Московское золото и нежная попа комсомолки. Часть Третья (СИ) - Хренов Алексей

Николаев удивленно заметил, что пока он разглагольствовал, количество барабульки на столе катастрофически сократилось.

— Вот смотри! И с барабулькой та же катастрофа приключилась! — произнес он подключаясь к уничтожению жаренной рыбки, — расскажи лучше, как то в Мадрид слетал?

Лёха задумался на минутку и начал рассказ.

Самое начало июня 1937 года. Аэродром Алкала, пригород Мадрида.

«Ну что тебе сказать про Сахалин, над островом нелётная погода…» — почему-то и совсем не к месту всплыла в голове нашего героя песня из будущего. На Сахалине он, конечно, никогда не был, да и погода в Мадриде жаловаться особо не давала повода, хотя…

Мадрид встретил Лёху, Кузьмича и Алибабаевича действительно отвратительной, с их бомбардировочного взгляда, погодой. Стояло безоблачное лето, такое чистое и ясное, что хоть открытки рисуй.

— Видимость Миллион на миллион! — высказался Кузьмич перед очередным вылетом и разочарованно сплюнул.

Днём температура стабильно держалась на уровне 32–35 градусов в тени. Солнце палило без устали, выжигая всё вокруг, а световой день тянулся, казалось, бесконечно: светать начинало уже около половины шестого утра, а темнеть начинало едва ли к десяти вечера.

Обшивка их боевых самолётов накалялась так, что на ней можно было жарить яичницу. Тепловое марево и раскалённые металлические поверхности только добавляли ощущения, будто ты не в Испании, а где-то на краю пустыни. Лишь ночью наступало некоторое облегчение: жара спадала до более или менее терпимых двадцати градусов, а то и до совсем приятных восемнадцати.

Но Лёху раздражала в погоде вовсе не жара.

— Никаких тебе облаков, чтоб спрятаться! — ворчал он, потея в кожаном реглане в кабине своего СБ.

Ясное небо над Испанией, хоть и выглядело прекрасно с открыток, в отсутствии истребительного прикрытия, для бомберов было сущим наказанием. Не было тех спасительных пухлых облачных гряд, где можно укрыться от настырных вражеских истребителей. Испания преподносила свои сюрпризы, а им оставалось только принимать их, как есть, вместе с жарой, ясным небом и вечно раскалённой обшивкой самолёта.

Знакомый ему аэродром Алкала подвергался регулярным налётам франкистской авиации, даже вражеским истребителям лететь сюда было меньше пятидесяти километров и регулярно над аэродромом устраивалась «собачья свалка» из с рёвом носящихся над головой истребителей.

С утра в один из дней, недалеко от своего самолёта, Лёха увидел под маскировочной сеткой маленький гражданский самолётик. Фюзеляж был светло-зелёного цвета, а по боку тянулась весёлая белая стрела — будто кто-то решил разбавить военный антураж парком аттракционов.

Увидеть такое чудо среди суровых военных машин было неожиданно, и Лёха, любопытствуя, поймал техника:

— Это чей цирк на колёсиках?

Испанский техник расправил плечи с гордостью, словно ему самому принадлежала эта зелёная стрела:

— А! Это французский корреспондент прилетел! Репортажи про нас пишет!

Лёха удивлённо приподнял бровь. Ну, корреспондентов в Испании он видел, но чтобы вот так, на своих крыльях… «Интересно, и сколько у него храбрости — летать на таком самолётике в условиях войны?» — мелькнуло у него в голове.

И действительно, примерно через час, в сопровождении пары испанских начальников, к его СБ уверенно направился человек. Невысокий, но чрезвычайно живенький, с небольшим брюшком, обтянутым явно не первой по свежести рубашкой и болтавшимся на шее галстуком, сдвинутым на бок.

На круглой голове француза, красовались большие залысины, немного припухшие щеки, добавляли лицу какое-то детское любопытство, а глаза, слегка выпуклые и удивлённые, делали его похожим на профессора, который только что открыл что-то невероятное.

— Антуан! — радостно заявил он, протягивая руку, — Корреспондент газеты «Пари-Суар», что переводится как «Парижский вечер».

Лёха, сдержав желание рассмеяться, пожал руку:

— Лёха, — коротко представился он, — переводился как Алекс…

Глава 3

«Парижский вечер»

Самое начало июня 1937 года. Аэродром Алкала, пригород Мадрида.

Антуан внимательно оглядел Лёху, словно изучал редкий экземпляр музейного экспоната, затем улыбнулся уголком губ и вдруг с неподдельной радостью воскликнул:

— Так вы и есть те самые русские пилоты, о которых я столько слышал! «Рыцари неба», «Лос авиадорес русос», как говорят здесь!

Лёха хмыкнул, сцепил руки на груди и с прищуром посмотрел на француза:

— Ага, мы. Только больше как «ассенизаторы конюшен» тут работаем — дерьмо за разными правительствами разгребаем, если на правду смотреть. Тут героем быть некогда.

— Герои всегда говорят, что они не герои, — с улыбкой видом заметил Антуан, поправляя галстук. Он оглянулся на свой зелёный самолётик, словно хотел убедиться, что тот ещё стоит на месте, и вдруг заявил:

— Мне сказали, что вы недавно были на севере и потопили франкистский линкор. А потом совсем недавно чуть не утопили заодно и немецкий! Расскажите, что случилось с линкором «Эспанья»?

Лёха пожал плечами и криво усмехнулся:

— Сэ ахого! — Он утонул!

Такое короткое повествование здорово развеселило француза, и он радостно произнёс:

— По официальной версии они на своей же мине подорвались, а что случилось на самом деле?

Лёха сделал максимально одухотворённое лицо:

— Мы, конечно, старались просто их испугать, прямо вот совсем рядом пролетали с торпедой! Вид нашего самолёта был столь страшен и ужасен, что линкор предпочёл выброситься на мины, чем лицезреть наши небритые рожи!

Антуан искренне расхохотался от такого красочного повествования. Затем француз хитро прищурился и вытащил из кармана блокнот. Рука с карандашом замерла в воздухе:

— А про немецкий «Дойчланд»? Вас там тоже не было? Расскажите мне! Всё. С самого начала!

— Конечно, не было! Кто же знал, что это фашистский линкор! — совершенно искренне возмутился Лёха.

Но, видя, с каким энтузиазмом француз приготовился записывать, махнул рукой и начал рассказывать, как мирные испанские лётчики Арсьега с Мендиолой, Первого Мая, в день всемирной солидарности трудящихся, полетели поздравить своих заблудших соплеменников на остров Ибица. И как оголтелые немецкие милитаристы, стоявшие со своим линкором в испанском порту, сорвали единение народа и первыми открыли огонь!

— И представляешь, с первого залпа попали точно в замок бомболюка! Все шесть бомб разом так и выпали из самолёта! Остря… Арсьегов им кричит: «Берегись!» Но, слава богу, бомбы вот точно совсем никуда не попали. Только пара взрывов случилась, но это, видимо, на немецком линкоре сами колбасники не иначе как курили в не положенном месте!

Антуан слушал буквально с открытым ртом, время от времени записывая или вставляя что-то вроде:

— Невероятно! И вы не боялись?

— А! Мы-то. Нет! Нас же там не было, нам-то что бояться! А вот Мендиола чуть полные штаны не наложил, когда бюргеры ему в самолёт из зенитки засадили! Боялся он, конечно, до дрожи! — честно ответил Лёха, пожимая плечами.

Когда рассказ подошёл к концу, Антуан, отсмеявшись, отложил блокнот и, вытирая слёзы, вдруг предложил:

— Мне кажется, ваша история — это история о человеке. О смелости, о том, что…

Антуан снова улыбнулся, но его глаза выдавали, что французское воображение уже сплело новую паутину из их разговора.

— Знаете, я же тоже пилот, — вдруг сказал он, кивнув на маленький зелёный самолётик, и хитро прищурившись, продолжил, — я хотел бы полететь с вами. Чтобы увидеть войну сверху своими глазами.

Лёха вытаращился на него, как на сумасшедшего.

— У нас же места совсем нет! Нас всего три человека, второго пилота нет! Да и сбить могут.

Антуан кивнул с серьёзным видом:

— Я знаю, что это опасно. Но это того стоит, если я смогу рассказать миру правду. Я могу быть стрелком.

Лёха долго смотрел на француза, не зная, смеяться или плакать. Потом ухмыльнулся: