Владимир Романовский - Добронега
Владимир подошел к сыну и обнял его.
– Дурной ты у меня, – сказал он. – Неприкаянный. Ну, пойдем со мной. Добрыня, иди с нами.
Втроем они поднялись к Владимиру в спальню.
– Раздевайся да ложись, – велел Владимир. – Тебе нужно хорошо выспаться перед походом. Время позднее.
Борису очень хотелось еще выпить, но возражать было не с руки. Грозен враг, и долог поход. Он не удивился, не спросил, почему это он сегодня спит в спальне отца.
Выйдя из спальни с Добрыней, Владимир запер дверь на ключ, а ключ всучил Добрыне.
– Войско? – спросил Добрыня.
– Что-то у нас в Киеве замышляется, – ответил Владимир. – Пока мы с Ярославом хвоями будем мериться в новгородском лесу, не было бы здесь смуты. Никому доверять нельзя, а это плохо.
– А что же за войско печенежское?
– Нет никакого войска.
– А что же…
– Нужно, чтобы Борис уехал от греха подальше. Дружина у него – сам знаешь. Дойти куда-нибудь, ежели с привалами, они дойдут, большей частию, не считая заблудившихся. Выпьют, ограбят два-три селения, и обратно повернут. Как раз месяца четыре и пройдет. Кого бы поставить в Киеве на это время, чтоб разобрался что к чему – вот заковыка. Нужен верный человек. Ах ты, хорла! Святополк наверняка знает больше моего. Пойти, что ли, расспросить его? В ножки поклониться? А что, оно того, наверное, стоит.
– Ты шутишь, князь! – возмутился Добрыня. – Кланяться предателю! Совсем гордости на Руси не стало.
– Да и не было никогда, – заметил Владимир. – Во всяком случае в детинце. Совершенно лишняя вещь – гордость. Ты вон со своей гордостью порты подвязывать разучился.
Добрыня невольно схватился за гашник.
– Я пойду к Святополку, проведаю пасынка моего поляколюбивого, а ты вот что… Ты постой у двери, пока я не вернусь. Никуда не отлучайся, ни под каким предлогом. Чтоб никто не входил и не выходил. Даже если все вокруг гореть будет. Понял?
– А ты…
– Понял? – грозно рыкнул Владимир.
– Понял.
– Вот и хорошо, раз понял.
Гости допивали и доплясывали. Светила луна. Окинув взглядом празднество, Владимир обошел, как давеча Добрыня, терем, кивнул стражнику, и оказался возле ряда земляных темниц. Обычно вдоль ряда ходили стражники. В этот раз они не ходили – бегали. Владимиру это не понравилось.
– Что за учения тут происходят? Эй! – он остановил одного из бегущих рысцой ратников.
– Не прогневайся, князь!
Владимир сразу все понял. Центральная, самая просторная землянка, была пуста, дверь отсутствовала. Побег во время празднества, на виду у всех, из темницы был совершенно невозможен без участия самой охраны. Дверь как будто высадили изнутри, вместо того, чтобы просто сломать засов, подумал Владимир, подходя. Чем? Тараном? Как таран поместился в землянку, где для того, чтобы выпрямиться, учитывая солидный рост Святополка, следовало лечь на пол по диагонали? Темница Святополка была особая – пол и стены выложены досками для пущего комфорта, имеется печь с дымоходом, для обогрева. Дымоход узкий. Непонятно.
Раз стражники бегают, а не слоняются в растерянном унынии, значит, с момента побега прошло не более четверти часа. Беглец скорее всего еще в городе – в степь или на хувудваг ему теперь, при общем народном гулянии, нельзя – много народу шляется там и сям, погоне есть, кого расспросить. Дождется, пока все уснут. Неизвестно, кто состоит в заговоре и кто беднягу укрывает в данный момент.
Есть только один человек, на которого, в тысячный раз за вечер вспомнил Владимир, действительно можно положиться – Алешка. У Алешки много знакомых в Киеве, и все они – нужные люди.
Владимир проигнорировал умоляющие взгляды охраны, сам оседлал коня, перекрестился на маковку Десятинной, и выехал из детинца рысью.
Глава пятнадцатая. Как устроиться на службу к князю
Подойдя к статуе и по-хозяйски положив, подражая Александру, руку на ребро пьедестала, Илларион объяснил Маринке:
– А это греческая богиня потех полюбовных. Ее родили из пены морской и она сразу стала совсем взрослая и всех очень полюбила.
Десятилетняя белобрысая Маринка с большим интересом рассматривала статую. Давеча она честно, как обещала Иллариону, дождалась, пока дома все уснули, и вылезла в окно, чтобы Илларион показал ей дом поповского сына, как обещал.
– А почему у нее голова отвалилась? – спросила она.
– Отбили варвары, – объяснил Илларион.
– Это кто такие?
– Очень страшные люди. У них коричневые лица и волосы и нет культуры. Они ненавидят все красивое. Но потом их победили, и они все убежали.
– Куда?
– Куда бегут люди, которых победили? – риторически и снисходительно спросил Илларион, удивляясь маринкиному невежеству. – К шведам, конечно.
Маринка решила, что Илларион врет, но ничего не сказала. В целом дом ей нравился, хоть и было как-то непривычно – слишком просторно, почти как в церкви, когда нет службы, потолки – будто не люди здесь живут, а великаны. Гораздо больше ей понравился маленький и уютный сад во внутреннем дворе, где стояли качели и смешные маленькие лесенки, по которым было очень удобно лазить и осматривать все кругом с высоты. Также ей очень нравился фантазер и чудило Илларион, но в этом она не желала признаваться даже самой себе. А в том, что она сама нравилась Иллариону, сомнений у нее не было. Так и должно быть.
Затем Илларион показал ей свою собственную в этом доме комнату, но она не поверила, что он иногда в этой комнате живет и ночует. То есть, комната была именно детская, и кровать была подходящих размеров, и игрушки везде, но не могли же хозяева этого необыкновенного каменного дома просто так взять и пустить Иллариона к себе жить. Нет, здесь жил какой-то другой мальчик, сын богатых и знатных родителей, возможно хозяев этого дома, а Иллариону позволялось сюда заходить, когда обитатели куда-нибудь отлучались.
Маринка мечтала, когда вырастет, выйти замуж за витязя, который увез бы ее в какую-нибудь волшебную страну. У них был бы свой терем и несколько детей. Время от времени, слезно с нею прощаясь, витязь уезжал бы в какой-нибудь доблестный поход, чтобы победить ильдом и свердом всяких страшных чудовищ, а она бы его ждала в светелке, красиво опустив подбородок на ладонь и уперев локоть в подоконник. А Илларион жил бы где-нибудь поблизости, вздыхал бы по ней, навещал бы ее в отсутствие витязя и дарил бы их детям сласти и подарки.
Они вернулись в самую большую залу, со статуей богини потех, и Маринка, шлепая босыми ногами, взбежала на возвышение и уселась на любимый диван Матильды. С возвышения помещение выглядело по-иному, стало более домашним и доступным.
В соседнем, ближайшем ко входу зале, раздались голоса. Маринка забеспокоилась, но Илларион, подойдя и сев рядом, обнадежил ее.
– Не обращай внимания, – сказал он. – Это не дом, а проходной двор генуэзский. Миа мадонна гостеприимна до неприличия.
– Кто? – не поняла Маринка.
– Миа мадонна. Жена Александра. Она глупая, но добрая.
Он чинно скрестил руки на груди и благосклонно посмотрел в сторону проема.
Вошли двое – один большой, статный, нетвердо держащийся на ногах, другой поменьше, чуть моложе, худой.
Хелье, увидев Иллариона, приветливо махнул рукой. Одет он был щегольски, в полном, Яваном подобранном, соответствии со вкусами знатной киевской молодежи.
– Если бы я тебя не знал, – сказал он Иллариону, подходя, – я бы решил, что хозяйка уже родила, и сразу двойню, и сразу почти взрослую. Знакомь с красной девицей, не сиди, как зяблик.
– Ага, да … – нерешительно протянул Илларион.
– Не ага-да, а знакомь. Мужчина ты или нет.
– Это Маринка, – представил подругу Илларион.
– А Маринке, стало быть, не положено знать, как зовут гостя?
– Его зовут Хелье, – объяснил Илларион Маринке. – А Швелу они, скорее всего, утопили в колодце.
– А вот этот большой – Дир, – добавил Хелье. – Дир, не откочевывай далеко, пожалуйста. Где хозяюшка сиих хором, Илларион? Нам с нею говорить следует.
– Ее сейчас нету.
– Вижу. Дир! Не сбей статую! Когда вернется?
– Не знаю.
– И холоп… как его? Швела. Холоп Швела тоже не знает. А если печенеги придут? Ладно. Мы тут подождем немного, вдруг она прибудет. Надеюсь, мы вам с Маринкой не помешали. Маринка, Илларион – парень хороший, ты его не обижай.
– Хоромы что надо, – заметил Дир, озираясь по сторонам. – Прямо княжеские. Хорошо живет твой шапар. Все греки богатые.
– Не все, – заметил Илларион.
– Цыц, – сказал Дир. – Ты, эта, парень… не спорь со стар… старшими. Ухи над… надеру. Да.
Илларион струхнул, но все же решил доказать свою правоту и начал было рассказывать про Миху, но тут в соседнем помещении кто-то вскрикнул хриплым мужским голосом. Хелье и Дир обернулись, нахмурились (Дир нахмуривался медленнее), и одновременно пошли к проему.
– Ты никому не веришь! – кричал рассерженный Александр, раненый в бедро и поддерживаемый с одной стороны беременной Матильдой, а с другой озабоченным Владимиром. – Тебе все говорили о Неустрашимых! Все, кроме меня, потому что мне сказали, что как только о Неустрашимых заходит разговор, ты впадаешь в ярость. Все говорили, хорла! А теперь я, стало быть, обязан красть Предславу из Вышгорода! Против ее воли, потому что тебе, самодуру, не хочется, чтобы она жила вдали от тебя с поляком!
