Воин-Врач V (СИ) - Дмитриев Олег

Рассказ безногого лился мерно и спокойно. Но прежде, чем начать его, он проследил, чтобы перевязанного лихозуба стянули доставленными с насадов цепями по рукам и ногам, в рот ему самолично запихнул деревяшку, да не ветку свежую с дерева, а кусок ясеневого древка от копья, сухой и твёрдый, как камень. Такой и с зубами-то не больно разгрызёшь. А потом затолкал в уши растопленного и начавшего застывать воску, щедро, от души. Затем натянул на голову безразличному внешне бывшему припадочному мешок. И только после этого начал говорить.

— Потом, говорили, опять они шкуры да личины сменили, змеи эти. Был в латинских землях паренёк один. Уверовал он крепко в Белого Бога, решив твёрдо, что с остальными каши не сваришь. Поселился в пещерке возле озерца. Начал к нему народец ходить, за волхва его почитая. Монахи из соседней обители прознали о том, да зазвали отшельника к себе настоятелем. Он пришёл. Да в вопросах и взглядах богословских разминулись они. Монахи были уверены, что работать должны послушники и прихожане, а их святой долг — духовные песни петь, жрать да спать вволю. А новый настоятель велел всем трудиться, а жирным соням да жадинам-скопидомам вдвое крепче…

— А дальше? — как-то по-детски прозвучало от кого-то из Гнатовых.

— Так ясное дело. Отравили монаха того, отшельника-то. Всегда так было: наладился один жить — один и живи. Но с этим-то ещё хуже вышло. Монастырь-то тот одним из лихозубьих оказался. Они давно смекнули, что в их старую сказку не верят уже. Про того весёлого Бога, которого гиганты сожрали, а отец его, самый главный Бог, вроде батьки-Перуна нашего, обратно оживил. Ну да, трудная байка. Из чего оживлять-то, когда сожрали? Да молиться ему ещё потом… Срам у них, в латинских землях, спокон веков, сынки! — резюмировал дед, едва не отойдя от основной темы.

— Титаны? — переспросил Всеслав, вспоминая читанные не по разу истории древних греков.

— Ага, и это слово тоже было, — согласился Ставр. — Гиганты, великаны, титаны — все по-разному говорили. Да не перебивай ты, я и сам собьюсь! О чём бишь? А! Так вот. Извели негодяи монаха, а сами под его именем собрали не один монастырь, а целую дюжину, всю окру́гу под себя подмяв. И стали в тех землях силой великой сперва, а потом и не только в тех. И было то за три сотни, тридцать лет и три года до того дня, когда Олег Вещий Скальдира в Киеве порешил, а город сам под руку маленькому Ингварю отдал, как и обещал батьке его, Рюрику.

Было слышно, как шелестят листья на кустах. Как всхрапывают за деревьями кони. Как перекрикиваются на воде лодейщики. Здесь же, на берегу, стояла мёртвая тишина. Мы слушали деда, что толковал о людях и событиях, древних даже для одиннадцатого века. А я в очередной раз понял, что летописи, дошедшие до моего времени, были в гораздо большей степени художественной литературой.

— Последние вести, что передавали, говорили, что сейчас главное гнездо лихозубово с латинских земель на запад перебралось. Там, дескать, и народ подоверчивее, и добраться до них труднее. Будто бы, в землях Ка́нта или Ке́нта, но ни как правильно, ни где это, не скажу — не знаю. Слышал ещё, что датчане с ног сбились, то гнездо искавши, и вроде как даже почти нашли. Только вот тех, кто почти нашёл — вообще не нашли, совсем, никого, ни живых, ни мёртвых, ни кораблей их, ни утвари, что после штормов да бурь к скалам прибивает на франкских да фризских землях. А у нас их, лихозубов-то, после Олега почитай что и не видали. Знать, крепко чем-то насолил ты им, княже.

Тишина не нарушалась. Взгляды бойцов перетекли на Чародея неслышно. А сам он молчал. Крепко задумавшись о том, что на доске появились новые сильные фигуры. И новый игрок. Опытный, сильный и злой. И очень опасный.

— Плавают они как? — чуть сипловато после долгого молчания спросил Всеслав.

— Как змеи. Лучше даже. И на двух ножах на борта взлетают вряд ли хуже наших.

— На ходу, сквозь вёсла?

— На ходу — вряд ли. Не делал такого никто, — помолчав, ответил ветеран, буквально впившись в князя подозрительным взором.

— Гнат, отсюда до Полоцка дозвонимся? — продолжая смотреть на спелёнутого в цепи кошмарного убийцу, спросил Чародей воеводу.

— Чего? — не понял тот. И тут же нахмурился, догадавшись, что непривычная фраза опять родилась не из памяти друга детства.

— Тьфу ты! Голубь домой отсюда долетит ли? — досадливо поморщившись, пояснил Всеслав.

— А! Да, долетит. Два их с собой, что дорогу знают, Алеська оставил.

— Так. По руслу дальше проверять узкие места. Щупами, как только готовы будут. Если где из-под земли такая падла вылезет — стрел не жалеть, близко не соваться. Громовиком пусть кидаются, но людей беречь! По пути всем местным передать: я запретил на берегаа́ и на воду выходить. Кто выйдет — враг мне, — и опять Чародей говорил твёрдо, короткими фразами. Будто решение знал давно, а не придумали мы его с ним вот только что.

— В Полоцк весть: будем после рассвета. Вдоль Двины выгнать воев, про щупы те расскажи им. Пусть хоть палками, хоть чем в берега́ тычут, но чтоб проверили на засаду вверх по течению обе стороны, докуда успеют. Но не меньше, чем до устья Бельчанки на том берегу. Стрелков на каждом дереве. Горожанам дать знать, чтоб пришлых не трогали. Постоялые дворы и каждую незнакомую морду — под надзор. Людей хватит тебе?

— Хватит. Там и к деду Яру родни понаехала тьма, и Янкиных столько, что полгорода уж копчёной рыбой провоняло. Времени бы хватило, — судя по привычному юмору, Гнат уверился в том, что князь точно знал, что делает. И его задача была снова простая и понятная: выполнять приказы. Это ему нравилось гораздо больше, чем терять своих в драке с героями сказок, которые не ко времени оживают.

— Что надумал-то? — прохрипел явно заинтригованный Ставр.

— Без остановок пойдём. На вёслах меняться станем. Борта щитами нарастим. Яновых вкруг. Огней жечь не станем — ночь лунная должна быть. В любую тень, в любой плеск — по стреле или болту, не жалеть. И мне плевать, чего там утром найдут: бревно, бобра, сома или рыбака глухонемого. Мы утро в Полоцке встретим, а не здесь, на лугу, как овцы. И не болтаясь на приколе посреди Двины, как это самое в проруби, от каждого звука вздрагивая.

Голос Чародея становился глуше и ниже с каждым словом, привычно приближаясь к рычанию. От которого так же привычно щурились и поводили плечами, как перед сечей, дружинные. Уверенные в князе и воеводе полностью. Если эти сказали, что утром надо быть в Полоцке — значит, так и будет. У них вон люди по́ небу летают, целиком, как Лешко, или вразброс, как латиняне на Александровой Пали. Они вон только что лихозуба живьём изловили, а дядька Ставр ему жало вырвал. С такими начальными людьми бояться или сомневаться — дурнями набитыми быть.

— Не будут русские люди на земле своей и на воде гадин всяких бояться. Вольно ходить будут, как и прежде, — продолжал рычать Всеслав.

— Да ладно-ладно, чего раздухарился-то так? — покачал успокаивающе ладонями безногий. Улыбаясь реакции князя, но, кажется, не замечая этого.

— Потому что представил на месте Гриши-покойника сына и жену! — рявкнул Чародей уже совсем не по-людски. — Разозлили меня лихозубы твои, Ставр Черниговский, как никому доселе и не снилось! До них, кажись, только Щука-разбойник с его ватагой да Егор-митрополит пробовали. Но сейчас хуже не в пример. Помяни моё слово, старче: помирать начнут бесы эти теперь. Плохими смертями притом!

— Да как же найти логово их, коли тут в упор не спознаешь? — удивился дед. Давно бросив улыбаться и глядя на князя заворожённо.

— Вот у этого беззубого и спросим. Крепко спросим! — отрубил Всеслав.

— Они учёные, княже. И к яду привычные, и к боли любой. Те, что с клеймом на ступнях, не знают ничего, их втёмную играют. А этот не скажет ничего. Говорю же — боли не чует!

— Это смотря какой, — уже тише проговорил Чародей. Но вкупе с его волчьим оскалом звучало это ещё страшнее. — Мою почует. Не говорить станет — петь! Аж захлёбываться от желания тайнами поделиться. Сам себя перебивать будет.