Вадим Сухачевский - Завещание Императора
— Так, изредка... Не то чтобы...
— Неважно, я тоже не ахти. Все равно поймешь!.. Только представь: они... (что за такие "они" — мы еще обсудим), — они весь наш мир выстроили вроде шахматной партии. Тут Васька Бурмасов — фигура у них не велика, пешка, не более; только без пешки тоже партия уже иная совсем. А мы, представь, пешечку эту — по-незаметному — в карман! Всё! Рассыпалась вся их партия!.. Ладно, без пешечки, допустим, они наново все переиграли; а мы ее, пешечку, из кармана — да и в дамки! Была пешка — стал самый что ни есть ферзь! За кем выигрыш? за ними? При такой игре — черта-с два!.. Вот я до поры-то до времени сам себя в потаенном кармане, можно сказать, и схоронил. Ну, и чья взяла? Суди сам по результату... Понял хоть примерно, о чем я говорю?
— Если по правде — довольно смутно, — признался фон Штраубе.
— Не беда, — сказал Бурмасов, — еще будет время, поговорим. Сам-то я — знаешь сколько ломал над всем этим голову, пока что-то начал соображать?
— Где ж ты прятался столько времени?
— Это, что ли, вопрос! Мало ль потаенных углов в Петербурге!.. Одна беда — Филикарпий, подлец, подглядел, когда я уносил ноги... А Виола — нет чтобы сперва как следует допросить, — сама же сдуру его и хлопнула! Ну да мерзавцу и поделом... Видишь, все знаю!..
— А ее потом — кто? — спросил фон Штраубе.
— Эх!.. — погрустнел Василий и размочил тоску свою рюмкой водки. — Тут вишь какая история... Все еще любил я эту смурную. Чуял — пешка такая же, наподобие меня, надеялся уговорить, чтобы тоже схоронилась до поры до времени. В общем, телеграмму ей в гостиницу отбил, решил раскрыться... А она уже с пистолетиком наготове меня в своем нумере ждала. Видно, опасалась, что я этого Хлюста выведу на чистую воду. Стреляла-то она сам знаешь как. Кабы мне тогда подсвечник под руку не подвернулся... Ладно, за помин души... — Он еще себе налил и выпил в одиночку. — Хотя, — добавил затем, — какая там душа! Вся оказалась на корню запроданная. Потом я в ее бумагах порылся... Думал, она на одного только Хлюста работала, а там... Разве только в пользу какой-нибудь Гваделупы не шпионила!.. Кстати, на Валленрода я через ее бумаги вышел. И — видишь, как оно получилось-то вовремя! А то справляли бы сейчас по тебе тризну.
— Хлюста тоже ты на тот свет спровадил? — поинтересовался лейтенант.
— Если б и так — грех бы не велик, — сказал Бурмасов, — да только это он сам, ей-Богу. Увидал меня живого — так и дунул от меня по лестнице, как черт от ладана, вот шею невзначай-то себе и свернул. Туда ему, каналье, и дорога, хотя планы как раз у меня были другие: много чего вытрясти из него полагал — и насчет Суэцкого канала, и прочее... Вообще-то, по правде, не думаю, чтобы он шибко уж много знал. Хоть и высокопревосходительство — а тоже, поди, не фигура. Та же пешка, только возомнившая о себе.
— Пока что все у тебя, я смотрю, пешки, — вставил фон Штраубе. — Ну а кто же в таком случае фигуры — если знаешь, скажи.
Бурмасов уставился на него с удивлением, даже рюмку, не донеся до рта, опустил и отставил от себя.
— Про все фигуры покамест не скажу — не знаю, — ответил он. — Но про главную фигуру, про короля в этой партии — неужто еще не смекнул?
— Довольно, может, загадок, — устало взмолился лейтенант. — Давай, выкладывай.
— Какие уж тут загадки! — Василий смотрел на него несколько даже недоверчиво. — Я думал, уверен был — ты сам уже понял все. Я-то еще при том нашем разговоре, когда ты мне про себя, про тайну свою рассказал, — так я — почитай, сразу же... Нет, Борька, ты что, неужто — в самом деле, до сих пор еще?..
Фон Штраубе разозлился:
— Хватит! Скажешь наконец или нет?!
— Господи! — воскликнул Бурмасов так громко, что вся неказистая публика, находившаяся в трактире, повернула головы в их сторону, а половой пулей подлетел к нему: не надо ли "превосходительству" чего? Движением руки отослав полового, Василий перешел на громкий шепот, отчего голос его обрел еще более прожигающее свойство. — Господи! — повторил он. — Да ведь ты ж и есть этот самый король! В аллегорическом смысле, разумеется. Хотя, если задуматься, — то отчасти и в обычном тоже смысле... Вся ж эта партия, все комбинации — всё целиком вертится вокруг тебя! Пешкой, даже фигурой поважнее можно и поступиться; с исчезновением короля вся эта кутерьма теряет всяческий смысл... А вот мы его (тебя, то есть!) взяли — и... — С этими словами он влил в себя содержимое очередной рюмки, тем самым словно демонстрируя, как нечто, существовавшее миг назад, бесследно уходит в никуда. — Ну, понял ты наконец или нет?
Постепенно, с каждой рюмкой, он обретал свой привычный пьяно-возбужденный вид, когда, во избежание бури, спорить с ним лучше не стоило.
— Ладно, предположим... — почти что согласился с другом своим и спасителем фон Штраубе. — Предположим, эту аллегорию твою, с шахматами, отчасти могу понять и принять. Но как-то в ней у тебя так странно получается, что между пешкой и королем — пустота. Где, в таком случае, изволь сказать, остальные фигуры?
— Вот про фигуры... — Бурмасов запустил обе руки в шевелюру и тяжко задумался. — ...Про фигуры я тебе покамест много не расскажу. Ты бы еще, в самом деле, спросил про ТОГО, КТО РАССТАВИЛ ИХ НА ДОСКЕ! Тут уж, — по тому, что ты поведал в тот раз о себе, — скорее твоя прерогатива... Впрочем, о фигурах... — Он подозрительно огляделся по сторонам, и шепот его вдруг стал почти беззвучным. — То-то и оно с этими фигуренциями: пропадают они!
— Как это?
— А вот так! — прошелестел Бурмасов. — Была — и нет!.. Думаешь, я сам понимаю?.. Я же, брат, за тобой тенью следовал. Гляжу — взяли тебя в клещи какие-то два клистира. Я их еще прежде заприметил; по всему, думал, шпики.
— В котелках?
— Точно!.. Взяли они тебя, стало быть... повели... Я, понятное дело, — за вами... Проследил до самой квартиры, куда они тебя завели... Благо, против дома кофейня оказалась; черного хода в подъезде нет; что ж, думаю, можно и подождать, тем паче мадеру в кофейне подавали неплохую... Сижу, жду. Не спускаю глаз. Потом, смотрю, басурмане какие-то в азиатских халатах семенят по морозцу. У всех парша на рожах — прокаженные, что ли?..
— Всего лишь золотуха, — пояснил фон Штраубе.
— Ладно, — отмахнулся Василий, — мне с ними не целоваться... Впереди — старик, тоже азиат... Этот вроде был без парши... И входят в тот же самый подъезд. Снова-таки не поленился, — по пятам за ними... Они еще старика своего всё называли по имени... Как бишь?..
— Гаспар, — подсказал лейтенант.
— Во-во!.. И входят в ту же самую квартиру... Думаю: г-м-м, странно... Часов пять я мадерой грелся, пока из той кофейни наблюдал, чем дело-то кончится. Гляжу наконец — ты выходишь. Один. Я-то уже знал, что ты с Нофреткой остановился в "Астории", так что решил за тобой не идти, а вот на "котелков" этих и на басурман посмотреть еще раз... Сколько уж мадеры выпил, не помню; однако ж, странное дело, — не выходит никто. Тогда захожу в подъезд, поднимаюсь к этой самой "распроклятой фатере". Думаю — постучусь, а там видно будет. Мало ли: ошибся адресом человек... Только — там и стучать не понадобилось: дверь нараспашку, внутри разгром, ремонтерство какое-то... И — ни души! Ни "котелков", ни басурман — никого!.. Клянусь, — даже по горло намадеренный, никак я бы не мог их упустить! Говорю тебе: просто исчезают!.. — В глазах его обозначилось полубезумие. — Понимаешь? Как сон, как облака, как ветер. Вообще — из нашего бытия!.. Веришь — или, считаешь, спьяну мелю?
— Вот уж чего не считаю... — сказал фон Штраубе, удивляясь скорее этому "полу-" в частичном безумии друга; иной бы на его месте обезумел совсем.
— Слава Богу! — обрадовался Бурмасов, радость свою закрепив двумя, по очереди, рюмками водки и маслиной с куском белорыбицы на закуску. — Если бы не верил — всё! распрощались бы! Хоть ты мне и друг, и я ж за тебя... …!.. А ежели веришь — то, изволь, продолжу... Все эти дни увивался за тобой еще один клистир. Высоченный такой, на тонких ногах, похожий на эдакую птицу...
— На ибиса, — машинально подсказал фон Штраубе.
— Ну, там, на "ибиса", или на "чибиса" — опять ты всё в свою зоологию! — отмахнулся Бурмасов. — С таким вот, короче, носом-крючком — хуже чем у любого жида. И голос птичий: не говорит — квиркает... Где ты — там он... Снова мне любопытно стало — дай, думаю, посмотрю... И опять-таки, сукин сын, — исчезает!.. Уже в "Тихой обители", в "желтом доме" в этом, куда они тебя... Витька Ландсдорф, индюшкин кот! Ведь в карты играли вместе! Морду когда-нибудь всенепременно набью!.. Я там, к слову сказать, на время санитаром пристроился... Гляжу — и там этот Клистир Хренович: здрасьте, давно не виделись!.. Снова-таки — наблюдаю. Прямо, гляди, филёром сделался с тобой!.. Причем, появляется, он, подлец, как из воздуха, и исчезает туда же. Я уж за ним однажды — в самый ватер-клозет. Право, полчаса у двери возле кабины ждал — выйдет или нет? Так и не вышел! Я потом в кабинку-то не погнушался, заглянул: никого! пусто! Как тебе эдакие, Борька, метаморфозы?.. И еще один был... Этот, правда, реже... Но всегда с ибисом-чибисом на пару...
