Шамабад должен гореть! (СИ) - Март Артём

Округлый, обточенный речными водами, он лежал тут совершенно неестественно. Так, будто его намеренно устроили прямо на большом камне.

— Не знаю, — бросил Клим, не оборачиваясь к Алиму. — Сейчас посмотрю.

— Помочь? — Канджиев спустился на два шага.

— Нет-нет. Постой там, — поторопился ответить Клим. — Посторожи меня. Мало ли что?

Ефрейтор пожал плечами, но послушался. Замер на месте, ловя чутким своим ухом тишину Границы.

Клим поднял камень. Посветил. Яркий луч следового фонаря тут же разогнал тьму вокруг маленького сырого листка бумаги, что таился под голышом. Листок был сложен в несколько слоев, и Вавилов быстро понял — это записка.

У Клима в груди все просто вскипело. Дрожащими руками он взял и медленно развернул записку, стараясь не выронить фонаря. На бумаге оказались всего несколько строк. А еще в нее завернули маленький обломок карандашика.

«Пишу тебе это тринадцатого апреля. Если хочешь увидеться, буду ждать тебя через четыре дня, у брода, под вашей заставой. Если решишься прийти, поставь под этими строчками крестик карандашом. Так, я узнаю, что ты согласен. Твоя А».

Клим в возбуждении поставил фонарь на валун. Вернул записку на место, быстро чиркнул крестик. Стал ее сворачивать и прилаживать камень, что укрывал ее, на место.

— Ты там что, Клим? — Алим не выдержал и стал спускаться к Вавилову.

Когда он тронул Клима за плечо, тот успел накрыть письмецо камнем.

— Ничего, — выдохнул Клим взволнованно. — Лишь показалось. Нету их. Часов. Потерял. Пойдем назад.

Апрель прошел быстро. Внутри пограничной рутины время всегда летит практически незаметно.

Казалось, еще вчера я стоял на плацу краснодарской девятки, а уже сегодня почти восемь месяцев минуло с того момента, как я получил свой второй шанс.

Афганская весна становилась все жарче. Разговоры ребят о грядущем дембеле — все чаще.

На заставе все было в пределах нормы: сработки, наряды, заставская жизнь.

Однако произошло и немало занятных событий.

Нарыв получил себе новую собаку — немецкую овчарку по кличке Альфа.

Молодая сука, как только прибыла на заставу, немного вредничала, однако Нарыв справился с ней довольно быстро. Регулярно стал брать ее на границу, чередуя с Радаром.

Танкисты тоже продолжали торчать у нас. Казалось, начальство про них будто бы просто забыло. Естественно, в действительности это было не так. Правда, даже у самих экипажей складывалось именно такое мнение.

С большинством танкистов: и солдат, и офицеров, мы сроднились. Задружили. Только экипаж, Сергея Симонова сторонился меня. Капитан Жуков, время от времени, награждал меня строгим взглядом.

Что касается Пуганькова и странноватой его супруги, бойцы прогадали, думая, что она быстро уйдет с заставы.

Нет, Светлана и дальше крутилась на Шамабаде, стараясь вести на редкость светскую для жены заставского офицера жизнь.

Она свободно гуляла внутри заставы, водитель, по просьбе Пуганького, часто возил ее в ближайшие кишлаки «погулять» и посмотреть окрестности. Девица даже пару раз умудрялась выбираться в Московский.

Правда, появились злостные и неподтвержденные слухи, что она ходит к кому-то налево, когда муж находится на службе и особенно, когда покидает заставу по каким-нибудь служебным делам.

Парни гадали, кто это мог быть. Кто-то грешил на Нарыва, кто-то на танкиста Серегу Симонова. Другие наговаривали даже на Черепанова. Последний, кстати, даже гонял личный состав по этому поводу. Так его возмутили заставские росказни. Однако без шума.

Таран же, понимая, что не может их пресечь, стал поговаривать, время от времени, что спровадит Светлану вон с Шамабада. Однако временил.

Слухи эти, известным делом, быстро дошли до самого Пуганькова. Оттого он делался все более злым и угрюмым. Но сидел мышкой. Не выносил сор из избы.

Сам я не столько обращал внимание на заставские слухи и сплетни, сколько на то, как дела на стороне наших «добрых соседей».

Двадцать пятого апреля, в кишлаке Комар случилась перестрелка. Мы били предупреждены, что ночью этого числа, группа бойцов из СБО «Дархад», вошла в кишлак.

Разведка подозревала, что там сидят душманы Юсуфзы. Сидят и что-то готовят.

Так и оказалось.

Как я потом узнал, среди местных скрывалась группа бандитов из семерых человек. Двоих захватили. Остальные были уничтожены.

Пограничники сводного отряда нашли в кишлаке пять минометов и большой боезапас мин к ним. Это означало — что своей запиской я все же запустил цепь событий, которые, в конце концов, привели разведку к кишлаку. А за разведкой уже следовали бойцы СБО.

Бой в кишлаке был ночью. На расцвете мы видели на вершины Белой Скалы наших, шурующих там в поисках тайников с оружием. Насколько я знал, на скале отыскали миномет и более десяти мин к нему.

Однако предотвратила ли операция «Дархадцев» нападение на Шамабад, я не знал. Единственным шансом это выяснить — дождаться того черного дня, когда Шамабад должен был сгореть.

Но теперь я четко понимал — душманы потеряли преимущество во внезапности и огневой мощи. Чтобы ни случилось в конце мая, дело пойдет совсем по другому пути, нежели в прошлой моей жизни. И я должен был готовиться к любому развитию событий.

Операция в кишлаке Комар повлекла за собой и другие последствия. Она затормозила переговоры с Юсуфзой по поводу оставшегося в плену прапорщика Вавилова.

Главарь бандитов, к слову, всячески отрицал, что в кишлаке взяли именно его людей. Клялся чуть не Аллахом, что все это — провокация, которую подстроили его враги из других бандформирований.

Ходили слухи, что Юсуфза даже передал нашему начотряду метрового толстолобика, в знак доброй воли.

Стоит ли говорить, что я ни капли не верил этому хитрому душману.

Этим днем было жарко. Солнце давно стояло в зените, а мы следовали за Системой, на левый фланг. Шли дозором на одном из близлежащих к заставе участков.

Я шел первым. Взял с собой Булата, который уже в не в первый раз выходил со мной на Границу. Пес проявлял настоящие чудеса послушания. Если сравнивать с тем, каким он был, когда я попал на Шамабад — так вообще небо и земля.

Мы остановились у розетки, чтобы доложить обстановку на участке. Вася Уткин достал трубку. Стал выходит на связь с заставой.

Скучающий Алейников лениво потянулся. Почесал шею.

Я отпустил Булата с поводка. Позволил ему обнюхать пограничную тропу, а еще свою, собачью. То есть — тропу инструктора.

— Я даже не знаю, — сказал Стас, давая подкурить радисту Гамгадзе, — скучно стало на Границе. Духи сидят там, у себя. Притаились. Носа не кажут.

— Скучно? — Посмотрев на Стаса, я вопросительно приподнял бровь, — попросись на кухню, Гие помогать. Он тебе скучать не даст.

— Чур меня, — наморщил нос Стас.

— Не, генацвале. Не вижу ничего скучного, — пробурчал Гамгадзе. — Я только с правого фланга вернулся. Три дня мы в горах сидели, в рабочей группе. Заставская койка после палатки, мне, ну как красивая мягкая женщина. Не нарадуюсь. Кажется, мне, брат, кто-то тут просто выброжает.

— Тоже мне… Выброжает… — Обиделся Стас. — Сработки эти меня уже достали. Дозоры заколебали. У половины парней одни только разговоры, что про дембель.

— А ты ж хотел на сверхсрочную? — Укоризненно сказал Вася Уткин, втыкая штекер в розетку.

— Да вот уже не знаю, — задумался Стас. — Надо ли оно мне? Может, махнуть на гражданку?

— Махни, если так хочется, — пожал я плечами и похлопал по бедру, чтобы подозвать Булата.

Пес, обнюхивавший камень на берегу Пянджа, поднял голову и навострил уши. Тяжелой, валкой трусцой побежал ко мне.

— Только готовься, что первые полгода будешь ходить, как потерянный. Отвыкший от гражданской жизни. А потом, до конца дней вспоминать это время. И гадать, не сделал ли ты ошибки.

— Я б лучше забыл, — ухмыльнулся Стас.

— Ну-ну, — хмыкнул я и потрепал Булата по холке, взял за ошейник.