Алекс Мак - Чужаки
— Дураки! — со злостью сказал он, не надеясь, что его поймут. — Вам же легче было бы!
Больше он ничего не говорил и только, стараясь не обращать внимания на боль в плечах, смотрел по сторонам.
За стенами ему открылся огромный по средневековым меркам город с множеством каменных церквей, деревянными домами с огородами, обнесенными заборами и плетнями. Он увидел большое количество ремесленных мастерских, которые соединялись с жилищами ремесленников, которые, в свою очередь, объединялись в целые ремесленные слободы по специальностям. Причем кузнецы, оружейники и прочие, чья работа была связана с огнем, располагались рядами вдали от других. Некоторые улицы были замощены, хотя другие по-прежнему утопали в грязи. Мужики со своим пленником прошли мимо торга, где продавались всевозможные товары. Сайласу показалось, что он услышал немецкую речь, но, обернувшись, не смог отыскать говорившего в толпе народа. Наконец они добрались до большого каменного дома изящной архитектуры с большим каменным крыльцом.
Один из конвоирующих лорда крестьян что-то нашептал стражнику, стоявшему у входа, тот передал дальше, и через минут двадцать на крыльцо вышел важный мужик, богато одетый, в сафьяновых сапогах, с саблей в изукрашенных ножнах и шапке, отороченной соболем. Судя по тому, с каким почтением все попадали на колени, Сайлас понял, что это «самый главный». Его тоже повалили на землю, но он все же умудрился поднять глаза, чтобы повнимательней разглядеть человека, от которого зависела его дальнейшая судьба.
— Встаньте! — сказал человек. — Ты, — он указал на старшего из пленивших Бонсайта мужиков, — говори!
— Да вот, батюшка воевода, Иван Петрович, шпиена споймали. Под стены ночью приполз, а с утра в город собрался. Тут мы его и повязали. По-нашему не говорит, только что-то по-своему лопочет, а что — не понять. Толмач нужен.
Воевода Шуйский махнул рукой, и через несколько минут на крыльцо вылетел маленький человечек, которого, наверно, вытащили из-за обеденного стола, поскольку он что-то дожевывал на ходу, вытирая масленые губы рукавом кафтана. Человечек низко поклонился воеводе и спросил с сильным рязанским акцентом:
— Здесь я, воевода-батюшка, что надобно?
— Да вот, мужички лазутчика поймали. Надобно допросить.
— А что спрашивать-то? — подобострастно изгибаясь, поинтересовался толмач.
— Ну спроси, кто таков, что здесь делает, зачем в края наши прибыл и так далее.
Толмач старательно перевел, коверкая немецкие слова и так искажая их своим акцентом, что Сайлас с трудом мог его понять. Но, разобрав со второго раза задаваемые вопросы, он немедленно бросился отвечать, пытаясь соорудить на ходу правдоподобную версию. Судя по недоуменному виду переводчика, он был не в состоянии понять быструю, сбивчивую немецкую речь лорда. Видя растерянность маленького человечка, Бонсайт пожалел его и повторил все еще раз гораздо медленнее. Он заодно скорректировал некоторые факты, мучительно стараясь соотнести все его окружающее с определенным историческим периодом, да и вообще понять, в каком, собственно, времени он находится. Все, что он мог сообразить, заключалось в том, что он в Древней Руси, что начинается какая-то война, поскольку местные жители стремятся укрыться внутри крепости. Поэтому он отвечал, насколько мог, уклончиво, пытаясь одновременно вытянуть какие-нибудь конкретные факты из собеседника.
— Меня зовут Сайлас Бонсайт. Я английский купец. Прибыл с торговым кораблем и богатыми товарами в Дерпт. Отправился торговать. По пути на меня напали какие-то люди, ограбили, раздели и бросили на дороге. Они оставили мне эту одежду. Я надел ее и пошел, надеясь найти помощь. Так я дошел до вашего города и заночевал под его стенами. Я не делал ничего плохого. Не будете ли вы столь любезны сообщить мне, какой сегодня день и что это за город?
Он был вынужден еще несколько раз повторить отдельные фразы из своего спича, прежде чем толмач уразумел все, что Сайлас имел ему сказать.
— Зовут его Салас, Силантий по-нашему, — начал свое толкование переводчик. — Фамилие какое-то мудреное. Сам из енглизов. Купчина. Его обобрал кто-то по дороге. Говорит, худого не замышлял. Спрашивает, что за город да что за день.
Воевода махнул рукой, дозволяя толмачу ответить.
— День сегодня — первый осенний, года 1579 от Рождества Христова. Град сей славный зовется Псков. А ты подозреваешься, что лазутчик ты презренного Батория, короля польского.
— Спроси его, как он прошел через войско польское, что у реки Черёхи засело, — приказал воевода, а человечек перевел.
Сайлас старался быстро вытащить из памяти все, что касалось XVI века и вооруженных конфликтов между Европой и Россией. Как он корил себя за то, что так мало занимался русской историей! Единственное, что он мог извлечь, — были постоянные войны русских с поляками и шведами, но он не помнил, с чего там все началось и чем закончилось. Поэтому теперь Бонсайт лихорадочно соображал, что ему сказать, чтобы не оказаться в совсем уж безвыходном положении. «Клянусь, если выберусь из этой передряги, выучу русский!» — клятвенно пообещал он сам себе, а вслух сказал:
— Я не знаю, где такая река. Я прошел, наверное, там ночью, и меня никто не заметил, и я никого не видел.
Толмач перевел, а воевода нахмурился, судя по всему, ответ Сайласа ему не понравился. «Наверное, там какая-то река, которую нельзя не заметить», — с тоской подумал лорд.
— Спроси-ка у нашего гостя, как это он смог не заметить стотысячную армию, — уже с угрозой в голосе поинтересовался Шуйский, пристально всматриваясь в пленника. — Даже ночью.
Человечек побледнел от ужаса, чувствуя приближающуюся грозу воеводского гнева, но послушно перековеркал немецкие слова Сайласу.
Не зная, что ответить, тот только развел руками.
— В погреб его, в железа! — неожиданно закричал воевода, краснея лицом. Вены у него на шее и лбу вздулись синими веревками, и Шуйский стал по-настоящему страшен. — Запорю, запытаю, сволочь!
Он еще долго кричал, когда Сайласа уже волоком тащили в погребицу под крепостной стеной, потом резко повернулся и ушел в свои покои, сильно хлопнув дверями.
Когда лорда втолкнули в его новую тюрьму, он сначала ничего не мог разглядеть в затхлом, сыром помещении. Пахло подгнившим зерном и мышами. Наконец его глаза привыкли к темноте, и он смог разглядеть погреб. Нюх его не обманул, судя по всему, раньше здесь хранили провиант. На полу остались одинокие зерна, выпавшие когда-то из складируемых здесь мешков. Поэтому вопрос о мышином запахе отпадал сам собой. Еще Бонсайт обнаружил другого постояльца в этом замечательном помещении. У самой стены на куче соломы лежал человек, закованный в цепи.
— У меня, кажется, дежавю, — пробормотал себе под нос лорд. — Опять цепи, солома и замок на дверях. Эй, приятель! — позвал он своего товарища по несчастью.
Тот не пошевелился. Тогда Сайлас подошел поближе и потряс пленника за плечо. Лежащий застонал.
— Эй! — еще раз позвал его Бонсайт, пытаясь повернуть человека к себе лицом. Тело безвольно перевернулось, и лорд чуть не закричал от неожиданности. На него смотрело окровавленное, обезображенное лицо.
— Боже мой, — прошептал он. — Боже мой!
Раненый опять застонал и с трудом открыл один заплывший глаз.
— Я ничего не знаю, — проговорил он разбитыми, запекшимися губами по-немецки.
— Кто вы? Что с вами здесь делают? — спросил пораженный увиденным Бонсайт.
— Вы говорите по-немецки? — удивился его собеседник, пытаясь приподняться на своем ложе. — Вы не из этих дикарей. Они схватили меня недалеко от города, мы шли в разведку… Я нанялся к полякам… У меня семья, дети. Их нужно кормить. Я сам из Нюрнберга…
Раненый путался в словах, временами забывался, тогда его взгляд становился тяжелым и пустым. Но из его прерывистого монолога Сайлас понял, что он был немецким наемником на службе у польского короля Стефана Батория. Что они успешным маршем прошли по русским землям, взяв множество городов и пригородов. Единственное, что мешало победоносному походу, — это то, что местные жители сжигали свои поселения, уничтожали запасы продовольствия и уходили в Псков. Но Баторий надеялся, что город не окажет значительного сопротивления и его удастся взять с первого же штурма. Тогда вопрос с продуктами питания и фуражом разрешится сам собой. Он в конце августа подошел к реке Черёхе и встал там лагерем. Собеседник Бонсайта вместе с тремя товарищами был послан на разведку. Но русский отряд заметил их. Трое товарищей немца были убиты на месте, а сам он взят в плен.
— Вы не представляете, что мне пришлось пережить! Эти дикари — просто звери. Я же ничего против них не злоумышлял. Я солдат, я выполнял приказ!
Слезы потекли по грязным щекам пленника.
«А что он хотел, — подумал про себя лорд. — Это средневековье, если бы кто-нибудь из русских попал в плен к полякам, вряд ли бы с ним обошлись лучше. Разве что здесь все-таки стационарные условия, а поляки с собой весь пыточный арсенал таскать не могут. Хотя это наверняка компенсируется богатой фантазией». Но вслух он ничего не сказал, поскольку видел, что его товарищу по несчастью и без того плохо. Он был сильно избит, руки были вывернуты в плечах после пытки на дыбе, ноги раздроблены. Он был не жилец и сам прекрасно понимал это.
