Андрей Валентинов - Ола
– Я знаю, чего стою, сьер де Фонсека. Вы умный человек, да. Вы должны понимать, что дешево величие не купишь.
А я уже ухо отрастил с лопух величиной. О чем это итальяшка речь ведет? И почему падре Хуан помалкивает – сопит только, громко так?
– Сеньор Колон! Ее Высочество пожелания ваши находит все же чрезмерными…
Ага, не молчит уже. Хмуро так отвечает, серьезно. А прозвище-то знакомое!
– Более скажу, мужи ученые в Саламанке ваш проект ошибкой почитают. Расчеты, вами сделанные, сеньор Колон, исходят из догадок земляка вашего Тосканелли, однако же есть иное мнение. Если Земля наша и вправду шар, размеры ее куда большие, а посему до стран Индийских не семьсот лиг плыть, как вам мнится, а раза в три дальше…
Даже вскочил я от слов этих. Хотел себя по лбу ладонью хлопнуть – еле удержался. Ну конечно, сеньор Колон – тот, что карты рисует! Я же о нем Дону Саладо толковал! Итальяшка, который хочет в Индию с запада попасть. Так-так, тогда понятно. Сеньор архидьякон при королеве не только такими, как я, ведает, но и торговлей заморской.
…Потому и с Башни Золотой на пристань поглядывает. На пристань – да на улицу Змеиную.
– Ее Высочество почитает сей проект излишне рискованным, сеньор Колон!
Твердо так сказал архидьякон – отрезал. Даже пожалел я итальяшку. Не плыть ему в Индию!
– Ваша королева рискнет стоимостью одного банкета. Я же буду рисковать головой, сьер де Фонсека, да! И я не думаю, что достигну Индии и Сипанго. Я это знаю!
Ого, да мы с характером!
Присел я обратно на сундучок, винца хлебнул, руки потер от удовольствия. Нашла, кажись, коса на камень!
– Сыне! Ее Высочество вполне способна направить каравеллы на запад и без вас. Королевству сие обойдется дешевле.
Хоть и за ширмой я, а словно воочию увидел: ухмыляется сеньор де Фонсека. Зубы скалит.
– Дешевле, да. Только до Индии никто не доплывет. Кроме меня.
Эге, да он, сеньор Колон, тоже, видать, зубы выщерил!
– Два года назад я пришел с этим проектом к Его Высочеству Жуану, королю Португалии. Он тоже пожадничал, да. Мне отказал, сам же послал каравеллу – якобы на острова Зеленого Мыса. С моей карты сняли копию, думали проплыть моим маршрутом. И не нашли ничего, да! Ничего!
Вновь засопел падре Хуан – громко так, шумно.
– Значит, и нет там Индии, сыне!
– Есть! – аж задрожал его, сеньора Колона, голос, задрожал, забился. – Есть! Только не каждый сможет до нее доплыть, да. Волею Господа дана мне сила – прозревать скрытое и входить в потаенное. Другие увидят лишь волны, я же смогу разглядеть землю за морем-океаном, смогу ступить на нее. А после этого, сьер де Фонсека, откроется она и для прочих. Я не просто кормчий, я – кебаль, проводник между мирами божьими!
Отвисла моя челюсть, до самого пупка отвалилась. Вот, значит, где сеньора Кебальо искать следует! И что же дальше?
А ничего дальше. Тихо за ширмой. Даже сопения не слышно.
– А не кажется ли вам, сыне, что сие – ересь зломерзкая, вере нашей католической враждебная?
Мягко так проговорил сеньор де Фонсека – словно бархатом постелил. Словно кошечка лапкой ступила.
…А ведь из этого окна не только Гвадалквивир видать, но и луга Табладо тоже. А там и Кемадеро близко.
Засмеялся сеньор Колон, весело так, будто не картограф он, а пикаро с Ареналя. Даже дернуло меня от этого смеха.
– Золото, сьер де Фонсека! Очень много золота, да. Золото, пряности, серебро, жемчуг, шелк. Победа над Португалией, над Алжиром, над османами, да. Власть над Европой, над миром. А за все – стоимость одного банкета и немного ереси. Между прочим, мой брат Диего сейчас в Англии, у тамошнего короля Энрике. Он, говорят, неглуп, король Энрике, да?
…А мне вдруг неинтересно стало. То есть интересно, конечно, только о другом подумалось-вспомнилось. Ведь не только о сеньоре Кебальо я слышал. И о величии Кастилии мне говорили, и о власти над Европой нашей. Только сеньор маркиз, его сиятельство булькающее, все больше не на Англию – на империю кивал. Сила вещей – и Сила Букв!
…Холодом вдруг повеяло – как тогда, в подвале. И круги горящие перед глазами – Корона, Величие, Милость, Распознание, Сила…
И язык черный – тот, что с крюка со мною говорил.
– Ну, слышал, сыне?
Даже отвечать я не стал, плечами дернул только. Когда это сеньор Колон отбыть успел? Вроде бы и дверь не скрипела.
Отодвинула лапища ширму, меня за шкирку взяла… отпустила.
– Или святой водой покропить тебя, Начо? Ишь, с лица спал!
Не стал я спорить. Можно и святой водой… Посопел дон Фонсека, табурет с шумом придвинул, рядом сел – со мною рядом и, само собою, с сундуком.
– Умный ты, сыне, хоть и дурня порою строишь, а посему вижу – слышал. Да не просто слышал – понял. И о чем сей еретик толкует, и для чего я тебя, оглоеда, сюда позвал. А теперь мне внимай!…
Помолчал падре, пальцами мосластыми покрутил. Сжались в кулак пальцы.
– Чего у маркиза де Кордова видел – забудь. Начисто забудь, пока я вспомнить не велю. Потому как маркиз, может, и умом тронутый, а может, наоборот совсем. Так что дело это державное, важное. Уразумел?
Придвинулся ко мне, навис башкой своей бритой… Сцепил я зубы, головой мотнул:
– Это чего же выходит, падре? Людей за два слова на костер отправляют, а если для державы – значит, можно? Все можно – и головы резать, и баб глиняных плодить, и кебалей этих в Индию посылать? Может, уже и Бога нет?
Сверкнуло в глазах совиных – словно бомбарда в лицо выпалила. Только на полу и очухался. Привстал, ухо потер – болит ухо!
– Это тебе, сыне, дабы не мудрствовал всуе, – вздохнул падре Хуан, костяшки кулачища своего потирая. – В следующий раз покрепче приложу, мало же будет – сам тебя, сквернавца, на мокрой соломе спалю. Понял ли?
– Понял, – кивнул я, ухо свое разнесчастное слюной пользуя.
– Вижу, не понял.
Только что на полу лежал – а вот уже и под потолком оказался. Пушинкой взлетел в лапах его стальных. Сцепились пальцы мосластые на горле моем – петлей намыленной сжались.
– Твое дело – мне да державе служить, вопросов лишних отнюдь не задавая. Понял?!
Куда уж тут деваться?
– Понял… Понял, падре.
Еле-еле воздуху на хрип хватило. На слабенький такой…
– Позову скоро, знак дам. Найдешь меня после вечерни, тогда и скажу, чего делать тебе надлежит. А сейчас – гряди вон, пока не передумал да в окно тебя, наглеца, не выкинул!
Поболтал я ногами, зацепился за пол, подождал, пока его пальцы от горла отлипнут. Только после этого и понял, что жив.
…Как тогда, под виселицей, когда с меня петлю сняли. А ведь выходит, до сих пор я на эшафоте том проклятом стою?
Сайяль я просто так стащил – от злости. И в самом деле! Приехал какой-то селянин неумытый на телеге грязной в нашу Севилью да и спать улегся – прямо на площади Барабан. И добро бы плащ свой мохнатый под голову положил, так нет же – бросил рядом на сено и храпит себе, лошадей пугает. Вот я сайяль этот и позаимствовал – вместе со шляпой. Большая такая шляпа, широкополая.
Стащил – правильно сделал. Не спи, дурак!
Не только, конечно, от злости сайяль я этот взял. От осторожности тоже. Потому как если на улице Головы Короля Педро пикаро – первый человек, то за рекой, в Триане, всякое может случиться. Не любит тамошняя шваль нашего брата. Белую рубаху да шаровары широкие увидит – и сразу за нож.
А мне как раз туда – через Гвадалквивир. В плаще же мохнатом в такую жару только козопасы и ходят. В городе им останавливаться негде – не пускают, зато в Триане таким – самое место.
В общем, накинул я сайяль, шляпу на ухо сдвинул и потопал себе через мост. Тот самый, который на тринадцати лодках.
И ведь не хотел идти! Не хотел, сам себя за руки-ноги хватал. Но все-таки пошел. И не поймешь даже, отчего?
…То есть понять-то можно, легко даже очень. Разозлил меня сеньор архидьякон – до железа белого разозлил. Вот и пошел – ему в пику. Если слишком долго петлей грозить, уже и не страшно становится. Не то чтобы совсем, но притупляется как-то. Вроде как боль зубная, ежели не болит уже, а ноет.
Не выдержал – остановился. Прямо посреди моста. К перилам деревянным подошел, вниз голову свесил…
Так бы и прыгнул – в воду темно-синюю. Башкой вперед!
Фу-ты!
Выпрямился, дурнем себя за подобные мыслишки обозвал. Башкой вниз каждый прыгнуть может, да только не выход это!
…И ведь кто вспомнился? Цыганка паскудная, Костанса. Вот ведь нрав у девки! А все одно, помирать под ножами не захотела, стерпела все. И когда голой плясать заставили, и когда по рукам пустили, по кругу. Губы белые сжимала, зубами скрипела – молчала. И верно делала, потому как жить всем хочется.
А чем я шлюхи этой лучше? Так же терплю. Только у Валенсийки еще и мечта имеется – чтобы я в петле язык синий высунул. Так и у меня мечта есть. Не мечта, конечно, – мыслишка просто. Она, цыганка эта, мне насолить хочет, а я…
Не выдержал – сплюнул. Как же, насолишь падре Хуану! Он тебе первый такой соли под хвост сыпанет!
