного объяснения, которое вообще было слишком поверхностным.
– Я никогда не мог заставить себя поверить, что люблю кого-то до такой степени.
Слова вырвались у него совершенно необдуманно, как с изумлением понял он сам, и даже не осознавал, до какой степени они правдивы. Ему оставалось только гадать, как Люси ухитрилась пробить брешь в его защитной стене в тот самый момент, когда он считал, будто совершенно обезоружил ее.
Оба какое-то время молчали. Огонь в камине медленно угасал. Несколько капель дождя непостижимым образом проникли в трубу и зашипели на раскаленных углях. Буря не давала повода думать, что собирается стихать. Фабер обнаружил, что вспоминает последнюю женщину, с которой был. Как же ее звали? Да, Гертруда. Прошло целых семь лет, но он живо видел ее сейчас в красных отсветах очага: округлое немецкое лицо, светлые волосы, зеленые глаза, роскошная грудь, но чрезмерно широкие бедра, толстоватые ноги, а уж ступни… Зато она была говорлива, как колеса вагонов экспресса, и до дикости похотлива, просто неутомима в постели… Она восхищалась им, особенно его умом (как сказала сама) и телом (что было понятно и без слов). Она писала тексты для популярных песенок и читала ему в своей бедненько обставленной квартире берлинского полуподвала – профессия не приносила особых доходов. Он снова представил ее себе в той неопрятной спальне, лежащую совершенно голой и требующую от него больше фантазии в сексе: пусть сделает ей больно, пусть сам потрогает свои интимные места, пусть лежит совершенно неподвижно, пока она будет скакать на нем… Он даже тряхнул головой, чтобы отогнать воспоминания. Они ведь не приходили к нему ни разу за все время вынужденного воздержания. Эти видения лишь бередили душу. Он поднял взгляд на Люси.
– Вы были где-то очень далеко, – сказала она с улыбкой.
– Так, кое-что всплыло в памяти, – отозвался он. – Эти разговоры о любви…
– Мне не надо было расспрашивать вас.
– Дело не в этом.
– Но вспомнилось хотя бы что-то хорошее?
– Да, очень. А вы сами? Вы тоже о чем-то задумались.
Она снова улыбнулась.
– Я мысленно побывала не в прошлом, а в будущем.
– И что же вы там увидели?
Она собралась ответить, но передумала. И так – дважды. В ее взгляде читалось невыносимое напряжение. Поэтому Фабер заговорил вместо нее:
– Мне видится, что вы находите для себя другого мужчину…
Он произнес эту фразу, хотя сам недоумевал зачем.
– Он не такой сильный, как Дэвид, и не такой красивый, но вы и любите его отчасти за его слабости. Он умен, но не богат. Умеет чувствовать без излишней сентиментальности. Он нежен и полон любви к вам…
Она с такой силой впилась пальцами в бокал с бренди, что тот лопнул в ее руке. Осколки посыпались ей на колени и на ковер, но она как будто ничего не замечала. Фабер подошел к ее креслу и встал перед ней на колени. Из ее большого пальца текла кровь. Он взял ее за руку.
– Вы поранились.
Она посмотрела на него. По щекам струились слезы.
– Простите меня, – сказал он.
Впрочем, порез оказался неглубоким. Из кармана брюк она достала носовой платок и прижала к ранке. Фабер отпустил ее руку и принялся собирать осколки, жалея, что не воспользовался шансом и не поцеловал ее. Осколки стекла он складывал на каминную полку.
