Патриот. Смута. Том 7 (СИ) - Колдаев Евгений Андреевич

Уже тогда первые тяжелые преступления начались.

Царя травили, понемногу. Чтобы быстрее ушел.

Кто конкретно? Да все, видимо, по чуть-чуть. Это же больше поколения отцов и дедов тех людей, что сейчас у трона сидят. Поэтому не четко, а размыто говорил Филарет. Так получилось, что запасной вариант у Мстиславских зрел. Василий Юрьевич, что сокрыт был до времени. Как запасной вариант на случай пресечения царствующей династии. Были ли еще? Да кто знает. Несколько родов у трона сидело, и у каждого свои тайны были. Но видимо, к десятому году Смуты многое уже в лету кануло.

Но, после смерти Грозного, не срослось. Не рискнули, испугались.

Федор, сын Ивана на царство взошел.

Успокоились все. Более или менее благолепно и тихо зажилось. Человек-то царь был богобоязненный. Казалось бы, но за ним… Настоящий ужас для боярской власти поднялся. Годунов — никто и звать никак. А вылез, взошел и стал словно тень за спиной по своему разумению все делать, прикрываясь богобоязненностью и тихостью царя.

Испугались бояре.

Чем дальше, тем больше.

Думали, что коли не будет у царя наследников, не над кем будет Годунову стоять дядькой, регентом. Ну и травили и Федора, и царицу. Опять же понемногу. Царя меньше, женщину больше. Когда Годунов врачей призвал, из-за моря, чуть бунт не поднялся, и скандал был страшный.

А когда Феодосия родилась здоровой и крепкой…

Паника была. Но получилось, подменили ребенка на тощую и хворую. А девочку от рода Рюрикова сокрыли опять же до нужного часа. Хоть и девка, но все же по крови наследница. А значит, муж ее, так-то, наследовать может.

И все было хорошо, но Федор жил, несмотря на все яды, а Годунов силу копил. Все больше и больше. Все страшнее и страшнее становилось боярам.

И на престол взошел. Когда умер царь.

— А что до Дмитрия Углицкого? — Вмешался я в его монолог.

Остановил. Причем так получалось, что говорил Филарет, не таясь своих мордоворотов и людей моих. Хотя я обычных бойцов все же выдворил, оставил только телохранителей, Богдана и Абдуллу.

Раскрывал тушинский патриарх тайну за тайной. И на этот вопрос ответ у него имелся.

— О, здесь дело темное. Я вообще не понимаю, почему все так обернулось-то. — Он вздохнул, головой покачал. Скривился. — Судьба. Злодейка. Дмитрий же по всем канонам рожден в браке, который церковью не признан. Умер как-то, не пойми как. Годунову это, а зачем? Он же не дурак был. — Глянул на меня. — Вот кого-кого, а этого упыря я выгораживать не стану…

Чувствовалась чуть ли не животная ненависть у Филарета к Борису. Прямо до дрожи сводила она его с ума.

— Но человек этот, сущий демон. — Перекрестился Романов. — Он все предугадывал, просчитывал и… Да плевать он хотел на какого-то мальчишку. Не нужен он ему был и не важен. Ни живой, ни мертвый. Хотя мертвый даже вреден был. — Перевел дыхание, продолжил. — Кому из бояр? Да тоже. Но и вроде бы сам себя так ножом пырнуть. — Хмыкнул. — Это же постараться надо.

— Значит, не выжил? — Я улыбнулся.

Романов смотрел на меня с невеселой улыбкой.

— Нет.

— А откуда тогда этот, первый, что из Польши через Северщину пришел?

— О… Тут я тебе точно не скажу. Кого там у ляхов мой Гришка Отрепьев нашел и ко двору впоследствии вывел со своими дружками. Этого не знаю. Но уж точно никакого прямого отношения к мальчишке, умершему в Угличе, он не имеет.

— Ясно.

— Ну а дальше то что. — Голос Филарета становился все тяжелее. — Проиграл я Бориске. Думали то мы, что помрет Федор и мы здесь Царя изберем. По примеру ляхов, соседей. А нет, не вышло. Ну и… А потом. — Говорить об этому ему было вообще тяжело. — Из человека у трона стал я монахом. — Лицо исказилось на миг, но почти сразу собрался Романов, перекрестился. — За грехи мои оно все это. За дела. Предков и наши.

— Тушино тоже, думаешь, за грехи?

Он уставился на меня.

— Вот с тобой, Игорь Васильевич, хотя бы говорить нормально можно, а там… Каждый второй упырь, головорез, убийца. Это как девять кругов ада.

— А ты и с Данте Алигьери знаком. С его комедией? — Я поразился начитанности Филарета.

— Читал. — В его глазах я тоже видел удивление. — В молодости. Очень…

Промолчал, вновь перекрестился.

Мы поговорили еще и где-то через полчаса.

Я со своими людьми вышел во двор монастыря. Голова гудела от огромного потока информации. Очень и очень многое, о чем я догадывался, отталкиваясь от писем и читая еще в прошлой жизни исторические источники, подтверждалось словами этого человека.

Шел Филарет сзади, несколько постарев с виду, осмотрел двор монастырский, где моя сотня лучшая отдыхала.

— Ну что, Игорь Васильевич, пригожусь я тебе? Не погубишь? — Казалось, в его голосе какой-то скепсис был. Как будто все равно ему было на дальнейшую судьбу. Может быть, вывалил все мне и ослаб. То горело в нем все это. Тайны, интриги эти. Жил со всем в душе, боролся, обдумывал. А здесь — как на исповеди сказал и вроде бы очистился, а вроде бы и нет больше ничего, что на этом свете держит.

— Батюшка Филарет. — Повернулся я к нему, смотрел серьезно. — Гермоген-то стар совсем. А ты, вижу, человек толковый. В интригах и делах у трона разбираешься, и в церковных тоже поднаторел. Мне такой потребен будет. Как в Москву войдем, иди в помощники к старику патриарху, а как отойдет он, принимай дела. Порядок думаю, навести сможешь. Чтобы мы с католиками наравне в диспутах выступать могли. Обучение нужно организовать, познания подтянуть. Вера — это хорошо, но ее мудростью и познаниями подкреплять нужно.

Он смотрел на меня ошалело, не ожидал, видимо, такого.

— А что до сына твоего. — Я усмехнулся, исторические параллели не давали мне покоя. — Я же не сам на трон еду садиться, а Земский Собор собирать. Каждый в войске моем про это знает. Выдвигай его, как кандидата. Может, бояре-то подумают, и он им более потребен, чем я будет.

Он вообще обомлел, замер, не понимая, что происходит.

Не то чтобы я хотел уйти от ответственности, но, как и думал изначально — я все же больше воин, а не политик. А там, как получится. Но парень, Михаил Федорович, несмотря на молодые лета, все же царем стал и восстанавливал страну после Смуты, значит, есть в нем что-то. Какой-то стержень. Таких людей подле себя держать надо, а не отталкивать.

Если все же христолюбивое воинство и люди земли Русской и прочие города, где татар много и иных народов бескрайней моей Родины за меня станут, далеко убирать мальчишку не буду. Он же почти ровесник мне. Молодой, такому простор для изменений дай, вектор покажи и будет работать.

Филарет смотрел на меня ошарашенно. Дернулся, склонился в поклоне низком. К руке припал, перстень поцеловал с печаткой в виде единорога.

— Не верил я, Игорь Васильевич. До последнего не верил. Россказням всяким. Прости меня, старого дурака. Не верил в благодать твою. В силу твою. Опасался, смотря на тебя вот, сейчас. Боялся. Но…– Он поднялся, и я очень удивился, увидев в глазах застывшие слезы. — Ты… Ты… Только по-настоящему достойный от трона отказаться может. Собор Земский собрать. Ведь кровь-то твоя, не водица. По праву крови Русь твоя.

— Федор Никитич, батюшка Филарет. — Я заговорил тихо. — Мне трон не нужен. Мне страна нужна, сильная, могучая, чтобы люди в ней жили, пускай не как в раю, но… Хорошо жили, счастливо и благостно.

Он перекрестился, выглядел до невероятного удивленным. За свою жизнь не видел он, казалось, чего-то подобного. И сказанные мной, вроде бы простые слова, для него чудом настоящим стали.

— По коням! — Выкрикнул я. — Идем в Серпухов!

Сотня построилась быстро. Ровной колонной спустя минуты две-три мы выдвинулись за белокаменные стены. Абдулла и Богдан выглядели немного ошалело. Бойцы перешептывались за моей спиной.

Естественно. Сказанное Романовым о том, кто я такой уже разнеслось по всей сотне.

— Игорь Васильевич, господарь наш. — Проговорил немного неуверенно Богдан. Такого от этого лихого казака я никак не ожидал. — Как теперь обращаться к тебе? Как велишь?