Лев Соколов - Последний брат
Жизнь… Мысли его перетекли в другое русло. Жизнь… Он сам создал свою жизнь. Судьба дала ему крохотный шанс, тем, что он родился сыном хана, а не простого степняка. Но что дал бы этот шанс тлеющему человеку с теплой душой? Такой бы всю жизнь просидел за спиной своих братьев, более удачливых очередью рождения. Брал бы, сколько бросят, и гнул бы спину перед хаганом — сколько нагнут. Он был иным. Дух его был горяч, и еще с детства Урах понял: он сам должен быть владыкой. Он не испытывал к своим братьям особых чувств. Возможно, в этом были виноваты их матери, жены хагана, которые все время вели между собой подковерную борьбу за власть на женской половине, и естественно втягивали в эту вражду и сыновей. Но скорее всего, он не любил бы братьев даже если бы в доме хагана царило полное согласие. Еще с детства он понял, что его братья — это преграда к цели. Они — высокий частокол, за который для него не перелетит ни один луч счастья. Потому что в малом для него счастья быть не могло. Дух его был слишком велик для подчинения кому бы то ни было. И он расшатал и вынул этот частокол. Урах был рожден владыкой, и он стал им. Не было преград его воле, и лишь желание был его законом на этой земле. Верой его матери был ислам, и он сам стал муслимом — покорным Аллаху. Многие, у кого хватило смелости, порицали его за отказ от веры отца в Вечное Небо. Рты, изрыгающие хулу, он заткнул смертью. Глупцы не могли понять, что вера в Аллаха самая подходящая и для государя, и для подданных.
Еще юношей он понял, единственное, что ограничивает мощь духа — запреты, вбитые в голову в детстве. Убери запреты, и твои желания сравняют вечные горы. Запреты сами были горами — горами гнилого мусора. Сложенные из брюзжания предков, законов и наставлений дряхлых богов. Потому-то они и принял Ислам, что в нем под ворохом запретов Аллах скрыл сокровенное, которое Урах постиг. Аллах так же, как многие другие боги, осуждал убийство, разврат и предательство. За нарушение запретов мусульманина ждала джахханам — огненная геенна. Но Аллах так же сказал, что ни один правоверный муслим не останется в геенне навечно! И отбыв плату за свои грехи, все равно попадет в райский сад — джанну. Это был честный договор, который позволял храбрецу на этом свете творить абсолютно все, чего бы он не захотел! Сделал — ответишь. Но когда ответишь, потом все равно будешь рядом с Аллахом. Не это ли лучшее доказательство того, что Аллаху нравились храбрые, способные на подвиг мужи вместо послушных овец? А может, только такие смельчаки и попадут к Аллаху? Просто об этом не сказано людям, чтобы жизнью отобрать достойных. Разве хочет хаган видеть у себя при дворе нухуров, не способных на поступок? Почему же Аллах должен собирать к себе овец? Волки лучше. Главное, чтобы они были верны вожаку. Это — единственный закон, который им нужно знать.
От общих размышлений его мысли перешли к делам более конкретным. Вожак… А кто-то опять посмел покуситься на его власть. Отправившись на встречу с братом Амаром, он заодно послал доверенного человека проверить, как работает линия ямских станций по идущему к ромейской державе тракту. А потом к нему прискакал посыльный с сообщением — что доверенному кто-то срубил полбашки. Был этих смутьянов маленький отряд. Большую часть его убили, но кто эти люди, установить так и не удалось. Кто посмел тронуть человека со знаком, воплощающим волю самого хагана?! Откуда взялся отряд? Что он делал на этих путях? То, что тем же путем везут к нему брата Амара, — совпадение ли? Или же здесь заговор?! Урах сжал зубы. Не зря он проделал этот долгий пусть. Сперва разберется с братом, а потом перетряхнет весь улус, как блохливый мешок, и вытряхнет заговорщиков под свой взор. Тогда — горе им.
Полог распахнулся, и в шатер вошел Сахир-Буюрук. Этот тысячник ночной стражи один из немногих имел доступ в шатер хагана в любое время дня и ночи. Бледный цвет кожи и седые волосы вкупе с пустым выражением лица делали тысячника похожим на мертвеца. Сахир всегда имел такой вид, будто ничто из окружающего ему неинтересно, но ничто не могло укрыться от его глаз. Урах поглядел на Хсю-Ва и набросил шкуру на её наготу. Сахир склонился в поклоне.
— Высочайший, прибыл гонец от Хунбиша-Бильге с личным посланием.
— Впусти, — изрек Урах.
Сахир обернулся к выходу, выглянул наружу и жестом позвал гонца. В шатер усталой походкой вошел ночной страж с мешком в руках.
— Мне уйти? — спросил Сахир.
— Останься! — Качнул головой Урах и оглядел посланца. — Письмо или на словах?
— На словах, высочайший, — ответил посланец. — Я — обученный памятник.
Урах удовлетворенно кивнул. Читать и писать он не умел, и потому писем не любил. Его отец Хуран когда-то много сделал для того, чтоб обучить грамоте сыновей, причем грамоте не одного народа. Для того он выписал в орду ученых грамотников с разных концов улуса. Но Ураху грамота не давалась. Не было у него к ней ни склонности, ни прилежания. Он не понимал, зачем воину разбираться в этих закорючках. Вот его братьям Сырыму и Амару грамота давалась хорошо. Но Сырым уже давно мертв, а Амар скоро будет. Не сильно-то им помогло словописание… Однако посмотрим, что послал Хунбиш.
— Говори! — приказал Урах посланцу.
Звериная шкура отлетела, отброшенная изящной рукой, и Хсю-Ва предстала перед мужчинами во всем великолепии своего естества. Видно, под шкурой ей стало жарко и она проснулась, и теперь, приподнявшись на локте, осматривала собравшихся ленивыми лукавыми сонными глазами. Урах мельком глянул на неё с раздражением. Сахир спокойно окинул её своим пустым мертвым взглядом. Посланец стрельнул глазами на девушку, наткнулся на обычно потаенное и, испуганно взглянув на хагана, потупил очи.
— Прикройся, — приказал Урах девушке.
— Мне жарко… — капризно пробормотала Хсю-Ва, но при этом подтягивая к себе и накидывая халат. Она могла дразнить хагана, говорить и делать многое, о чем другие и помыслить не могли. Могла даже возражать и оспаривать его волю, но — только наедине. Дурой она отнюдь не была, поэтому все, что приказывал хаган при своих людях Хсю-Ва исполняла, и исполняла быстро.
— А ты… — Урах обернулся к посланцу. — Мне что, нужно спрашивать дважды? Что мне велел передать Хунбиш?
— Прости, высочайший! — очнулся посланец. Он постоял еще секунду, подняв глаза кверху, вспоминая. А потом быстро и уверенно начал выдавать запомненное.
— «Мой хаган. Сим посланием доношу тебе, что дело пошло не совсем, как задумано. — Глаза Ураха сощурились. — Брат твой Амар-Мэргэн почуял неизбежное, хоть я не дал ему к тому ни самого малого повода. На последней стоянке под покровом ночи Амар-Мэрген и его сопровождавшие пошли в тайный побег, замечены были стражей и остановлены стрелами. Так умер брат твой. Гонец, который доставит письмо, доставит так же тебе и его голову. Более подробно ты можешь все узнать у гонца, благо он всему был самоочный свидетель…»
Урах облегченно выдохнул. Сахир заметил, как растворяется желчь гнева хагана, уходя от лица. Но все же гнев не нашел выхода, теперь следовало вести себя еще осторожнее.
— «…Худо однако, что нескольким сопровождающим твоего брата, из румеев, удалось ускользнуть и укрыться в лесу, — продолжил посланец. — Нельзя позволить румеям помнить им то, чему они были свидетелями. У меня здесь достаточно людей, чтобы не выпустить их из леса, но мало для того, чтобы найти их. Потому, прошу тебя высочайший, прислать сюда как можно скорее людей, чтобы концы дела связались, и все утихомирилось и успокоилось».
— Ты слышал, Сахир? — Повернулся к тысячнику хаган. — Отряди людей, пусть едут на подмогу Хунбишу. Пусть заглянут под каждый лист в том лесу и отыщут беглецов. Потом нагонишь меня. Я поеду обратно в орду. Мне здесь уже делать нечего.
— Твой приказ у меня в ушах, глазах и на сердце, высочайший. — Поклонился Сахир-Буюрук.
— Покажи мне её, — приказал Урах гонцу.
Посланец приблизился, открыл мешок, снял крышку с кадки с соляным раствором с поклоном поставил её перед хаганом и отошел на прежнее место. Хсю-Ва брезгливо сморщила нос и одновременно широко открыла глаза от любопытства. Сахир уже собравшийся идти отдать приказ, задержался. При всей его бесстрастности любопытство не было чуждо и ему. Урах не чинясь сунул руку в кадку, и вытащил оттуда за спутанные волосы отрубленную голову, развернул её к себе лицом, внимательно осмотрел черты, и застыл, уставившись немигающим взглядом в побелевшие глаза мертвеца, будто бы повел с усопшим братом безмолвный разговор.
— Здравствуй, Амар, — пробормотал Урах. — Так вот ты какой стал. Жаль, не увидел я…
Урах не договорил. На лице его проскользнула быстрой тенью странная смесь мрачной злобы и давних теплых воспоминаний. Держа голову за волосы на затылке, он второй рукой смахнул ей пряди со лба, чтоб лучше видеть лицо, и вдруг застыл, а потом лихорадочно начал ощупывать у мертвой головы область между теменем и правым виском. Хсю-Ва, гонец и Сахир с молчаливой тревогой следили за ним. Лицо Ураха перекосило ужасающей гримасой гнева.
