Юрий Валин - Самый старший лейтенант. Разведгруппа из будущего
Женька видел, как отступают, видел, как наступают, теперь видел, как сдаются. Непонятно, какое из военных действ кошмарнее.
Мясо кругом. Живое, похожее на издыхающее, и мертвое, выглядящее почти живым. Среди дикого калейдоскопа картин победы-поражения Женьке отчего-то запомнился один из солдат крымского полицейского батальона. Стоял на коленях, отвернувшись от дороги, молился и покорно ждал, когда его пристрелят.
Прорвались наши. Вошли бронированным отточенным ножом в агонизирующую, потерявшую разум тушу. На восьми километрах последнего рывка было лишь две серьезные попытки остановить танки. В узости, где дорога жалась к морю, немцы готовились встретить головные машины гранатами и минами. Но чуть раньше немецкие окопы атаковала шестерка штурмовиков. Когда подошли танки с десантом, из дыма, окутавшего гребень высотки, все равно начали стрелять, навстречу выскочило несколько немцев со связками гранат. Их срезали десятки пулеметов. Минут пять танки вели огонь по высоте — часть десанта даже не спрыгивала с брони. Снова вперед. Сквозь тучи и дым пробивалось солнце, освещало густо изрытую воронками плоскость полуострова, сотни брошенных машин и повозок, трупы, сбившихся в кучки раненых, задравших руки румын. Женька первый раз видел людей, сдающихся лежа. Казалось, это трупы умоляют оставить их в покое. Танки и бронетранспортеры шли колонной, и Женька был рад, что опергруппа сидит далеко не на первой машине. Гусеницы «тридцатьчетверок» были черно-красными от размолотой плоти, пыли и обрывков одежды. Водитель головной машины захлопнул люк и вел танк практически на ощупь, по команде командира. На тяжелый трал, катящийся впереди танка, было жутко смотреть.
Танк с тралом подбила зенитка. Ударила со ста метров, коварно затаившись под маскировочной сетью. Снаряд пронзил броню обоих бортов, вспыхнул двигатель, выпрыгивали танкисты, выдернули механика-водителя. Зенитку даже не расстреляли, — две машины взлетели на капонир — десант едва успел ссыпаться горохом с ревущих машин, гусеницы с лязгом крушили металл, наматывали, раздирали маскировочную сеть. Могучее орудие мгновение упрямилось, потом в отчаянии задрало хобот. Десантники автоматными очередями добивали разбегающийся расчет. А «тридцатьчетверка» все вертелась, утюжа ненавистную крупповскую убийцу.
Стрельба началась чуть позже, у немецкой береговой батареи. Открыли огонь пулеметы и два 45-мм орудия в бронебашнях, снятых с советских Т-26. Башни в минуту сшибли с железобетонных оснований ответным огнем. Сложнее было с командным пунктом батареи: трехэтажная толстостенная башня не поддавалась даже снарядам самоходок. Под прикрытием огня подошел КВ, фыркнул в амбразуры из огнемета. Танку успели перебить гусеницу, но стрельба с немецкого КП прекратилась. Сквозь урчание десятков танковых двигателей доносились отчаянные крики — огнесмесь успела растечься по каземату. Десяток танков занял позицию вокруг батареи, другие машины и бронетранспортеры двинулись дальше. Правее подходила колонна 101-й танковой бригады. Открылось поле аэродрома… и огромная толпа. Десятки тысяч человек.
Советские машины остановились.
— То зоосад, — сказал Торчок, взбираясь на башню.
— Ты мне еще на голову встань, — пробормотал лейтенант, командир машины, потрясенно глядя на многотысячную толпу.
— Извиняюся, — боец покачал каской. — Уся Германия здеся.
— Нужно что-то предпринять, — пробормотала Катрин. — Тут оружия и на Германию, и на Китай хватит. Ломанутся — танк голыми руками перевернут.
Но толпа на взлетном поле просто стояла. А с дороги подходили еще советские машины, сыпались с брони танков и бронетранспортеров стрелки-десантники.
Командир батальона приказал двинуться в обход, мелькнуло море, действительно черное от хмурого неба и топлива, вытекшего с потопленных кораблей. Танк остановился у обрыва. По рации передали приказ — «ждать, в случае необходимости пресекать сопротивление противника». Та толпа официально все еще была вражеским формированием. Командир танка приказал развернуть башню. Четверо десантников нерешительно спрыгнули на землю. Окапываться?
— Скомандуй бойцам осмотреться, — буркнула Катрин. — Сейчас дядьки с большими погонами явятся и все разрулят.
Сама начальница смотрела в одноглазый бинокль в другую сторону — на море. От берега уходил низко осевший, плотно набитый немцами бот. Похоже, гребли вручную. На что надеялись, непонятно, — невдалеке от берега маячили силуэты советских судов. Бронекатер уже двинулся наперерез. Прошли к горизонту две шестерки штурмовиков. Одинокий обреченный бот летчиков не интересовал — догоняли кого-то, умудрившегося проскользнуть за линию блокады. Зато откуда-то с облачной выси спикировал Як-3. Выровнялся у самой воды, пронесся, едва не зацепив головы в боте. Оттуда не стреляли — или не решились, или не могли из-за тесноты. Истребитель прошел еще раз, качнул крыльями. Намек был ясен, но суденышко упрямо, пусть и с черепашьей скоростью, уходило от берега. «Як» пошел над самой водой, — выстрелов слышно не было, лишь вспыхивали огоньки пулеметов на крыльях. Короткой очереди было достаточно — судно начало разворачивать поперек волны.
— Мог бы и боезапас сохранить, — тихо сказал Женька.
— Ну, можно было и позволить уйти. Пусть сами в море дохнут. Только… война идет. И, подозреваю, мы знаем, кто так нагло летать умеет, — пробурчала Катрин.
Женька кивнул.
— Ладно, не наше дело, — начальница повертела одноглазую оптику в руках. — Вспомним, что мы — ни кто-то где-то, а оперативная группа. Эй, товарищ Торчок, я тебя мобилизую!
— Чо, опять? — удивился боец.
18.30. Мыс ХерсонесДел было много. Женька уже перестал различать лица пленных. Офицеров к нему пихали бесконечно. То танкисты требовали немедленно потрясти толстяка-зондерфюрера,[68] утверждая, что это непременно переодетый генерал, то капитан-сапер приволок свихнувшего немца, уверявшего, что он собственноручно минировал Севастопольские бухты. В какой-то момент Женька осознал, что матерится покруче начальницы. Хорошо сама Катерина в данный момент отсутствовала. Мезина пыталась добиться связи с фронтовым отделом и уже вытребовала охрану для блиндажа опергруппы. Вокруг творился невообразимый бардак: немцы самостоятельно создавали какие-то организованные группы и комитеты, но их легитимность категорически отметал наскоро организованный советский штаб по приемке военнопленных. Работало шесть групп переводчиков, не считая контрразведывательного отдела флота и фальшивых «смершевцев». То и дело слышались пистолетные выстрелы и даже взрывы гранат — многие немцы, осознав бесповоротность катастрофы, предпочитали немедленно отправиться в валгаллу.[69] Хуже всего обстояло дело с румынами: пока ими занималась единственная девушка-переводчица, и галдящая и шумно умоляющая толпа пугала бедняжку просто ужасно. Женька перенаправил в помощь симпатичной молдаванке немецкого обер-лейтенанта, свободно владеющего румынским языком и соотносительно связно изъясняющегося на русском. Вызывали в штаб. Женька сходил, вместе с измученным старлеем перевел письменную просьбу немецкого полковника-артиллериста, номинально возглавившего пленную орду. Кажется, майор из танкистов, временно руководящий штабом по работе с пленными, в отчаянии был готов построить остатки 17-й армии вермахта в единую колонну и направить прямиком в море.
Женька допрашивал гауптмана. Немец бормотал про честь потомственного военного, про свое давнее неприятие наци. Из документов у него было лишь направление в штаб дивизии. Даже писем из дома и фото детишек не имелось. Собственно, и бумажник отсутствовал. Простой такой капитан-артиллерист, без всяких вредных привычек и родни. Женька склонялся к решению сунуть его в «отстойник», где уже сидели трое подозрительных типов. Еще двое раскололись и назвали свои настоящие звания — конвой в лице товарища Торчка действовал неплохо. Павло Захарович, сохраняя непроницаемое выражение на заросшем щетиной лице, к винтовке примкнул штык и походил на гнома-пикинера. Вероятно, именно такими немцы и представляли зловещих «кремлевских палачей».
В блиндаж ввалилась Катерина с набитым вещмешком. Гауптман уставился исподлобья на матросскую комиссаршу — под маскхалатом Мезиной продолжала вызывающе светиться грязная тельняшка.
— Кать, я сейчас сдохну, — пробормотал Женька. — Меня уже тошнит. И от коптилки глаза чешутся.
— Сворачиваемся. Скоро нормальные дознаватели прибудут, — пообещала начальница. — Продержись еще полчасика. Что за тип? Ценный?
— Уклончивый. Думаю в зиндан отправить. Там еще трое сомнительных.
— Давай я этого припугну, а потом перекусим и выдвигаемся. А ты иди пока продышись.
