В одном шаге (СИ) - Романов Герман Иванович

Два против трех — но броненосцы мощнее, двенадцать дюймов вполне сокрушительная пушка. Хотя он сам не раз рекомендовал Витгефту сделать иначе — видя неприятельскую колонну, можно было бы изменить порядок в кильватере, поставить за «Цесаревичем» двух «тихоходов» и замыкающим поврежденный «Ретвизан». А вот концевыми «Пересвета» и «Победу» — на последнем броненосце крупповская броня, так что вполне устойчивый будет к обстрелу. Десятидюймовые пушки вполне уверенно смогут пробивать более тонкую итальянскую защиту, чем толстые гарвеевские плиты вражеских броненосцев британской постройки.

Витгефт по своему обыкновению уперся — и переубедить этого упрямца совершенно невозможно, даже когда Вильгельм Карлович видит, что сам ошибся, совершив промашку. Но никогда в том не признается, почему-то считая, что его же начальник штаба посягает на прерогативы командующего. И не желает прислушиваться к мнению подчиненных, хотя зачем-то его выслушивает, но каждый раз поступает по-своему.

— «Якумо» вышел из строя, идет к «собачкам»!

В голосе сигнальщика прозвучала радость, вот только сам Матусевич настроен был не так оптимистично — скорее всего, вражеский крейсер нацеливался вместе с тремя быстроходными бронепалубными крейсерами атаковать отряд контр-адмирала Рейценштейна. Три русских больших бронепалубных крейсера, даже несмотря на отсутствие на каждом пары шестидюймовых пушек, с «собачками» бы запросто разделались, но наличие «Якумо» кардинально изменяло соответствие сил. К тому же к месту сражения поспешал старый китайский броненосец, японский трофей с прошлой войны, в сопровождении двух «сим» — столь же дряхлых бронепалубных крейсеров, вооруженных монструозными 320 мм пушками. Еще четыре малых крейсера противника крутились на отдалении, пока не рискуя атаковать русские крейсера, дожидаясь удобного момента, чтобы вцепится. Прочую «мелочь» вроде вражеских «истребителей» и миноносцев можно сейчас не принимать в расчет — время этой своры наступит ночью. Также как и восемь больших русских дестройеров — в паузе после дневной стычки Витгефт решил дать приказ капитану 2-го ранга Елисееву, атаковать ночью неприятеля, но когда тот запросил точку рандеву утром, ее не назвал и свой приказ отменил. Вот так и «рысили» два отряда миноносцев между крейсерами и броненосцами, а в конце довольно ходко шла «Монголия» — быстроходный транспорт, переоборудованный в госпитальное судно с белой окраской…

— Пора бы убираться под броню, — прошептал Матусевич, злобно поглядывая на сидящего в кресле Витгефта. Если тот не хочет жить, его воля, но ведь под смерть других подводит этот несостоявшийся протестантский пастор (как-то произнес Вильгельм Карлович, что в юности мечтал стать проповедником), а всем жить охота. В животе забурчало, будто приступ накатил — адмирал поморщился, непроизвольно отошел в сторону, испугался, что конфуз выйдет, еще примут за приступ «медвежьей болезни». И как-то оказался за спинами сигнальщиков, неожиданно для самого себя, будто ноги сами по себе двинулись, отойдя к броневой плите. Поднес к глазам бинокль, прижал окуляры, пытаясь рассмотреть японские корабли.

И тут над головой мощно ухнуло — в фок-мачту угодил снаряд, причем в двенадцать дюймов, никак не меньше, это Матусевич успел осознать краешком мозга, прежде чем чудовищный жар опалил лицо. Николай Александрович рухнул на палубу, будто его чьи-то мощные руки толкнули в спину, на него сверху повалился матрос, исходя животным воем от чудовищной боли. Вначале беззвучным — адмиралу показалось, что он оглох, но потом стал все слышать — контузия также быстро прошла, как появилась. Он посмотрел на искореженное крыло — и тех окровавленных ошметках, что лежали у обломков искореженного кресла, было трудно признать еще несколько минут тому назад вполне живого командующего эскадрой…

Роковое попадание в фок-мачту «Цесаревича», в результате которого погиб контр-адмирал Витгефт. На заднем плане виден возглавляющий отряд русских крейсеров пятитрубный «Аскольд»…

Глава 5

— Ваше превосходительство, вы не ранены⁈ Николай Александрович, как вы себя чувствуете? Боже, да адмирал весь в крови!

Сознания Матусевич не потерял — подбородок и правая щека буквально «горели», их жгло, а вот глаза все прекрасно видели. Спас их бинокль, который во время разрыва он смотрел, и непонятно куда девшийся. Побаливало предплечье, но и только, а в голове стоял сплошной бедлам — мысли путались. И к своему дикому удивлению Николай Александрович ощутил раздвоение сознания — довелось как-то говорить с врачом, и тот ему множество всякого поведал о подобных случаях. Но самым страшным являлось то, что вот эти вторые мысли являлись «чужими», именно так — чужими, потому что в них такое творилось, чего сам адмирал просто не знал, даже в голову никогда не приходило, даже когда крепко «принимал за воротник».

Странно, но он сейчас знал, действительно знал, чем вскоре окончится не только этот бой, но и война с японцами, злополучная, позорная по своим итогам для державы, которую сам считал по настоящему «великой». Однако моментально пришло осознание, что потом можно будет гадать, откуда ему «привалило такое счастье», как сказал бы любой классик литературы, сейчас же ему крайне необходимо этим знанием незамедлительно воспользоваться, пока не упущено время. Контузия это или нет, можно будет потом поразмышлять на этот счет за стаканом коньяка, сейчас же выбираться из «глубокой задницы», в которой оказалась и его эскадра, и весь флот с армией, и в конечном итоге, вся Российская империя от края до края.

Мысль была настолькочужая, что адмирал непроизвольно сглотнул, но тут окончательно пришел в себя, когда его чьи-то руки рывком подняли с покачивающегося и дрожащего под спиной настила. Он увидел флагманского артиллерийского офицера лейтенанта Кетлинского, и двух матросов, которые его подняли и поставили на сгибающиеся в коленках ноги, поддерживая под локти и ощупывая изодранный в лохмотья китель.

— Не надо вести… в лазарет… Вроде я уцелел — отведите в рубку, мне нужно командовать эскадрой… Бой продолжается…

Его услышали, рывком поволокли, и спустя минуту адмирал оказался в боевой рубке, за толстенной десятидюймовой броней. Машинально посмотрел на широкие амбразуры, заделанные в Порт-Артуре всяким хламом, а потому их вынесет при прямом попадании, которое вскоре последует. И тогда всем собравшимся здесь наступит полнаяхана, хотя выживут многие, но самому броненосцу перебьет цепи штурвала, «Цесаревич» с повернутым рулем выкатится из строя, начнет крутиться на месте, как собачонка, пытающаяся укусить себя за хвост. Этот маневр попытаются повторить идущие за флагманом корабли, в результате вся эскадра собьется в кучу, и японцы ее начнут избивать, как тех самых библейских младенцев.

«А нужно такое» — задав самому себе этот вопрос, Матусевич непроизвольно вздрогнул, и, посмотрев на командира броненосца, капитана 1-го ранга Иванова (каковых на русском флоте во все времена хватало), негромко произнес, отдавая свой первый приказ:

— Николай Михайлович — курс на румб левее, нужно разорвать дистанцию, у японцев ведь погреба не бездонные. И необходимо совершить перестроение, а для этого нужна оперативная пауза…

Осекся — последние два слова вырвались непроизвольно, они были ему не свойственны — видимо, контузию все же получил. В голове кавардак, мешанина из мыслей и понять где свои из них, а где чужие пока невозможно, все наслаивалось друг на друга. Неожиданно в голову пришло озарение, другого он просто не мог представить — и Матусевич коротко попросил, чувствуя, что броненосец плавно начинает отворачивать от неприятельской колонны, увеличивая дистанцию:

— Принесите мне новый китель, а то, как нищий в рубище стою, словно на паперти подаяние прося.

Шутка вышла немного натянутой, но стоявшие в рубке офицеры улыбнулись — все поняли, что обычно жизнерадостный и деятельный адмирал пришел в себя. И тут по броне жахнул разрыв — ощущение такое, будто находясь внутри колокола, попали под удар била — звон пошел такой, что оглохли. А вот Матусевичу поплохело разом — теперь он понял, что случилось то, что должно было произойти, и команду он отдал вовремя, на минуту раньше, и ее уже приняли к исполнению. Дистанция оказалась разорванной на десятки метров от «прежней», и руль уже выпрямили и двенадцатидюймовый снаряд попал не под амбразуры, а в основание броневой «коробки». Но и этого хватило, чтобы импровизированная защита частично «осыпалась» от мощного сотрясения взрыва. Но жар от шимозы только «облизал» стенки, и ядовитые газы от горения не проникли вовнутрь. И теперь Николай Александрович полностью уверился в том, что все произошедшее с ним пойдет во благо, а потому изрядно взбодрился, повеселел, и сделал то, что давно хотел. Извлек из кармана брюк серебряный портсигар, достал папиросу, вот только пальцы сами непроизвольно смяли картонный мундштук совсем не так, как он это делал в обыденности. Искренне удивился, но решил не обращать внимания — кто-то из офицеров поднес зажженную спичку, и адмирал закурил, дорвавшись наконец до табака и реализуя только ему данную привилегию, традиции на русском флоте соблюдали свято, со времен Петра Великого. И тут принесли из каюты свежий китель с рубашкой, но сразу надевать не стали — на предплечье оказалась рана от маленького осколка, вернее глубокая кровоточащая царапина, а еще одна на руке. Пришедший фельдшер перевязал, обтерев кожу от крови мокрым тампоном, от которого исходил явственный запах спирта. Затем на подбородок, лоб и щеку наложили пахучую мазь от ожогов, пахло от нее противно, но табачный дым «аромат» заглушал.