Товарищ "Чума" 5 (СИ) - "lanpirot"

— Э-э-э… — вырвалось изо рта профессора Хорста, когда он узрел, что за его спиной никого нет, а прямо перед ним валяются сломанными куклами двое крепких охранников. — К-хе-ак это?.. — проблеял он, с трудом оторвавшись от свернутых на бок голов с искаженными внезапной смертью чертами лиц, и закрученных штопором синюшных шей.

Затем его взгляд неожиданно переместился в дверной проём, открытый нараспашку, в котором торчала кислая моя физиономия, но для Волли это была физиономия его бессменного секретаря, с которым на пару они распотрошили не одного бедолагу. Не узнать его профессор Хорст просто не мог, поэтому и выдавил с натугой:

— Was… Was es für die Scheiße, Matti⁈[1]

— Это дерьмо очень похоже на бунт, герр оберштурмбаннфюрер СС! — четко отрапортовал я своему непосредственному начальству. — А я, вроде бы, как заложник… — Я мотнул головой, указывая на возвышающуюся за моей спиной долговязую фигуру рыжего ведьмака.

— Sie werden bestraft sein…[2] — пробормотал Хорст, видимо, совсем плохо соображая. Магия Лихорука негативно действовала на мозги. От её воздействия нужно было отходить некоторое время.

— Ты чего несешь, Краут? Кого ты собрался наказывать? — прогудел позади меня Бомбадил. — Уж не меня ли?

— Нет… я своего… — И тут наконец эсэсовца начало отпускать от воздействия злыдня, а затем доходить что, вообще, происходит вокруг. — Красный ведьмак… Так ты всё-таки пришёл… И Карл, как всегда, оказался прав…

— А Карл — это старый Виллигут? — пробасил Том.

— Он… — ответил Хорст, но после этого почему-то замолчал. — Ты не русский, нет! — Мотнул головой немец, неожиданно переходя на русский язык.

— А кто же йа пьё твойемю? — с чудовищным акцентом, но тоже по-русски ответил Том.

— Ты — чертова островная обезьяна! — И этот нацистский утырок наголо рассмеялся Бомбадилу в лицо. — Томми-лимон![3] И твой русский ужасен!

Но так-то это фриц прав. Русский у Тома действительно отвратительный! Не мог уже выучить за столько лет. А вот у Глории он просто идеален, неожиданно вспомнилось мне. Да и в имя он попал: Том — Томми, разве не одно и тоже?

— Я шотландец, к твоему сведению! — гневно прорычал Бомбадил, заплевав мне всю спину слюной. — И не смей путать меня с британцами!

— Вы даже между собой не можете договориться, обезьяны! — брезгливо оттопырил нижнюю губу Хорст. — Так чего тебе от меня нужно, Томми? — произнес он.

Хотя, я думаю, что чертов эсэсовец давно уже обо всём догадался.

— Мне нужно выйти, Краут! — озвучил свои требования Бомбадил. — Иначе я откручу башку твоему заместителю…

— Так в чём проблема, Томми? — Нагло ухмыльнулся Волли Хорст. — Крути!

[1] Was… Was es für die Scheiße, Matti⁈ — Что… что это за дерьмо, Матти⁈ (нем.)

[2] Sie werden bestraft sein — Вы будете наказаны.(нем.)

[3] Во время Второй Мировой немцы называли англичан следующими уничижительными прозвищами:

— Tommys — Томми (вспомним Хайни и Джерри немцев);

— Inselaffen — островные обезьяны;

— Zitronen, limey — Лимоны, вероятно потому, что англичане на военных судах пили лимонный сок как профилактика от цинги.

Глава 23

— Спасите… герр Хорст… Волли… — дрожащим голоском произнес я и даже слезу пустил. — Я жить хочу… Молю, спасите меня! — Я даже на колени хотел бухнуться для пущего эффекта, но мне не дал Бобмбадил, легко удержав тщедушное тело Гретца за шиворот, словно жалкого котенка.

— Неужели тебе его ни капли не жалко, Джерри? — Том показательно положил свою огромную ладонь мне на макушку, а вторую на левое плечо. — Только одно моё движение — и твой верный помощник, с которым вы столько всего прошли и пережили, превратится в кусок мертвого дерьма! Неужели не проявишь к нему ни капли сострадания? Или он не заслужил?

— Жалко, Томми, — не стал скрывать Хорст, который уже успел оправиться от первоначального потрясения. Он уже понял, что с нашей стороны ему ничто не угрожает — покинуть зачарованную Вилигутом палату мы не сможем. Поэтому он взял стул, поставил его напротив дверного проёма и сел, забросив ногу на ногу. — Очень жалко! Таких расторопных помощников, у которых и опыт, и в голове еще кое-чего имеется, найти сложно… Даже неимоверно сложно, но… Если я вас отпущу, то в «мертвое дерьмо», как ты изволил выразиться, превращусь уже я.

— Серьёзно, тебя настолько низко оценивает твоё руководство? — решил еще немного постебаться над эсэсовцем Бомбадил.

— Ты просто не представляешь, из какой задницы мне пришлось выползти не так давно, — криво усмехнулся оберштурмбаннфюрер СС. — Я даже повеситься хотел, между делом… — Не знаю отчего, но он решил излить нам с Томом свою черную душу, видимо, накипело. А нас он, похоже, уже досрочно записал в покойники. — И все из-за вас, герр профессор! — крикнул он, обращаясь к Трефилову. — Ваша шестилетняя кома мне дорого далась, Бажен Вячеславович!

— Ой, только не надо ваших причитаний, герр Хост! — язвительно отозвался Трефилов. — Я, между прочим, по вашей вине пострадал здоровьем! И шесть лет потерял в коме, тогда как мог потратить это время на новые исследования и открытия!

— Это не моя вина, уважаемый Бажен Вячеславович, — произнёс Хорст. Несмотря на сложившуюся ситуацию, с похищенным советским ученым он разговаривал весьма учтиво, явно не желая портить и без того сложные отношения. — Тупые исполнители… Как сказал ваш усатый красный дьявол: кадры решают всё!

Я даже опешил на мгновение, пораженный таким кругозором Волли Хорста. Он даже Сталина умудрился процитировать. С таким субчиком нужно держать ухо востро!

— Иосиф Виссарионович зря не скажет! — Неожиданно вставил свои пять копеек и мой дедуля.

— Как же мне не хватает высококлассных, умных и исполнительных специалистов! — вновь пожаловался неизвестно кому эсэсовец.

— А сейчас станет еще на одного меньше… — напомнил Бомбадил, ставя меня на колени.

— Герр профессор… Волли, друг… Спаси! — вновь заканючил я, пытаясь разжалобить Хорста. — Дома жена, дети… Сопливые[1], — не удержавшись, добавил я, шмыгнув носом, хотя этого прикола никто из присутствующих не поймет. Но это для себя, чтобы хоть немножко поднять настроение.

Я видел, как в нервном тике забилось левое веко оберштурмбаннфюрера СС. Удерживать равнодушное и каменное выражение ему было очень тяжело. Хоть он и конченый, но хоть что-то человеческое было ему всё-таки не чуждо. И это я тоже прекрасно осознавал, анализируя перелив цветовых оттенков его ауры и воспринимая «эмпатическое излучение». Если бы он мог, он бы попытался спасти своего секретаря, уже давно превратившегося для Хорста в близкого приятеля, почти друга.

Но он просто не мог этого сделать — секрета колдовских знаков Волли не знал. Он лишь видел, как над ними корпел старый колдун Вилигут. Но, несмотря на эти душевные порывы, он одновременно оставался всё той же тварью, что без зазрения совести мучила и убивала узников в своей лаборатории вместе со своими, такими же отмороженными на всю голову сотрудниками. И будь его воля, он и нас бы уже препарировал на хирургическом столе. Живьем…

И я это понял, уловив его желание своим обострённым эмпатическим чутьем. Мне даже показалось на мгновение, что я улавливаю его отдельные мысли… Вот прямо как будто слышу… Но мысли в голове Хорста скользили так стремительно, что я за ними не успевал. Может быть, будь обстановка не такой нервной и накаленной до безобразия, я бы и сумел… Но пока, честное слово, было не до этого.

— Я тут ничего не решаю, Матти! — неожиданно сорвался едва ли не на визг профессор Хорст. — И моё желание ничего не значит — я ничего в этом колдовстве не понимаю! Совершенно ничего! И выпустить вас я не могу! Не-мо-гу! Понимаете? Да-да, вы, чертовы ведьмаки? Будьте вы прокляты со своей магией! Прости меня, Матти… Но я ничего не могу для тебя сделать… Совсем ничего… Но я обещаю, что позабочусь о твоей семье… Они не будут ни в чём нуждаться! Клянусь!