Василий Звягинцев - Бои местного значения
Но думать все равно пришлось, хотя поначалу Буданцев собирался наплевать на все и попробовать заснуть в ожидании предстоящего, обещающего быть нелегким дня.
Так в чем все-таки дело? Кто его сюда законопатил? Шадрин – невозможно. Как раз Шадрину он нужен сейчас больше всего. А за Шадриным стоит Заковский. Комиссар ГБ самого первого ранга! Выше его только двое – Фриновский и Ежов. Значит, можно предположить…
Предполагать не хотелось, потому что этот вариант означал для Буданцева скорый и неизбежный конец. Если низвергнут Заковский, то не жить и его приближенным, в число которых сам он попал против собственной воли всего три дня назад.
Версии выстраивались в голове сыщика автоматически.
А вдруг дело совсем в другом? Нарком Шестаков пойман (или найден его труп) без участия Буданцева, силами гэбэшников, и он теперь просто не нужен тому же Шадрину. Превратился из старшего опера в опасного свидетеля. Чего и боялся с самого начала.
И, значит, последняя надежда – товарищ Лихарев. С его обещанием помощи и защиты.
Закуривая, он со смешанным чувством тоски и насмешки над собой (разинул рот на чужой каравай) вспомнил, что даже одного раза не переночевал в «своей» новой квартире. А такую вот, как эта, квартирку не угодно ли?
«Эх, Валентин, Валентин, – чуть не сказал он вслух, но спохватился, – поможешь мне или я вам всем – как известное резиновое изделие?.. На один раз». По подъему (да и есть ли он здесь, во внутренней тюрьме, общий подъем?) его не разбудили, и он сначала спал, а потом просто валялся на топчане, не видя смысла вставать. Для чего? Чтобы, как попугай на жердочке, сидеть на вмурованной в пол железной табуретке?
Примерно в девять утра, как определил по своим внутренним часам Буданцев, принесли завтрак. Кусок черного хлеба с маслом, кружка сладкого чая. Для тюрьмы – неплохо.
Едва он успел поесть, без аппетита, а по необходимости и из самодисциплины – чтобы совсем не расклеиться, как надзиратель вернулся. Забрал кружку и буркнул, не глядя в лицо:
– Собирайтесь на выход. Без вещей.
«Какие еще вещи?» – удивился Буданцев, а потом сообразил, что тюремщик просто произносит затверженную годами формулу, не задумываясь о смысле. «Без вещей» – значит, предстоит вернуться в эту же камеру, «с вещами» – переводят в другую камеру, тюрьму, или отпускают на волю, или – к стенке…
На допрос вели недалеко, до конца коридора. Поднялись на один марш лестницы с забранным частой сеткой пролетом, свернули в коридор, неотличимо похожий на нижний, застеленный тем же веревочным матом, но чем-то неуловимым отличающийся. Это уже позже Буданцев сообразил чем.
Здесь за дверями размещались не тюремные камеры, а обыкновенные кабинеты, и, значит, не исходило из них насыщенного нервного излучения страха и отчаяния, производимого сотнями лишенных свободы, мучительно ждущих решения своей участи людей.
Он уже сталкивался с этим феноменом, бывая по делам службы в ДОПРах, и, обладая достаточно тонкой нервной организацией, всегда удивлялся, думая о тамошних сотрудниках, – как можно ежедневно и постоянно выносить подобную убийственную ауру?
Кабинет специальный, допросный, мало отличающийся своим оснащением от тюремной камеры, только вместо топчана – железный стол с лампой и телефоном, кроме табурета – венский стул для следователя да окно, хоть и зарешеченное, но с нормальными, прозрачными стеклами.
Следователь – немолодой, со шпалами капитана ГБ в петлицах, лицо неприятное, даже не старается казаться доброжелательным, наоборот, демонстрирует, как ему противно повседневно общаться со всякой сволочью, вроде как этот, только что введенный.
У следователя – три шпалы, у самого Буданцева – ромбик, отчего-то до сих пор не сорванный, оба они – в какой-то мере коллеги, хоть и специализация у них разная. Не ожидая приглашения, сыщик сел на табурет, сложил на коленях руки, уставился в переносицу капитана, словно все у них наоборот и это он, а не Буданцев, подследственный.
Помолчали. Наконец капитан первым нарушил паузу – протянул пачку «Беломора», предложил:
– Закурим?
«Отчего же нет, хоть и свои папиросы имеются, но их можно и поберечь, сколько еще сидеть придется? И передач ждать не от кого».
Капитан, очевидно, после некоторых сомнений избрал тактику доверительной беседы: свои мы, мол, тут, а между своими какие формальности? Хоть и лежал перед ним на столе стандартный бланк допроса, он отодвинул его в сторону. Не стал спрашивать анкетных данных, предупреждать об ответственности за ложные показания, не сообщил даже, в каком качестве видит сейчас Буданцева – свидетеля, подозреваемого или уже обвиняемого.
– Ну что, расскажите, какое задание вы получили от бывшего старшего майора Шадрина? – предложил следователь после второй или третьей затяжки. Спокойно так, даже безразлично.
И Буданцев ответил спокойно, обращаясь к понимающему человеку:
– Какое задание? Сами ведь знаете. Третьего дня вызвал меня начальник МУРа, приказал прибыть в этот вот дом и поступить в распоряжение комиссара госбезопасности 1-го ранга Заковского. Замнаркома передал меня в оперативное подчинение старшего майора Шадрина, которого я, замечу, увидел впервые в жизни.
Тот поручил мне принять участие в расследовании, – здесь Буданцев замялся. ГБ, оно и есть ГБ, кто их знает, в какие они игры играют, а он может влететь на ерунде. Сейчас на него ничего нет, а скажешь не то – и тут же появится. – Вы – капитан, он – старший майор. Заковский – замнаркома. Я предупрежден об ответственности за неразглашение. И как теперь быть?
– Некогда нам ерундой заниматься. Он велел заняться поиском исчезнувшего наркома Шестакова, так?
Не желая уступать слишком легко, Буданцев ничего не ответил, просто кивнул.
– Да знаю я все, – начал раздражаться следователь. – И что поручил, и кого в помощь дал. Поэтому хватит валять дурака. Быстро и подробно все расскажете – и свободны. Не зря же у вас только ремень отобрали. Что в камере ночевать пришлось – прошу прощения. Нужно было вас до поры изолировать. Только.
«Только? – подумал Буданцев. – Если так, зачем вообще было сажать? Сразу бы и поговорили. Тут другое что-то».
Демонстрируя полную готовность к сотрудничеству, а как же иначе – милиция, ГБ, все равно одна контора, – он изложил все, что знал и делал, за исключением собственных версий происшедшего, и, конечно, ни словом не упомянул о Лихареве.
– Все? – разочарованно спросил следователь. – Три дня работали – и никаких результатов?
– Как же никаких? – возмутился Буданцев. – Обыски провел, повторную экспертизу получил, версии сформулировал, 27 свидетелей опросил – это вам мало? Результаты обязательно будут. Другое дело – когда? Могут и сегодня, могут – через неделю. Но это уж, брат, такая специфика. Скоро только кошки родятся, – вспомнил он поговорку одного сыщика, имевшего за это прозвище Акушер. – Теперь вы знаете ровно столько, сколько я. Если не больше. Словно у вас так не бывает.
– У нас – не бывает, – с нажимом ответил капитан. – У нас быстро признаются.
– Когда есть кому и в чем – у нас тоже быстро получается. А пока найдешь – забегаешься.
– Не получается разговора, – с сожалением сказал следователь. – Попробуем по-другому. Отвечайте – какое задание вам дал разоблаченный враг народа Шадрин? Затянуть следствие, дать возможность другому врагу – Шестакову скрыться, замести следы?
– Да послушайте, капитан, о чем вы говорите? Соображать же надо! Кто я и кто Шадрин?! На кой ему меня вообще приглашать надо было, чтобы следы заметать? У ваших это куда лучше получается. А я сыщик, понимаешь? Ловлю нормальных бандитов и убийц, такая у меня квалификация.
Он не успел закончить свою возмущенную тираду. Следователь извлек откуда-то из-под стола гибкую резиновую дубинку и наотмашь перетянул Буданцева по плечу с захлестом на спину.
– Нет, ты мне, сволочь, все скажешь! Где нарком скрывается, зачем вы его прячете, с кем и куда позавчера на заграничной машине ездил. – Каждую фразу следователь сопровождал ударом – по спине, по ребрам. Лицо и голову пока не трогал. – Думаешь, мы не знаем, что у вас заговор против наркома Ежова составлен? Кто у вас главный? Кто тебя завербовал, когда, как?
Был краткий миг, когда Буданцев чуть было не бросился на следователя, не выхватил у него дубинку, но кое-как сдержался. Дернись только, ворвутся ждущие за дверью дюжие выводные, повалят на пол, начнут месить пудовыми яловыми сапогами.
Умаявшись или решив, что для начала хватит, капитан бросил дубинку на стол.
– В камеру. Иди, еще подумай. Сдашь своих главарей и Шестакова – обещаю снисхождение. Нет – сто раз пожалеешь, что родился.
Глава 23
На площади перед станционной платформой обнаружилось несколько промышляющих извозом крестьян с санями-розвальнями и даже один возок на круто изогнутых кованых полозьях, с нарисованными на задней стенке аляповатыми цветами, отдаленно похожими на розы. Наверное, на нем ездил какой-нибудь бывший кулак, обслуживавший по случаю сельские свадьбы. И лошадь была запряжена хорошая, имевшая отношение к орловским рысакам.
