Блондинка с розой в сердце (СИ) - Федин Андрей Анатольевич

Передала требование генерал-майора КГБ Корецкого. Тот пожелал, чтобы я явился к нему в кратчайший срок. Выяснил: что такое «кратчайший срок», Сашин отец не пояснил. Поэтому заверил Александру, что «как только, так и сразу».

Лебедева сообщила, что Битковых вчера задержали: и Павла, и Иннокентия Николаевича. Автомобиль с телом депутата Ленсовета Васильева на улице Гончарная нашли. А вот местонахождение Серого пока не вычислили.

— … Папа сказал, что никуда этот Арбузов не денется…

Ещё Александра подтвердила мои подозрения: Александр Гаврилович Васильев действительно прочёл её пока не опубликованную обличительную статью. Как оказалось, его жена была двоюродной сёстрой жены Сашиного начальника Мишкина.

В Нижнерыбинск я вернулся в пятницу днём (девятнадцатого июля). Город встретил меня жаркой солнечной погодой и криками торговавших около здания вокзала женщин. Я попрощался с попутчиками и с проводницей; ступил на перрон нижнерыбинского вокзала не выспавшийся, пропахший запахами вагона и потом. Направился к автобусной остановке с мыслью о том, что за девять дней новой жизни мне надоели поезда. Сам себе я пообещал, что в ближайшую неделю никуда на поезде не поеду. А на вокзал явлюсь лишь в воскресенье: встречу здесь свою семью — точнее, своего брата Владимира, его жену и его дочь.

Именно двадцать первого июля в прошлой жизни я вместе с Надей и Лизой вернулся в Нижнерыбинск с крымского курорта. Тогда нас на вокзале встретил Женька Бакаев на своём горбатом «Запорожце». Женька в тот день отвёз нас домой. Сегодня же меня не встретил никто. До своего нынешнего жилища я добрался в душном салоне автобуса. Приехал я сегодня не в тот дом, где «прошлый я» проживал в это время вместе с женой и дочерью. А в родительскую квартиру, куда я вместе с дочерью Лизой переехал после смерти жены и брата, и где после папиных похорон в одиночестве жил Дмитрий.

Сидевшие около моего подъезда женщины (пенсионного возраста) встретили меня натянутыми улыбками и неискренними приветствиями. Мне показалось, что они недолюбливали моего брата (а теперь — меня), но неумело скрывали это. Я раскланялся с ними, скрипнул дверью подъезда. Услышал за спиной шелест шепотков, не обернулся. Поднялся на лифте на свой этаж, открыл дверь. Бросил в прихожей рюкзак, поставил у стены обувь. В квартире было душно, пахло сыростью и Димкиным одеколоном (которым я в этой новой жизни ещё ни разу не воспользовался). Я открыл нараспашку окна и пошёл в ванную комнату.

Вечер пятницы я посвятил бытовым проблемам.

Уснул рано (благо, белые ночи остались в Ленинграде и в Карелии).

В субботу я прогулялся до Димкиного гаража, проверил состояние папиной «копейки». Ярко-зелёный автомобиль ВАЗ-2101 отец купил ещё в семьдесят девятом году. Долгое время этот автомобиль был папиной гордостью. После папиной смерти «копейку» эксплуатировал Димка. Он даже пару раз ездил на ней в командировки. Затем папина машина стояла и ржавела у меня в гараже, пока мы с дочерью «проедали» полученные с продажи моей отремонтированной «шохи» деньги. После мы продали и папин автомобиль — этих денег нам с Лизой хватило до поступления моих первых писательских гонораров.

Днём я опробовал «копейку»: прокатился в ней до своего дома. Вечером позвонил Бакаеву. Поначалу тот принял меня… за меня (за капитана милиции Владимира Рыкова, своего коллегу и приятеля). Но вскоре Женька понял свою ошибку. Он заявил, что наши с братом голоса похожи — я сообразил, что Бакаев нечасто общался с Димкой. Женьке я сообщил, что сам завтра поеду на вокзал и встречу там семью брата. Бакаев со мной не спорил. Я помнил, что к Димке он относился с уважением (пусть и редко с ним общался) — не в последнюю очередь потому, что мой старший брат окончил Высшую школу КГБ СССР.

В воскресное утро я встал пораньше, взбодрился холодным душем, побрился, опробовал Димкин одеколон.

Перед поездкой на вокзал я тщательно осмотрел своё отражение в зеркале. Отметил, что волнуюсь.

«Копейку» я припарковал на привокзальной площади (на том самом месте, где в прошлой жизни в этот же день стоял «Запорожец» Женьки Бакаева). С удивлением обнаружил, что не помню номер вагона, в котором приедет моя семья. Я в этой новой жизни хранил в памяти множество дат, имён и подробности никак не связанных со мной событий. Но в каком вагоне приехал тогда из Крыма я позабыл. Сообразил лишь, с какой стороны я в тот раз шагал по перрону к зданию нижнерыбинского вокзала. Ещё я вспомнил, как тащил громоздкий чемодан, у которого на вокзале в Джанкое оторвалась ручка (упрямо отказывался от помощи жены).

Поезд из Симферополя прибыл с десятиминутным опозданием. Он поприветствовал меня гудком. Длинная вереница вагонов ползла вдоль перрона, замедляя ход. Я стоял у входа в вокзал, скрестив на груди руки. Смотрел на окна вагонов. Думал о том, что сейчас я впервые в этой жизни встречу людей, которых в это же время знал, будучи внешне другим человеком. Людей, которые знали моего брата Димку. Ведь пока из своих старых знакомцев я видел лишь доктора Меньшикова (в Москве). Но в «тот раз» я познакомился с Леонидом Васильевичем уже в двухтысячных годах. Да и теперь я видел доктора лишь со стороны, даже не пообщался с ним.

Сердце в груди забилось чаще, при мысли о том, что сейчас я увижу Надю и Лизу. Увижу не на фото в семейном альбоме, не их портрет на кладбищенских надгробиях. Увижу живыми. Поговорю с ними. Услышу их смех. На мгновение я снова заподозрил, что мир вокруг меня не реален — впервые с того момента, когда в этой новой жизни я увидел в зеркале отражение своего брата Димки. Но тут же отбросил эту мысль. Когда вдохнул горьковатый табачный дым (курили стоявшие в паре шагов от меня мужчины). Когда услышал смех женщин, продававших у перрона жареные семена подсолнечника. Когда зажмурился от вполне реального солнечного света.

Дежурившая на крыше вокзала стая голубей то и дело взлетала и совершала в воздухе над перроном круги почёта. Привокзальные торговцы подхватили свои сумки и корзины, рванули к уже почти остановившемуся поезду. Я тоже сошёл с места, неспешно двинулся в сторону локомотива. Помахивал барсеткой, посматривал на прильнувшие к окнам купе лица. Вагоны вздрогнули, загрохотали, замерли. Проводники тут же окрыли двери, протёрли тряпками поручни. Они первыми ступили на перрон — вслед за ними туда же хлынули украшенные морским загаром пассажиры: кто с чемоданами и с сумками в руках, кто в тапочках и с сигаретой в зубах.

Лизу я увидел издали, когда та спускалась из вагона: заметил её яркий жёлтый сарафан с рисунком в виде больших белых ромашек. Я в прошлой жизни часто видел его, когда вновь и вновь рассматривал сделанные в Крыму фотографии. Лиза сейчас выглядела в точности, как на тех крымских фото: круглолицая, загорелая, темноволосая, с белыми бантами на косичках. Уже не маленький ребёнок, но ещё не подросток. Я заметил ямочки на её щеках и любопытный блеск карих глаз. Увидел, как взъерошенный мужчина с перрона подал моей дочери руку. Лиза воспользовалась его помощью, ловко спрыгнула на асфальт. Я услышал её звонкий смех.

Тут же сместил свой взгляд на выход из вагона. Потому что заметил появившуюся там стройную загорелую женщину. Подумал: «Надя». Заострённый кончик носа, миндалевидный разрез глаз. Густые распущенные тёмно-русые волосы и не завитая сейчас чёлка до бровей на лбу. «Гаврош» — вспомнил я название этой причёски. Такая же причёска была у Нади и на той фотографии, что послужила образцом для выбитого на её надгробии портрета. Надя что-то сказала дочери (я не разобрал слов, но услышал звуки её голоса). Она тоже воспользовалась помощью мужчины. Но не прыгнула, как Лиза. Она спустилась по ступеням, придерживая рукой подол платья.

Мужчину, который помог спуститься Наде и Лизе, я рассмотрел в последнюю очередь. Отметил, что он коротко подстрижен, темноволосый, смуглый от морского загара. С чуть оттопыренными ушами. Широкоплечий, подтянутый. В светлых брюках из тонкой ткани и в белой футболке, заправленной за ремень. Мужчина перекинулся парой фраз с Надей и с Лизой. Резко выдохнул и поднял с земли большой коричневый чемодан. Держал он чемодан не за ручку — обхватил его двумя руками. Над бровями у него блеснули капли влаги. Мужчина прижал чемодан к груди и слегка неуклюже двинулся по перрону. Лиза и Надя пристроились справа и слева от него.