Господин следователь. Книга восьмая (СИ) - Шалашов Евгений Васильевич

К тому же, на должность в полиции могли рассчитывать только те, кто имел армейское звание (то есть, чин) не ниже ефрейтора и «аннинскую» медаль. Медаль — это ладно, а вот чины, вернувшиеся со службы, как правило, были нижними. Это в моем времени подсмеиваются над ефрейторами, а здесь нет.

В дороге разговаривать хочется первую пару верст, потом не до разговоров. Тем более, что тропа, намятая ягодниками и грибниками закончилась быстрее, чем мне бы хотелось, а идти по лесу, перебираясь через поваленные деревья — удовольствие так себе. Но все-таки, обратил внимание, что там, где мы шли, угадывалась какая-то дорога — вернее, воспоминания о просеке, бывшей здесь двести с лишним лет назад. Тут и деревья пониже, зато крапивы побольше. Видимо, во времена Бориса Годунова и Смуты, через лес шла торная дорога до Выксинской пустыни.

В Кирилловском уезде, как слышал, где через лес проходил кусок волокового пути, проложенный в незапамятные времена, там даже трава растет плохо — земля утоптана до твердости камня.

Читал у кого-то — кажется, у Арсеньева, что дождь в лесу — это двойной дождь. И сверху на тебя течет, да еще и с деревьев вода стекает. Но читать-то это одно, а прочувствовать на своей шкуре совсем другое.

Часика через два — а по моим прикидкам, верст через шесть, хотя я могу и ошибаться, решили сделать привал. Скучковавшись под могучей елью, расселись. Все мокрые, словно курицы. И плащ -дождевик не слишком помог. Промок до самой задницы. Но что толку стонать? Нужно искать что-то светлое и радостно. Например, что нынче сентябрь, тепло, а если бы в октябре под дождем — было бы совсем хреново.

— Ваше высокоблагородие, может, по глоточку? — поинтересовался урядник. — Мокрые все, как бы не простудиться.

Городские полицейские притихли, ожидая, что сельский коллега получит разнос, а Абрютин, неожиданно усмехнулся:

— А у тебя есть?

— Так точно, ваше высокоблагородие, — засуетился Серафим Макарович, залезая в свой «сидор». Вытащив из него фляжку, гордо сказал: — Вот, туточки четушка. У меня даже и чарочка есть.

— Спросим у господина следователя, — хмыкнул Абрютин. Повернувшись ко мне, спросил: — Ваше высокоблагородие, не возражаете?

— Водку? — переспросил я. — В лесу? Без закуски? А, наливай…

Вредно, конечно водку пить, но сугубо из профилактических соображений. А чарка — в ней грамм пятьдесят с небольшим.

Четушка ушла влет. Да и что там пить-то, на пятерых мужиков? И закуска здесь ни к чему.

Вроде и потеплело, кровь в жилочках потекла. Даже не так сыро стало.

Курильщики (а здесь они все, кроме меня), немедленно вытащили портсигары и кисеты, и выдали общими усилиями такой сноп дыма, что я закашлялся. Откашлявшись под насмешливыми взглядами заядлых курцов, постарался настроить нос по ветру, чтобы он не вдыхал дым и заметил:

— Со стороны, подумают, что пожар.

— Некому нас тут видеть, только медведи, — усмехнулся Абрютин.

— Ежели, медведь выскочит, то ваша задача, господин исправник, защищать самого ценного среди нас, — сообщил я, намекая на собственную значимость.

— А кто у нас самый ценный? — хмыкнул господин исправник. — В данный момент самым ценным считается тот, кто дорогу знает. А дорогу знает только урядник. Стало быть — его и должны в первую очередь защищать. А вы, господин следователь, сами от медведя отбивайтесь. Но из вашего «бульдога» стрелять не рекомендую — только раздразните.

— Лучший способ борьбы с медведем — это ноги, — выдал старший городовой Смирнов и запел:

— Что мне снег, что мне зной,

Что мне дождик проливной,

Когда медведь бежит за мной!

Абрютин покачал головой и с укоризной посмотрел на меня — мол, научил ты подчиненных плохому. Помню-помню, меня уже Ухтомский в том упрекал.

Местная полицейская власть — урядник Серафим Макарович, фамилию которого я не спросил, наших прибауток не знал, поэтому все воспринял всерьез:

— Медведь нынче сытый, да и попадаются они нечасто. Ежели что — стрельнем в воздух, так он сам убежит.

— Но все-таки встречаются? — решил уточнить Савушкин.

— Бывает. В прошлом году парня у нас напугал, что по миру ходил.

— У тебя по миру ходят? — насторожился Абрютин. — Сирота? Ходит по миру, а я не знаю?

Хм… Оказывается, исправник должен знать еще и про своих нищих? Любопытно. Но в сущности, логично. Начальник уезда должен знать все, тем более, про потенциальных правонарушителей.

— Так это, ваше высокоблагородие, особый случай, — принялся объяснять урядник. — Сергунька — который по миру ходит, он и не сирота. Был бы сирота, давно бы я рапорт вам написал, в приют бы определили. Дом у него есть, мать с отцом. Только, отец пьет шибко, и мать с отцом заодно. Скотины никакой нет — была когда-то корова, так пропили, огород не сажают. Чем сажать-то, если даже картошки семенной нет? Дом-то, уже и в землю врос, крыша прохудилась. Соседи бы помогли, если бы попросили, но кто помогать станет, если им самим наплевать? Иной раз на работу к кому-нибудь нанимаются — отец к углежогам, а мать рожь убирать. Но работники из них ненадежные, берут их, когда уж совсем с работниками худо.

Серафим Макарович нервно принялся сворачивать еще одну цигарку, а я задумался. Что меня всегда удивляло — на что люди пьют, если они не работают? Еще в том, своем мире, задумывался. Допустим, начну я пить. Со службы меня турнут, а что дальше-то? Раз-другой в долг дадут, потом перестанут. Дом я продам, и все, что в доме. А что потом? Украсть или ограбить кого? Посадят. Да и характер нужно определенный иметь, чтобы красть. Нет, я, хоть теперь и следователь, но для меня сплошная загадка — на что пьют бездельники, которые, между тем, не крадут, и не грабят?

Урядник, между тем, продолжил свой монолог:

— А я Сергуньке много раз говорил — давай, парень, к кому-нибудь в работники нанимайся. Двенадцать лет уже, лоб здоровый — пора работать, а не милостыню просить. Если к Андриану — тот на весь год возьмет, с крышей, но за харчи, без жалованья. В лавке помочь, по дому подсуетиться. Конечно, работать много придется, а спать мало, зато и сам будешь сыт, и родителям какую краюху принесешь. В батраки — но это на сезон, сено косить, хлеб убирать. Но там уже и харч, и жалованье. Много не заработаешь, даже корову не купишь, но хоть штаны себе справишь. Все понимаю, что жизнь у тебя хреновая, но если работать не станешь, на блюдечке тебе деньги не принесут. Тебе же в возраст скоро входить, а кто за тебя замуж пойдет, если ты милостыню просишь? Уважение-то сызмальства зарабатывать надо. Я ж сам сызмальства работал — и в подпасках ходил, и с углежогами — сучки обрубал, уголь в мешки складывал — то, что по силам было, потом в батраки нанимался. Повезло, что на службу пошел, грамоте выучился, чин и медали получил, да в люди выбился. А он только ржет, да отвечает — мол, птички божие не жнут, и не сеют, а сыты бывают. Врезал я ему пару раз, а что толку? Еще и заскулил — вот, мол, нехорошо сироту обижать! Я, правда, еще раз поддал, чтобы родителей живыми не хоронил, да не прикидывался сиротинкой.

— А что там с медведем-то вышло? — полюбопытствовал я.

— Шел Сергунька по лесу — из Пусторадиц к нам, в Ольхово, а из кустов к нему под ноги медвежонок выскочил. Сергунька, не то от страха, не то от великой дурости его и пнул. Медвежонок-то, понятное дело, не один был. Медведица парня по лесу версту гнала. И догнала бы, если бы он свою котомку с сухарями в нее не кинул. Та, вроде как отвлеклась, а он до поля, а там народ. Штаны обделал, да заикается теперь.

— Может, уроком парню послужит? — предположил я.

— Какое там, — махнул рукой урядник. — Штаны простирнул, да снова по миру пошел. Недавно вон, домой в дымину пьяный явился, налили где-то. Отец его воспитывать стал — мол, сынок, нехорошо это, так он отцу в морду дал. Ладно, что отец пока в силе, накостылял сыночку, а что дальше-то будет?

Вопрос, в общем-то, тоже риторический. Точно, что ничего хорошего не будет.

— Что, орёлики, покурили? — спросил исправник, решивший, что привал слегка затянулся. — Тогда вперед!