К Соловьев - Господа Магильеры
Обзор книги К Соловьев - Господа Магильеры
Константин Соловьёв
ГОСПОДА МАГИЛЬЕРЫ
Часть 1:
САМОЛЁТИК
ДАР СМЕРТОЕДА
СЛУХАЧ
ЧУДОВИЩЕ
СЛОМАННАЯ КОСТЬ
Часть 2:
ПЛАМЯ НА ПЛЕЧЕ, ПРАХ НА ЛАДОНЯХ
ДОМ, КОТОРЫЙ ПОСТРОИЛ КЛАУС
ФОКУС
СЕРДЦЕ МАГИЛЬЕРА
РАДИОВОЛНЫ
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
САМОЛЁТИК
Записки, опубликованные сегодня на страницах нашей газеты, едва ли представляют значительную художественную ценность, в чем я, как редактор, должен сознаться сразу же. Не представляют они и исторического интереса, поскольку со времен пожара Мировой войны, который опалил Германию, прошло всего восемнадцать лет – не тот срок, когда дневники становятся овеянным склерозом авторов и благоговением потомков историческим памятником. Однако я все же принял решение опубликовать их, хоть и со значительными сокращениями, а временами и с вынужденными купюрами.
Зачем? Этот вопрос я задавал себе не раз, читая по вечерам истрепанные, заполненные убористыми и немного неряшливыми буквами, страницы тетради. Тетрадей таковых было четыре, и попали они ко мне необычным, хоть и полностью законным путем. В этом нет ничего странного, если ты редактор газеты, и через твои руки неизбежно проходит великое множество самых разных бумаг. Тетради сохранились достаточно пристойно, хоть местами бумага и испортилась, а чернила поплыли.
Судя по отметинам на полях, этим безжалостным и бесстрастным свидетелям нашей жизни, автор дневника действительно вел его на фронте, на это указывали многочисленные кляксы, помарки, сигаретные ожоги и иные повреждения, иной раз передающие не хуже слов настроение автора и его окружение. Кое-где из страниц были аккуратно вырваны полосы бумаги – распространенный на фронте способ раздобыть бумагу на самокрутки.
Имя автора нигде указано не было. Неудивительно – многие ли из нас, ведя дневник, маркируют его собственным именем?.. Это является еще одним подтверждением того, что записи, которые мы публикуем сегодня, были сделаны в частном порядке и не предназначались для широкого круга читателей. Однако же, в силу многих причин, я счел возможным ознакомить с ними вас.
Все дело в личности автора дневников. Сегодня кайзерские магильеры кажутся лишь уродливой тенью прошлого, дергающейся в свете пламени политических реформ, но многие наши читатели, несомненно, помнят то время, когда магильерские Ордена служили опорой престола и карающими мечами кайзерского самодержавия. Повелители огненной стихии фойрмейстеры, хозяева воды вассермейстеры, ведающие жизнью лебенсмейстеры, властители небес люфтмейстеры и штейнмейстеры, чьей воле подчинялся камень – их синие мундиры долгие века были символом нерушимости кайзерской власти. Эти мечи, как бы хорошо они ни были закалены вековым почитанием, не выдержали горнила Мировой войны, как не выдержал ее и сам кайзер.
Ордена были расформированы, их руководство осуждено народным судом, а немногочисленные пережившие Мировую войну члены рассеяны и дезорганизованы. Мир, зализав раны, казавшиеся смертельными, стал учиться жить без магильерских костылей. Магильеры сегодняшней Германии – не закрытая каста, не вершители судеб, не опора режима, а лишь специалисты своего дела, работающие на благо Отчизны. Тем полезнее всем нам вспомнить времена, когда все обстояло совсем иначе. Записки, которые мы публикуем сегодня, именно тем и ценны, что служат своего рода прививкой от страшнейшей человеческой болезни – забывчивости. Читая их, поневоле погружаешься в мир, отстающий от нас на восемнадцать лет по обычной исторической шкале – и на сотни лет по социальной. Мир, которым правили самозваные сверхлюди в синих мундирах, магильеры Его Величества кайзера Вильгельма, существа, управляющие материей силой мысли.
Автор публикуемых дневников – магильер, член Ордена Люфтмейстеров, покорителей воздушной стихии. Имя его почти до самого выхода в печати было мне неизвестно. Благодаря наведенным справкам, я выяснил это имя, но не стану публиковать прежде самих дневников, чтобы у читателей была та возможность, которая невольно оказалась у меня – смотреть на страшнейшую войну в истории человечества глазами безликого магильера. Глазами одного из тысяч кайзеровских слуг. И, если читатель достаточно выдержан, рассудителен и наблюдателен, он и сам заметит то, что в первую очередь побудило меня к публикации – изменение в этих самых глазах, сперва светящихся ликованием, энтузиазмом и верой в победу, затем – потухших и мертвых, как амбразуры покинутого бункера.
Как уже было сказано, дневники публикуются с сокращениями, и весьма существенными. Они охватывают три фронтовых года, с семнадцатого по девятнадцатый и полнятся информацией, оценку ценности которой мне, как редактору, пришлось взять на себя. Большая часть дневников не несет в себе ничего примечательно и интересного широкому кругу читателей. Множество солдат вели дневники и, уверяю, дневники господина магильера практически ничем от них не отличаются. Выспоренные и туманные рассуждения о смысле войны сменяются заметками о сослуживцах, погоде, питании и увольнительных, а пространным мечтам о мирной жизни приходят на смену фривольные истории, записанные в траншеях, и счета карточных партий.
Я не стану комментировать записи – лишь дуракам позволительно вступать в диалог с самой историей – но в некоторых местах буду вынужден внести свои редакторские пояснения.
Полагаю, предисловие можно считать оконченным. Я сознательно не даю оценку личности автора, написавшего нижеследующие строки. Во-первых, я полагаю, что у меня нет на это морального права. Во-вторых, я считаю это неважным. Пусть высохшие чернильные строки расскажут вам все сами. Позвольте им быть вашим Вергилием в мире, который реален и нереален в равной степени – в мире таинственных и могущественных кайзерских магильеров, призраков тревожной и печальной поры германской истории, слуг безвозвратно ушедшей эпохи.
2 ноября 1917 г.
Сапоги отыскал уже на месте, по прибытии. Потрепанные, болтаются на ноге, однако, можно носить. Осенью хорошие сапоги – спасение, солдаты ценят их выше, чем свои винтовки. Мне достались английские, подбитые, весьма недурной товар. Я предлагал за них сорок марок, но продавец, чернявый ефрейтор из пехоты, наотрез отказывался брать деньги, которые называл «кайзеровской подтиркой». Здесь, на фронте, чаще всего процветает натуральный обмен, а любая бумажка, несущая на себе печати, штампы или подписи, выглядит заранее подозрительно. Может, виной всему вездесущий имперский орел, для которого едкий по своей природе солдатский ум уже подобрал множество прозвищ – «стервятник», «курица в грязи», «фронтовой павлин» и так далее. Все, отмеченное этой птицей, как бы несет отпечаток злого таинства, и солдаты относятся к нему с естественной настороженностью. Удивительно, как изменились нравы за последний год.
Как бы то ни было, сапоги мне были смертельно нужны. Пришлось отдать за них портсигар. Он был дорог мне как память – серебряный, с гербом люфтмейстеров на крышке, при мне служит с пятнадцатого года. Но лучше лишиться портсигара, чем заработать «траншейную стопу» или наступить на ржавый гвоздь – и то и другое чревато здесь ампутацией. Тем более, что и на курево я в последнее время не богат…
Перечитал написанное. И вновь, ведя уже новый дневник, замечаю, до чего же все здесь тяготеет к вещам простым и существенным, материальным. Новые сапоги. Курево. Носки. Мыло. Прочее. Словно звон, царящий в воздухе больших городов, проникнутый фанфарами, призывами крепить фронт, защищать Германию и держаться ради ее детей, здесь рассеивается без следа. Остается лишь простое, примитивное, биологическое. Сухое белье. Кофе. Бритва. Вещмешок. Написал – и самому стало противно. Философ траншейный. Неужели вновь рисуюсь? Перед кем? Гадость.
7 ноября 1917
В соседней пехотной роте взорвался ночью ящик с боеприпасами. Отчего – неизвестно. Меня едва не вытряхнуло из койки, а испуг испытал такой, что до сих пор стыдно вспомнить. Сердце скачет, как у старика. Пишу – а грудь сдавливает нервным смехом, едва сдерживаюсь. Наваждение какое-то.
16 ноября 2017
Летали с лейтенантом Леманном на разведку, четыре часа в воздухе. Обычно заведено, что на разведку посылают троих, но командир эскадрильи, оберст Тилль, нашему чутью доверяет, отпускает вдвоем. Как бы то ни было, слетали безо всякого результата или «за молоком», как говорят ребята. Ни одной французской пташки на пятьдесят километров в округе. Мой самолет в порядке, Леманн жалуется на шумы в двигателе. Я пошутил на счет того, что шумы раздаются у него из желудка, но Леманн шутки не поддержал.
