К Соловьев - Господа Магильеры
«Возможно, они ничего не скрывают, - выдавил я из себя, - Возможно, здесь нет настоящего французского фойрмейстера. Иначе его уже выдали бы. Вполне вероятно, что мы имеем дело с самоучкой, стихийным магильером из горожан. Человеком, который не проходил фойрмейстерской службы и не носил мундира».
Красный Руди пожал плечами. Он не видел в этом затруднения.
«Это не имеет значения, - сказал он спокойно, - Даже если он стихийный магильер, он не мог сохранить это в тайне. Кто-то должен знать о его способности управлять процессами грениея. Родители, соседи, одноклассники или кто-то еще. Вы же и сами знаете, коллега, до чего трудно сохранить этот дар в полной тайне. Так что, в сущности, ничего не меняется».
Он был прав. Да и вы и сами, господа, знаете, что это такое – до поры до времени дремлющий внутри фойрмейстерский дар. Что-то вроде тлеющей искры, которая ждет удобного повода выскочить на свободу и воспламенить все вокруг.
Траншейный Клоп исторг из себя неестественный глухой смешок.
- В одиннадцать лет я чуть не сжег отцовский банк.
- Все мы учились контролировать магильерский дар, - кивнул Герстель, - Кто-то учился этому раньше, кто-то позже. Но все мы знаем, что основа контроля – сознание, дух. Внутреннее пламя подчиняется нашему рассудку, поэтому неудивительно, что в детстве огонь вырывается из нас стихийно, он едва поддается управлению. Бывали случаи, когда младенцы-фойрмейстеры сжигали дома, не сознавая своих действий. И неудивительно, ведь у них не было разума, главного инструмента, который позволяет направлять пламя. Так что Руди был прав. Если наш француз и был стихийным магильером, не проходившим обучения и не носившим мундира, сохранить свой дар в тайне он не мог. Рано или поздно родственники или соседи или почтальон должны были заметить, что вокруг ребенка некоторые вещи иногда вспыхивают так, будто их обдали из огнемета. Подобные проявления огненной стихии неизбежны. Лишь разум способен обуздать пламя, а если нет разума, пламя подчинено лишь своей хаотической стихии рано или поздно вырвется из-под контроля… Впрочем, виноват, за этими банальностями я отклонился от рассказа.
Никто не укорил его за это. Герстель несколько секунд помолчал, будто ожидал чьей-то реплики, потом вновь уставился в огонь и заговорил:
- Руди совершенно ничем не выделялся среди прочих магильеров. Я бы даже сказал, на их фоне он был совершенно непримечателен. Он с аппетитом ел, после обеда имел привычку дремать в кресле с трубкой в руках, читал какую-то бесхитростную беллетристику и вел себя так, как ведет обычно скучающий офицер, оказавшийся в провинциальном городке. Но это был его внешний облик. Внутри он был чудовищем, за которым я наблюдал с искренним отвращением и ужасом. Что ж, сейчас лгать бесполезно, было и любопытство.
Я никогда прежде не видел чудовищ в человеческом обличье, даже спустя два года войны. Они казались мне вымышленными существами, слухи о которых передают друг другу пехотинцы. Мне приходилось слышать о жутких казарменных нравах, о бесчеловечных пытках пленных, о расстрелах и казнях. Да и кто из нас не слышал? У каждого из нас есть в запасе десяток историй из разряда тех, что мы едва ли станем рассказывать дома за рождественским обедом. О том, как кто-то намеренно пустил облако иприта на деревню из-за того, что там укрывали партизан, и о том, как несколько дней солдаты крючьями стаскивали вперемешку распухшие коровьи туши и человеческие тела. О том, как женщину, отказавшуюся накормить солдат, изнасиловали и распяли на двери собственного дома. О том, как пытают пленных разведчиков, отрезая им пальцы и уши. Мы привыкли к этому. Чудовища, которые это совершают, всегда обитают вокруг нас, но почти никогда не попадаются нам на глаза. Мы лишь ощущаем запах их присутствия. Страшный, но вместе с тем удивительно возбуждающий любопытство.
- Возможно, - сказал хауптман Тиле, поглядывая на Герстеля с каким-то новым выражением, - Возможно, в глубине души мы все – маленькие дети. Детям свойственно бояться чудовищ, но вместе с тем какой ребенок откажется поглазеть на настоящее чудовище?.. Разумеется, если это безопасно, в щелку двери или из-под одеяла.
Герстель кивнул, даже не взглянув на него.
- Да. Именно так. Красный Руди стал моим чудовищем. Оно постоянно находилось рядом и не угрожало мне, оттого я мог днями напролет разглядывать его. Удивительное ощущение. Мне казалось, что я почти загипнотизирован им. Он был самым настоящим чудовищем, пирующим в городе подобно тому, как гиена пирует на теле еще трепыхающейся добычи. Он был невыразимо отвратителен мне, меня мутило от одной лишь его обычной улыбки, но я не мог с собой ничего поделать. Я наблюдал за ним.
Герстель молчал некоторое время, бессмысленно глядя в огонь. Но если у обычного человека глаза теплеют, отражая тлеющие угли и пламя, у Герстеля они остались равнодушными и холодными, как пустые окна вымороженного лютым холодом дома. Дома, который уже никогда и ничем не согреть, даже если его недра окажутся охвачены пожаром.
Он молчал и при этом сам был центром сгустившейся тишины. Это было удивительное наблюдение, но, мне кажется, это заметили все, сидящие вокруг печи. Внутренности блиндажа то и дело встряхивало от близкого накрытия. Тревожно, как корпус корабля в шторм, скрипело перекрытие, и постоянно лаяли французские гаубицы, но все эти звуки каким-то образом вязли в тишине, окружающей Герстеля. Мы уже привыкли дышать холодным и зловонным воздухом подземелья, но вокруг Герстеля даже воздух был иным. Разряженным и безвкусным, точно весь содержащийся в нем кислород в одно мгновенье выгорел.
Траншейный Клоп предложил было перекинуться в «три листка», но так неуверенно, что ему никто не ответил. Тишина Герстеля обволокла всех присутствующих в блиндаже. И по сравнению с ней даже стылый холод, норовивший пробраться сквозь тонкую ткань и вгрызться в теплое человеческое тело, уже не казался столь докучливым.
- Отвратительный человек этот ваш Руди, - пробормотал Райф, ежась в своем углу.
- Вы так думаете? – с вежливым удивлением отозвался Герстель. Бледность и кривая улыбка придала его красивому выбритому лицу насмешливое выражение, - Мне так не кажется. Уверен, он был хорошим человеком. Его уважали односельчане и любили соседские дети. На улице его звали «дядюшка Руди», а по вечерам часто зазывали в гости, выпить кофе и посидеть над доской для шашек. У него были две дочери, в которых он души не чаял, Мария и Эмма. На радость им он поджигал лучинки и превращал свечи в крошечные факела. Эмма любила теребить его за усы, а Мария притворно пугалась, когда он изображал француза и топал ногами…
- Вы, кажется, многое о нем узнали, - буркнул Райф, отводя взгляд.
- Ничего я о нем не узнал, - сказал Герстель, - Это все я только что выдумал. Но, в сущности, нет никакой разницы. Про многих чудовищ можно сказать, что они укрываются чужой шкурой. Что прячут свою личину под маскировочным слоем. Но с Руди все было не так. Он и в самом деле был неплохим парнем, смешливым, простодушным и по-своему искренним. Он ничего не прятал в себе, не рядился под кого-то другого и не притворялся. Просто время от времени он сжигал заживо людей.
У меня была возможность хорошо его узнать. Единственные фойрмейстеры во всем полку, мы так или иначе оказывались неподалеку. Не проходило дня, чтоб я его не увидел. Я привык к его неказистым и предсказуемым шуткам, к веселому блеску глаз, к гулкому голосу и раскатистому смеху. Привык, несмотря на то, что при одной мысли о нем меня скрючивало от отвращения. Мне казалось, что я ощущаю запах паленых волос всякий раз, когда Красный Руди возникал неподалеку.
Как и многие бесчувственные и толстокожие люди, он совершенно не замечал того, что я сторонюсь его общества. Напротив, он искренне стремился завязать дружбу, полагая меня коллегой-фойрмейстером. Видно, ему и в голову не могло придти, что между нами могут быть какие-то разногласия. Я пытался избежать его общества, но недостаточно умело, к тому же, он обладал способностью парализовать мою волю. Очень скоро мы стали почти неразлучны. Мое личное чудовище, прикованное ко мне несгораемой цепью.
Герстель сделал несколько шагов вокруг печки, похлопывая себя по ляжкам и животу, чтоб выгнать из-под шинели холод.
- Куда бы я ни направился, он неизменно был рядом. Он обедал за тем же столом, что и я. Прогуливался вместе со мной. Со мной же ходил в офицерский клуб. Кажется, он не замечал того, какие страдания мне причиняет. Как многие люди его типа, Руди не замечал многих вещей. Например, ужаса, с которым смотрят на него окружающие. Он часто смеялся, глухим и немелодичным смехом, любил по утрам вслух читать новости многозначительным тоном, сам не всегда понимая их в полной мере, и курил какой-то особенно вонючий табак. Наверно, он решил, что раз уж мы делаем тут одно дело, нам стоит стать лучшими приятелями. Господи, да я скорее завел бы дружбу с бешеным псом!..
