Василий Звягинцев - Бои местного значения
Частый, между прочим, вариант для не слишком сообразительных и удачливых поездных воров и безбилетников, вздумавших не вовремя соскочить.
Но как раз тут заскрипели тормозные колодки, мелькнул решетчатый столб входного семафора. Шестаков выглянул, убедился, что платформа Химок с другой стороны, а их дверь выходит в узкую щель между поездом и стоящим на втором пути эшелоном бурых двухосных теплушек, они же – «нормальные товарные вагоны 1898 года».
Не дожидаясь полной остановки, друзья соскочили на протоптанную обходчиками и смазчиками тропинку. Не оглядываясь (чтобы не сглазить?), нырнули под тормозную площадку ближайшего вагона, обождали, пока, загремев буферами и коротко свистнув, вытянется со станции их поезд.
Со вздохом: «Ну, снова пронесло!» – спустились по крутоватой обледенелой лестнице на привокзальную площадь.
Нужно отметить, что интуиция в данном случае действительно не подвела Шестакова с Власьевым. В одном, может, из сотни чекистских патрулей оказался такой начальник – необыкновенно педантичный, старательный, а главное – творчески мыслящий. И занесло его именно в этот поезд. Нет бы в следующий сесть!
Попав в НКВД всего полгода назад по комсомольскому «ежовскому» набору с четвертого курса МИИТа, сержант относился к своей службе с молодой романтикой и энтузиазмом, тем более что направили его в седьмой, транспортный, отдел, почти по специальности, и, значит, впрямую с грязной работой он не сталкивался.
А сейчас его в числе прочих сотрудников центрального аппарата направили «обслуживать» дистанции Московской железной дороги «на усиление», для поиска особо опасных преступников. В полученной ориентировке имелись не только приметы «беглеца», но и предупреждение о том, что он может использовать документы сотрудника НКВД на одну из трех перечисленных фамилий.
И хотя немолодой старший сержант с обезображенным шрамом лицом никаким краем не подходил под словесный портрет и фамилия в его удостоверении значилась совершенно другая, что-то уполномоченного насторожило.
Вряд ли густой запах алкогольного перегара в тесном купе. Это скорее должно было бы рассеять подозрения, какой преступник будет вести себя столь опрометчиво, да вдобавок и ехал он в Москву, а не из нее.
Но все же, все же…
То ли взгляд у него был слишком уж настороженно-пристальный, то ли неуловимый оттенок привычной властности, ощутимый даже в нескольких сказанных им словах. Совершенно неуместный для сорокалетнего сержанта. Неудачника, малограмотного служаки, тем более – пьяницы. Был бы он капитаном или майором ГБ – все понятно, а так…
Однако по неопытности молодой чекист совершил непростительную ошибку. Не до конца уверенный в своей догадке, не сообразивший, что и он себя выдал не совсем адекватным поведением, сержант решил закончить проверку поезда, а уже перед Москвой вернуться в спальный вагон и передать пассажиров третьего купе в вокзальный пост НКВД для окончательной проверки.
Он не слишком насторожился, даже когда проводник сообщил, что случайные пассажиры отправились добавлять в вагон-ресторан. И, лишь пробежав вдоль всего поезда, убедившись, что подозрительные личности исчезли бесследно, сержант сначала расстроился, а потом и испугался. Как теперь быть?
Будь он опытнее, просто сделал бы вид, что ничего не случилось. Сопровождавшие его кадровые стрелки НКПС ничем не выделили этих пассажиров из нескольких сотен уже проверенных за день. Но это и не их дело, им приказано только сопровождать старшего наряда и исполнять приказания, какие последуют.
Зато сам сержант был теперь почти стопроцентно уверен, что попал в точку. Зачем бы иначе этим двоим исчезать из поезда перед самой Москвой? Сразу после проверки документов?
В нем боролись чувство долга и вполне естественный страх. Как теперь доложить по начальству о случившемся, навлечь тем самым на себя долгое разбирательство, неизбежное наказание за халатность, если не хуже?
Сержант вышел на перрон, продолжая терзаться сомнениями.
Совсем было решился наплевать и забыть. Но, посидев, расстегнув шинель, в теплой комнате вокзального пикета, поразмыслив как следует, он пришел к выводу, что комсомольцу, тем более – представителю комсостава, не пристало ставить личные интересы выше общественных.
Пусть его накажут за нераспорядительность и даже политическую близорукость, но начинать службу с обмана нельзя.
Вдруг он действительно обнаружил врага, на которого объявлен всесоюзный розыск? Ну, не разобрался вовремя, упустил подозрительного субъекта из-за недостатка опыта. Так и прошло-то всего полчаса, не больше. Приметы он запомнил. И реквизиты удостоверения – тоже.
Круг поиска сузится. Остальные товарищи будут наготове.
Только – кому докладывать? Здешнему задерганному и не слишком умному на вид уполномоченному линейного отдела? Так информация, глядишь, и завтра до нужного места не дойдет. Или в комендатуру дистанции бежать?
Сержант выхватил из-под локтя дежурного замусоленную книгу приказов и телефонограмм, быстро пролистал, нашел нужное место и, слегка обмирая от бесповоротности собственного действия, начал набирать указанный перед фамилией передавшего спецсообщение сотрудника ГУГБ номер телефона.
Сглотнул слюну, когда услышал ответ, сказал в потрескивающую трубку ломким голосом:
– Младший сержант госбезопасности Петраков говорит. Из транспортного. С Ленинградского вокзала звоню. Имею информацию по вашему исходящему 126/15 от 9 января сего года. Что значит – не помните? Телефонограмма особой важности. Ну, жду, жду, соединяйте. Как никто не отвечает? Вы понимаете, о чем идет речь? Да не кричу я на вас, телефон здесь плохой. Ну, тогда сами примите телефонограмму, а то я рапорт на вас напишу! Диктую, записывайте.
Петраков вышел на перрон, недоуменно пожимая плечами и что-то бормоча. Нет, раз так в Главном управлении к этому относятся – пожалуйста. Ему тоже не больше всех нужно.
Глава 22
Следующие двое суток Буданцев почти вообще не спал.
Ему хотелось поскорее разделаться с этим гиблым делом. Найти наконец беглого наркома или убедительно доказать, что это в данный момент невозможно. В чем, кстати, крылась главная трудность. Как на самом-то деле такое докажешь? Разве что труп предъявить, но и труп нужно где-то взять.
Вот он и трудился.
Используя все известные ему методы. Поскольку результатов от тотальной облавы с использованием всей мощи хотя и не слишком квалифицированного, но разветвленного аппарата НКВД пока не было, оставался единственный путь.
По методу честертоновского патера Брауна. Для этого Буданцеву пришлось проштудировать биографии наркома и его жены так, что знал он их теперь не хуже собственной, из наблюдательных дел выбрать малейшие упоминания о родственниках, близких друзьях, людях, с кем «объект» так или иначе пересекался в последние десять лет. Допросил всех, кого удалось, о чертах характера, манерах и привычках Шестакова.
К сожалению, с очень многими побеседовать он так и не смог. Одних уж нет, как писал поэт, а те далече. Да и с теми, кто пока жил и здравствовал, с ныне действующими членами правительства и ЦК ему встречаться было не рекомендовано.
«Чтобы не привлекать ненужного внимания, – сказал Шадрин, – с кем потребуется, без вас поговорят. Вы только скажите, с кем и о чем конкретно».
Буданцева это мало устраивало, он доверял своей интуиции и ход допроса обычно строил по наитию, исходя из личности собеседника. Чужой протокол с формальными вопросами и столь же формальными ответами тут не поможет.
Загрузив мозг всей доступной информацией, он валялся на диване, почти непрерывно курил, глядя в потолок невидящими глазами, пытался максимально отождествить себя с Григорием Петровичем и выстроить линию поведения в предложенных обстоятельствах.
Вариантов вырисовывалось только два. Что и неудивительно. Если нарком действовал совершенно спонтанно, под влиянием аффекта, то, увидев дело рук своих, наиболее естественным следующим шагом было вскочить в оказавшуюся тут же автомашину и гнать куда глаза глядят, как можно дальше от Москвы за то время, что ему отпущено. А он не мог не понимать, что в его распоряжении максимум три-четыре часа.
Рассчитывать на большее было бы уже безрассудством. Судя же по истории всей его предыдущей жизни и по тому, как тщательно он устранил улики на месте преступления, забрал оружие и документы у сотрудников, к безрассудным людям Шестакова никак не отнесешь. Скорее наоборот.
Те же три-четыре часа отводилось ему и на то, чтобы определиться с планом дальнейших действий. И, судя по тому, что пошли уже четвертые сутки, такой план он придумал.
Буданцев словно наяву видел перед собой карту ближнего Подмосковья, все, что там находится внутри круга радиусом в сто километров. Все опрошенные им шоферы в один голос утверждали, что по нынешней погоде да ночью на «эмке» больше ни за что не проехать.
