Воин-Врач V (СИ) - Дмитриев Олег

И над берегом снова нависла тишина. На этот раз вполне зловещая. Взгляд, с каким великий князь смотрел на кокон со связанным, немым, слепым и глухим врагом, память о том, что он и вправду узнавал то, что было ему нужно, даже у безголосых и умиравших, давали понять: у этого и змей запоёт соловушкой. И уже скоро.

Глава 3

Круги по воде

Щупы соорудили три кузнеца из ближних деревень за пару часов. Напугавшись сперва, когда в кузни к ним ввалились хмурые мужики с лицами, не сулившими ничего хорошего и, прежде чем хоть слово сказать или спросить чего, внимательно, цепко, привычно обшарили глазами всё, до последнего тёмного угла. А потом вывалили из заплечных мешков подковы, ножи, гвозди и просто криничное сырое железо. А рядом — настоящие золотые гривны, какие мастерам видеть доводилось нечасто, а в руках держать и вовсе не случалось. И велели сковать прутов железных, крепких да вострых.

Кузнецы в каждом селе в этом времени были людьми уважаемыми, без которых ни пахоты, ни охоты бы не было. Кто лемех в железо оденет, кто наконечников для срезней-стрел скуёт? И слава о каждом из них шла издавна, что с Богами да нечистиками они в дружбе, всегда так было. И эти трое оказались славе той вполне под стать.

Первый молча смахнул с наковальни то, над чем работал, и побросал в горн железо. Второй так же без разговоров повернул набок ту заготовку, с какой возился, и стал вытягивать её в прут. Третий, седой уже, но вполне крепкий дед, вытащил из какого-то закутка связку железных прутьев, что будто только и ждали нетопырей в тёмной кузне на окраине сельца Бешенковичи.

— Навострю только. Ждите, недолго то, — басовито буркнул старый кузнец.

Знаки Всеславовы на доспехе воев и на подковах узнал каждый из них. И принимать оплату за труд отказались все, пусть и разными словами:

— У меня жена с-под Переяславля. Князю-батюшке поклон от меня, осиротела бы весной, кабы не он. Не пустил врага на земли родные, оборонил, не дал сгинуть!

— По зиме ваши спешили Двиной в Киев. А у меня меньшой хворал как раз, думали — помрёт. Один вой из ваших, Влас, его сперва всеславовкой натёр, а как жар спал — ещё чего-то дал да в плащ свой укутал. Два дня пропотел сынок, да на поправку пошёл. Я видал в Полоцке, каких деньжищ та всеславовка стоит. А плащ — вот он, отчистили да подлатали. Знаешь Власа-то? Передай с поклоном от меня, Первак я, коваль тутошний, Дроздовский!

— С такого князя людей, с воев добрых, Рысьиных, плату брать невместно. Вся землица наша русская то скажет. Гоните, поспешайте, служивые! А воеводе и князю-батюшке поклон земной от всех наших, Залужьинских!

Гнатовы, конечно, молча оставили мастерам и железо, и золото. А когда мчали по лесам и лугам, возвращаясь к берегам Двины — улыбались в бороды.

— Не так, Слав! Сам же учил не класть все яйца в одну кучу! Тем более волчьи со змеиными! — горячился Рысь.

Всеслав подумал и согласился с другом. Он-то сперва велел сложить связанного на свой насад, где всяко пригляду больше. Но воевода был прав, на одном везти княжью семью, мастеров-громовиков и невероятной цены пленника было неправильно. Мысли князя, циничные и рациональные до отвращения, но при этом до него же логичные и обоснованные, не нравились даже мне, циничнее и рациональнее которого в силу возраста и профессии было ещё поискать. Но ничего лучше как-то не выдумывалось. Поэтому посредине каждой из лодий соорудили по чердаку-шатру, примерно одинаковому. В каких-то были бабы, в каких-то — раненые, княгиня с сыном, Леся-княжна, Молчун с Тихарём. Но кто где — на берегу не знали даже наши. Когда закрепили на бортах высокие щиты молчаливые как всегда Ждановы, Рысь устроил настоящую кутерьму с суетой, беготнёй и криками, смотревшуюся на воде довольно опасно. Орали друг на друга бегавшие и прыгавшие с борта на борт стоявших вплотную лодий мужики, голосили бабы. Но оборвалось всё разом, когда кто-то — предположительно, тот же самый воевода — жахнул чем-то по здоровенному пустому котлу. Пролетевший над Двиной гул мгновенно выключил и шум, и движение. На скамьях сидели одинаковые издалека бойцы, кто в рубахах, кто в поддоспешниках, а кто и в кольчугах. И понять, кто из них князь, а кто воевода, с берега смог бы только тот, кто знал их хорошо. И обладал соколиным зрением.

Кораблики неспешно отходили друг от друга и выстраивались в нитку. На носу переднего насада стоял великан Гарасим со Ставром на груди. Они оказались там ещё до организованной Гнатом заварухи. В руках здоровяка-древлянина был самострел из «первой линейки» Свеновых, который взвести выходило не у каждого из Ждановых. Безногий тоже держал на скрещенных на груди руках арбалет, но кратно меньшего размера. Эта, так скажем, носовая пусковая установка превращала наш флагман из десантного корабля в эсминец. А если знать о том, что у обоих вперёдсмотрящих попадались заряды с громовиком — то и в ракетный крейсер.

Дарёна очень не хотела перебираться на другой насад. Она прислушивалась к себе, как учила давным-давно мама-покойница, а после неё — бабушка Ефимия, жившая по соседству, которую все считали ведьмой. Но сердце не обещало беды. Прошлой осенью, перед прибытием в Киев, было совсем по-другому. В груди пекло́, руки-ноги холодели, в ушах шумело. Нынче же тревога если и была, то ни в какое сравнение с той не шла. И вид мужа, которого она знала получше многих, давал понять — ему сейчас вообще не до бабьих причитаний и слёз. Спорить с ним на людях, помня заветы отца и старой ведьмы-соседки, она себе и раньше не позволяла. Сейчас же это было попросту опасным.

От Чародея ощутимо веяло яростью. Не той шумной и крикливой, какой, бывало, заводили себя бойцы перед потешными схватками. Тут было совершенно другое. Будто даже от молчавшего князя расходился в стороны низкий глухой рык, тяжёлый, от какого рябь по воде идёт. С пути его люди отходили, даже не видя приближавшегося вождя. Чуя, что со рвавшейся из него силой ничего не сделать, не скрыться от неё, не сбежать. И от души радуясь про себя, что направлена та сила на врагов.

Вёсла пенили воду, как и носы лодий. Темп взяли сразу неплохой. Песен уже не пели, дух берегли. Когда Солнце справа почти вплотную приблизилось к далёким верхушкам елей, народ, сменивший первую партию гребцов, тоже стал уставать. Но признаваться в этом даже себе не хотел никто. Рядом, на соседних скамьях и насадах, впереди и позади, скрипели, выгибаясь, вёсла в руках хмурых воинов, мастеров, воеводы и самого́ великого князя. Пот с них тёк точно такой же, как с любого из сидевших, и они точно так же сдували капли, повисавшие на бровях и носах. Из звуков над рекой летели только скрипы уключин да мерные удары бубнов, задававших ритм.

— Давай носом подыши, глубже, раз и-и-и два-а-а, — подошедшая тихонько Леся утёрла рушником пот с лица сидевшего перед князем взрослого гребца, фигурой и размахом плеч если и уступавшему Ждановым, то не сильно.

Доброе слово было приятно не только кошке. Подходившей княжне улыбались и кивали с благодарностью все, и каждому она говорила негромко что-то своё. И мужики продолжали махать вёслами дальше. Вторая смена гребцов лежала на носу и корме, не вставая.

— Спела б чего, — попросил её Всеслав. Который тоже не признался бы даже себе в том, что последние полчаса гребёт уже «в долг», не чуя рук. — Всё повеселее будет.

Названая дочь, ведуньина внучка из глухих Туровских лесов, глянула на него из-под густых чёрных ресниц. Обвела взглядом все скамьи, сидевших и лежавших вповалку усталых мужиков, что несли караван к далёкому дому будто на своих плечах, наплевав на то, что из-под каждой ветки могла смотреть смерть. И кивнула, не то князю, не то себе самой.

Леся вышла на проход ближе к носу, став так, чтобы видно и слышно её было бо́льшему числу гребцов. Подняла глаза на Солнце красное, что на треть уже скатилось за тёмные ёлки, на его фоне смотревшиеся ещё чернее. И запела.