Красный мотор (СИ) - Тыналин Алим

Я улыбнулся. За этот год я уже привык к дипломатическим талантам Величковского. Он умел устраивать такие «случайные» встречи, что комар носа не подточит.

— Как скажете, Николай Александрович. Вам виднее, как лучше подойти к делу.

Мы еще немного поговорили о последних научных новостях, после чего Величковский засобирался:

— Встретимся в два часа у входа в Политехнический. И да, Леонид Иванович… — он уже стоял в дверях, — захватите с собой образцы вашей нынешней резины. Думаю, они весьма заинтересуют Сергея Васильевича.

В большой аудитории Политехнического музея было многолюдно и душно. Высокие окна с мелким переплетом пропускали серый декабрьский свет, падавший на ряды деревянных скамей, заполненных студентами и научными работниками. Мы с Величковским устроились в середине зала.

Сергей Васильевич Лебедев оказался невысоким худощавым человеком лет пятидесяти, с аккуратно подстриженной седеющей бородкой клинышком и живыми карими глазами за стеклами простого пенсне в металлической оправе. Его потертый черный сюртук и слегка помятый воротничок говорили о человеке, для которого внешний вид — дело десятое.

Но стоило ему начать говорить о полимеризации бутадиена, как весь облик преобразился. Движения стали порывистыми, глаза загорелись, а голос окреп. Он быстро заполнял доску формулами, попутно объясняя тонкости процесса с таким увлечением, словно рассказывал захватывающую историю.

После доклада Величковский представил нас. Лебедев внимательно выслушал мой рассказ о проблемах с резиной для автомобильного производства, изучил образцы.

— Интереснейшая задача, — произнес он, разглядывая треснувший патрубок. — Но, к сожалению, сейчас я полностью погружен в теоретические исследования. Понимаете, мы на пороге важнейшего открытия в области катализа… — его глаза снова загорелись, — … и любое распыление сил может помешать.

Он замолчал, что-то обдумывая, потом вдруг оживился:

— Но знаете что? — продолжил Лебедев. — Вам стоит поговорить с Борисом Ильичом Вороножским. Он работает в прикладной лаборатории при Химико-технологическом институте. Блестящий экспериментатор, хотя… — Лебедев слегка поморщился, — … несколько эксцентричен. Но в практических вопросах синтеза полимеров разбирается превосходно.

— В чем выражается его эксцентричность? — осторожно поинтересовался я.

Лебедев и Величковский переглянулись.

— Ну, например, он убежден, что все важные эксперименты нужно проводить ночью, когда «космические вибрации благоприятствуют реакциям полимеризации», — Лебедев едва заметно улыбнулся. — И еще он разговаривает со своими катализаторами. Но результаты! — он поднял палец. — Результаты у него всегда превосходные.

Мы попрощались с Лебедевым у выхода из музея. Он торопился в свою лабораторию, но успел набросать на клочке бумаги адрес Вороножского и короткую рекомендательную записку.

Промозглый декабрьский день уже окутал Москву сизым туманом. Мы с Величковским взяли извозчика и поехали в сторону Миусской площади, где располагался Химико-технологический институт.

Пока ехали, профессор рассказал мне еще несколько любопытных историй о Вороножском, которые ходили в научных кругах. Он, похоже, решил подготовить меня к предстоящей встрече.

— Видите ли, Леонид Иванович, — начал он, когда наш извозчик свернул на Тверскую, — Борис Ильич человек… своеобразный. В прошлом году на заседании Химического общества он доказывал, что успех полимеризации зависит от фазы луны. И ведь что удивительно, он принес подробные таблицы с результатами экспериментов!

Величковский помолчал, глядя на заснеженную улицу.

— А еще был случай на международной конференции в Риге. Вороножский должен был делать доклад о новом типе катализаторов. Так он притащил с собой клетку с вороном! Заявил, что птица его соавтор, потому что именно ее карканье натолкнуло его на правильное решение. И знаете что? Доклад произвел фурор. Немецкие химики потом месяц обсуждали его результаты.

— А что касается научной репутации? — осторожно поинтересовался я.

— О, тут можете быть спокойны, — профессор энергично протер запотевшее пенсне. — Его статьи публикуют лучшие химические журналы Европы. Просто он… как бы это сказать… верит, что наука требует не только логики, но и интуиции. Весьма своеобразной интуиции.

Институтское здание темнело на фоне вечернего неба. Только в нескольких окнах горел свет, и среди них — три ярко освещенных окна в правом крыле второго этажа.

— Похоже, Борис Ильич на месте, — заметил Величковский, поправляя пенсне. — Он почти никогда не уходит до полуночи.

Поднявшись по гулкой лестнице, мы оказались перед дубовой дверью с медной табличкой «Лаборатория специальных полимеров». Из-за двери доносилось негромкое бормотание и странное шипение.

Величковский решительно постучал. Бормотание стихло, послышались быстрые шаги, и дверь распахнулась, явив нам весьма необычное зрелище…

Перед нами предстал высокий худощавый человек лет пятидесяти в длинном черном халате, больше похожем на средневековую мантию. Его седые всклокоченные волосы стояли дыбом, словно их обладатель только что получил электрический разряд. На крючковатом носу держалось старомодное пенсне в серебряной оправе, а в руке он сжимал колбу с дымящейся зеленоватой жидкостью.

— А, Николай Александрович! — воскликнул он, даже не взглянув на меня. — Вы как раз вовремя. Мой катализатор сегодня в прекрасном настроении, просто замечательном! Смотрите, какой цвет, какое свечение!

Он поднял колбу к свету. По стенкам действительно пробегали странные блики.

Лаборатория Вороножского поражала воображение. Огромные столы были заставлены причудливыми стеклянными приборами, между которыми вились трубки и змеевики.

В углу громоздился внушительный шкаф с сотнями пробирок, в каждой из которых что-то пузырилось или светилось. На стенах висели астрологические карты и таблицы фаз луны, испещренные химическими формулами.

— Борис Ильич, позвольте представить… — начал было Величковский.

— Да-да, конечно, — рассеянно кивнул Вороножский, все еще любуясь своей колбой. — Только сначала взгляните сюда. Видите эти пузырьки? Они поднимаются против часовой стрелки! Я же говорил, что полимеризация идет лучше при убывающей луне.

Я молча достал из портфеля образцы нашей резины и положил на стол. Вороножский наконец оторвался от колбы и мельком взглянул на них. Через секунду он уже держал в руках лупу и внимательно изучал структуру разлома.

— Любопытно, весьма любопытно… — пробормотал он. — Какая грубая структура! Молекулы совершенно не хотят выстраиваться в правильные цепочки. Безобразие просто.

Следующие полчаса он метался по лаборатории, проводя какие-то экспресс-тесты и бормоча себе под нос. Наконец остановился и уставился на меня:

— Нет-нет, это совершенно невозможно. Сейчас Меркурий входит в созвездие Козерога, а значит, все эксперименты с эластомерами обречены на провал. Вот через три месяца, когда Юпитер…

Я понял, что нужно срочно менять тактику. Учитывая характер профессора, прямой подход здесь не сработает.

— Борис Ильич, — осторожно начал я, — а правда ли, что немецкие химики считают невозможным получение синтетического каучука в промышленных масштабах?

Вороножский резко развернулся, его глаза сверкнули:

— Что? Эти самодовольные педанты из Байера? Да что они понимают в тонких материях! Нет-нет, это совершенно невозможно, — он решительно замотал головой. — Сейчас Меркурий входит в созвездие Козерога, а значит, все эксперименты с эластомерами обречены на провал. Я же говорю, давайте через три месяца, когда Юпитер…

— Но может быть… — начал я.

— Абсолютно исключено! — профессор уже потерял интерес к разговору и вернулся к своей колбе. — Катализатор чувствует, когда время не подходит. А сейчас он говорит мне, что нужно заниматься совсем другими исследованиями. Вы только посмотрите на эти пузырьки!

Было ясно, что дальнейший разговор бесполезен. Мы с Величковским откланялись. Профессор, казалось, даже не заметил нашего ухода, что-то бормоча своей колбе.