В огне (СИ) - Старый Денис

Государь слова всё равно произнёс. Когда Павел назвал всех русских воинов братьями и сёстрами, люди рыдали. Часть офицеров стояла в недоумении, не понимая вовсе, что происходит. Однако не оставалось ни одного солдата или офицера, которые в этот момент не были бы готовы рвать зубами любого француза.

Понимая, что излишний фанатизм и рвение — это тоже плохо, император призвал во всём подчиняться офицерам, а их оставаться мудрыми и заботиться о своих солдатах. После, когда Император Павел Петрович при большом скоплении солдат и офицеров обнял старика Суворова, назвав того величайшим из всех русских полководцев, толпа чуть было не стала неистовствовать. Если бы кто-нибудь оказался рядом в форме французских оккупантов — этого человека разорвали бы в клочья, руками, зубами.

Так что император здесь не зря. Русские солдаты и офицеры теперь не дадут французам войти в крепость, зная, что Царь-батюшка с ними. Однако сразу три пути отхода были подготовлены для императора, и охрана была готова даже подхватить его на руки и уже через двадцать минут покинуть пределы Смоленской крепости.

— Не уничтожайте мою Родину, Ваше Императорское Величество, — даже не грустным, а могильным голосом просил Талейран. — Мне плевать на Наполеона. Я предан лишь Франции. Не оставляйте ее кровоточащей. Я же вижу, что вы настроены унизить мое Отечество.

— Ну тогда присягните настоящему королю! — воскликнул русский император. — Может быть, у вас тогда появится больше возможностей уговорить меня о милости.

Не сказать, что Шарль Талейран был сильно далёк от военного дела. Время было такое, что любой чиновник худо-бедно, но разбирался в войне. Так что французский министр понимал, что русских не победить. Уже приходят сведения о том, что мощный французский корпус был разгромлен канцлером Сперанским. Слышал Талейран и о том, насколько эффективно действуют русские лесные отряды. Он понимал, что французов просто заманили в ловушку, чтобы захлопнуть её, а после, практически не останавливаясь, устремиться к Парижу.

* * *

Александр Васильевич Суворов, светлейший князь Италийский, стоял на крепостной стене Смоленска. Уже то, что он стоял, выпрямив спину и приподняв подбородок, было подвигом. Все болезни, которые только собрал за свою жизнь великий полководец, будто бы, посовещавшись, решили не позволить Александру Васильевичу принять участие в главном сражении его жизни.

И одну победу легендарный Суворов уже одержал — он здесь. Он стоит, он смотрит за тем, что происходит на поле боя. Терпит, но виду почти и не показывает.

— Ваше высокопревосходительство, сообщение с левого фланга Багратиона! — выкрикнул офицер связи, обращаясь к командующему.

Суворов внутренне поморщился, но внешне не показывал никаких признаков того, что ему действительно плохо.

— Ну же, братец, читай! — воскликнул полководец.

— Багратион атакован во фланг польскими уланами, по фронту держит оборону пехотных полков! — расшифровал знаки, присыллаемые с одного из воздушных шаров, связист.

— Воевал бы я так двадцать лет тому назад, так уже давно бы в Константинополе развивался бы русский флаг! — проскрипел Суворов. — Видеть все поле боя и передавать приказы через шары! И все же стервец Сперанский ушлый малый.

Стоящие рядом с командующим Барклай-де-Толли и группа штабных офицеров стали переглядываться друг с другом. Голос, которым отвечал Суворов, был словно не его. Иные офицеры не могли ничего сказать, безмерно почитая старика, но Барклай-де-Толли мог. Для него главным было дело, а не потакание, лесть, пусть и великому человеку, но явно чувствующему себя плохо.

— Ваше высокопревосходительство, в состоянии ли вы продолжать командовать боем? — напрямую спросил начальник Генерального штаба, коим и являлся Барклай-де-Толли.

— Да, Барклай. Свой бой, последний, проведу! — пробурчал Суворов.

Все офицеры, несмотря на то, что большая часть из них напрямую подчинялась Барклаю-де-Толли, посмотрели с осуждением на начальника Генерального штаба. Де-Толли оставался невозмутимым.

Вот поэтому его и недолюбливали многие офицеры, несмотря на то, что признавали заслуги ещё относительно молодого главы Генерального штаба. Не было в этом немце русской души, сочувствия. По большей степени он руководствовался только прагматизмом и пользой для дела, отрицая в своей работе эмоции.

— Багратиону приказ — откатиться на вторую линию обороны. Предоставить место для артиллерийского обстрела неприятеля по первой лини фортеций! — командовал Суворов через боль, и через старость.

Вновь включившись в командование сражением, Суворов почувствовал прилив сил. Как будто разом отошли все болячки, в один момент перестало крутить живот и шуметь в голове. Пришла ясность сознания. Лишь только слегка пекло в груди, но это были ощущения не критичные, их можно было и проигнорировать.

Барклай-де-Толли мысленно улыбнулся. Именно такой приказ и ожидал он услышать от Суворова.

Сражение шло уже как два часа. Французы шли на приступ, но получали отпор. Максимум, что им удавалось — это продвинуться на первую линию обороны. Вот только по этим участкам была пристреляна артиллерия, расположенная на крепостных стенах. Новые пушки били и дальше, и разрушительнее. Уже скоро станет проблемой то, что на русских позиций, которые будут отбиты Багратионом в готовящейся контратаке, будет слишком много французских тел, сраженных русским оружием.

* * *

Император Франции Наполеон Бонапарт сидел на барабане, на специально для него сооруженного холма. Он взирал на то, как разворачивается сражение. Узурпатор был не в духе. Да, ему удалось собрать значительные силы, явно превосходящие число русских солдат. Однако Наполеон понимал, что даже если он и прорвётся в Смоленск, то положит большую часть своих войск.

Уже все понимали, что русские устроили грандиозную ловушку для, казалось, непобедимого французского воинства. На данный момент именно французского, потому как рассчитывать на деятельную помощь союзников Наполеон не собирался. Все, кроме поляков, воевали неактивно, вяло, старались избегать любых столкновений с русскими.

Рядом с Наполеоном стоял маршал Ней и ждал приказ. Наполеон лишался одного за другим своих любимцев. Оставалось уже не так много генералов, которым пока еще император, мог доверить атаку.

— На правом фланге удалось прорвать оборону русских, закрепиться за первыми фортификациями! Мы пробились во фланг русским… Но завязли в различных ловушках, они рвутся вперёд, но встречают шквальный артиллерийский огонь! — докладывал Наполеону один из штабных офицеров.

— Мой император, нужно развивать успех на правом фланге. Я готов! — бравировал маршал Ней.

— Где тот русский корпус, который разбил Ланна под Оршей⁈ — выкрикнул Наполеон. До сих пор нет сведений, что они собираются делать? Мы ждём удара в спину⁈

— Мой император, корпус Сперанского остановился в десяти вёрстах от первой нашей линии обороны и не двигается, — сказал всё тот же маршал Ней. — Я о том докладывал вам только что! С вами все в порядке, мессир?

Наполеон посмотрел на своего военачальника, нахмурил брови и вспомнил, что ему уже докладывали о нахождении корпуса Сперанского. Странные вещи происходили в голове французского императора: он забывал то, что случилось только лишь десять-пятнадцать минут назад. Еще какая-то легкость, была, отрешенность от всего, в том числе и от боя. Бонапарт подолгу не мог сформулировать мысли.

— Доктора ко мне! — прорычал Наполеон, поняв, что с ним твориться что-то неладное.

Бой продолжался. Французские солдаты гибли не десятками, а сотнями. Очень много погибало французов и их союзников от русских штуцеров, которые стреляли с неимоверной частотой. Порой казалось, что уже наметился прорыв к самой крепости, что взята одна линия обороны, но русские моментально наращивали силы на второй линии обороны и начинали масштабный обстрел французов, закрепляющихся в русских окопах.

Связь. Именно она играла огромную роль в этом сражении. Три воздушных шара были подняты русскими, и Наполеон понимал, что у них есть своя грамота, чтобы передавать прямо с воздушного шара всю картину боя, которая отчётливо была видна сверху. Так что ещё только выдвигался батальон французских солдат, как русские уже об этом знали и готовились встречать.