Кристоф Оно-ди-Био - Бездна
– Древние называли их «каменными языками», – сказал мой отец.
– Каменными языками?
– Да, языками змей или ящериц, которых феи или духи скал превратили в камень.
– Они – горгоны? – спросил ты, тотчас проведя аналогию.
Ты бегал по пляжу в своем плаще с капюшончиком, разыскивая в гальке кусочки отполированного морем стекла; ты называл их драгоценными камнями и собирался спрятать на пиратском острове из гипса, – твои дедушка с бабушкой построили его через два дня, с берегом, к которому могли пристать твои корабли из «Плэймобил», с пещерой для сокровищ и вулканом с извергающейся лавой, которую ты покрасил в оранжевый цвет.
Скалы выглядели грандиозно – не знаю, понимал ли ты тогда их красоту. Три поколения нашей семьи стояли сейчас на этой белой каменной арене с черными вкраплениями, на стометровой высоте. А внизу расстилалось темно-зеленое море с его дурманным запахом водорослей. И пусть нас хлестал по лицу соленый ветер, мы не чувствовали холода, у нас было хорошо и тепло на душе. Мы поднялись по узкой тропинке, вьющейся через долину по-над морем. Дома в камине пылал огонь. Ты играл в пиратов на большом ковре. Акулий зуб стал новым сокровищем Черной Бороды.
И тут зазвонил мой телефон. Я услышал мягкие переливы арфы. Посольство. Я ничего не понимал. Потом произнесли мою фамилию.
– Да-да, это я… Конечно, это имя мне знакомо… Какое опознание? Что вы такое говорите?!
Они упомянули какой-то «центр».
– Простите, мне кажется, вы ошиблись.
– Но вы действительно месье?…
Я ответил «да». Тогда мне сообщили подробности, и каждое слово было безжалостным, как удар в лицо. Потом они спросили, есть ли особые приметы. Я ответил: «Татуировка… крест».
И сполз на пол, привалившись к стене.
– Нам сообщили это из центра.
– Но о каком центре вы говорите?
– Центр дайвинга. Центр дайвинга Абу Нуваса[174].
Разговор продлился еще несколько минут, затем они отключились, предварительно попросив меня записать номер телефона, что я и сделал. Мне с трудом удалось встать на ноги. Я погладил по голове своего маленького сына, который смотрел на меня глазами его матери.
А я взглянул на свою:
– Вы сможете оставить у себя Эктора?
– Ну конечно. Что случилось, Сезар? Ты похож на привидение.
– Мне предстоит долгое путешествие.
IV
Страна Аладдина
Middle east. Sushi bar[175]
Я предъявил свой билет и вошел в рукав, ведущий к самолету. Длинный коридор оказался настоящей рекламной западней. Плакаты на стенках, прославлявшие некий английский банк, созданный сто пятьдесят лет назад для финансирования опиумного трафика, в упор расстреливали пассажиров целыми залпами слоганов: «Будущее дарит вам шансы!», «Обмен между Югом и Югом станет нормой, а не исключением», «Хлопок и кукуруза дерутся за инвестиции!» Коммерческий бум планетарного масштаба не отпускал вас до самого взлета в облака.
Да и в облаках тоже было не легче. Взревели моторы, мы поднялись на высоту десять тысяч метров. Нас ублажили выпивкой. Обессилев от пережитого напряжения, я задремал было в своем удобном кресле, как вдруг медоточиво-монотонный голос стюарда проник в мои слуховые каналы и вырвал из приятного забытья.
– Дамы и господа, сейчас вам предложат беспошлинные товары нашего бутика: аксессуары для смартфонов, духи самых известных фирм – Gucci, J.– P. Gaultier, Calvin Klein. Сообщаем вам, что эти товары стоят у нас на двадцать-тридцать процентов дешевле, чем на земле. Если вы захотите получить дополнительную информацию, не стесняйтесь, спрашивайте! Покупки можно оплатить кредитной картой. Желаю вам всего хорошего!
Затем он повторил то же самое по-английски: «They are cheaper than in the commerce». Я не был уверен, что «cheaper than in the commerce» правильно с лингвистической точки зрения, но больше всего меня шокировал его неприкрытый напор. Ничего общего с тактичным поведением стюардесс, которые еще недавно тихонько провозили между рядами свои тележки, перечисляя товары, не облагаемые налогами, ласковым, почти завораживающим тоном ненавязчивой подсказки. Теперь мы вступили в период агрессивного принуждения. Европа нищала, и этому типу не терпелось поскорее всучить нам свой товар. С каждой продажи в воздухе он получал комиссионные. А иначе как же он сможет выплачивать алименты бывшей жене, ведь его зарплату урезали на треть по причине кризиса и «стремления к солидарности», которой предприятия требовали от своих служащих.
Я взглянул в иллюминатор на бело-голубой небесный простор. Интересно, скоро ли они научатся размещать рекламу прямо на облаках?
Я раскрыл «Илиаду». Гектор, уходивший воевать с греками, прощался на крепостной стене Трои с Андромахой-«белорукой» и с сыном Астианаксом, которому было два или три года. Рыдающая жена умоляла его, во имя своей любви и их ребенка, не рваться в сражение, не делать ее вдовой, а сына сиротой. Гектор утешал ее, говорил о чести – о эта старая добрая Троя, как сейчас говорят: старая добрая Франция! – и наклонялся к маленькому сыну, который испуганно плакал при виде сверкающих доспехов отца и лошадиного хвоста, венчающего его шлем. Гектор с громким смехом снимал шлем, брал сына на руки, прижимал к своей могучей груди и заклинал богов: «Пусть когда-нибудь скажут о нем: он превзошел своего отца!» Когда греки ворвутся в Трою, они сбросят ребенка вниз с крепостной стены.
Это чтение не очень-то располагало ко сну. Я закрыл «Илиаду», взял «Одиссею» и попросил вторую порцию водки. Облака плыли по небу, как островки пены в раковине после бритья. Вот только фаянсового края не было видно.
Французские власти оповестило испанское консульство. Они нашли мое имя и номер телефона в ее вещах.
На экране, вделанном в спинку переднего кресла, показывали продвижение самолета. На пунктире его маршрута появилась точка – Кааба, здание кубической формы, находящееся во внутреннем дворе мечети Масджид аль-Харам в Мекке, к которому устремлялись молитвы всех мусульман мира. Многое бы я дал, чтобы замедлить полет, никогда не прибыть в пункт назначения. Мой сосед, молодой человек лет тридцати с жиденькой бородкой, в джинсах и кроссовках, заговорил со мной. Он был радостно оживлен. Даже возбужден, пожалуй. Мне хотелось поспать, но я был зажат между ним и иллюминатором и не мог уклониться от беседы.
– Я лечу на хадж, – сообщил он.
– Но ведь вы еще очень молоды, – заметил я.
– Хадж – основа ислама, и я, пока не совершу его, буду истинным мусульманином всего на четыре пятых[176]. Кроме того, мне неведомо, когда я умру, а сейчас я нахожусь в добром здравии, и, раз у меня есть средства на эту поездку, нужно совершить ее.
Я прошептал:
– «Тому, кто не совершил хадж, имея средства и верховое животное, на котором может добраться до Дома Аллаха, нет разницы умереть иудеем или христианином…»[177]
Его глаза изумленно расширились.
– О, вы так хорошо знаете это?!
– Да, интересуюсь.
– Примите мое почтение! – И он прижал руку к сердцу. – Меня зовут Брахим.
И он заговорил о стоимости этого паломничества: больше трех тысяч евро. После чего обосновал свое решение: чем дальше, тем меньше будут добывать нефти, а значит, вздорожают билеты на самолет. Опять-таки, если промедлить, наступит лето, когда число паломников сильно возрастает, а находиться в давке – само по себе тяжкое испытание, да еще и жара станет совсем невыносимой. В настоящий момент у него нет детей, но есть планы создать семью, и потому совершить хадж до того как раз даже уместно, «чтобы потом Аллах внял его молитвам и исполнил все желания».
– А кроме того, – добавил он, – когда-нибудь Кааба будет разрушена.
– Да, но это случится в конце времен, – возразил я.
– Кто знает, может, этот конец уже близок.
– Вы правы, все случается быстрее, чем хотелось бы.
И я закрыл глаза. После водки очень хотелось спать, но голос соседа вернул меня к действительности.
– Мне не терпится увидеть Каабу!
У него восторженно сияли глаза. Я даже растрогался.
– Вы попытаетесь дотронуться до черного камня? – спросил я.
Он восхищенно взглянул на меня:
– О, вы и это знаете?
– Я же говорил, что интересуюсь…
– Вам следовало бы ехать со мной!
Я усмехнулся: «иноверцам» был запрещен доступ в Мекку, на территорию священного города. Этот камень, вделанный в серебряный цоколь и установленный на большом священном кубе, по преданию, был принесен ангелом из рая; вначале он был белым, но со временем почернел от прикосновений грешников. Говорили, будто он был святыней более древнего культа, предшествующего исламу. А еще говорили, что в день Страшного суда он обретет язык, дабы свидетельствовать об искренности человеческих сердец.
– Как вы считаете, этот камень – метеорит?
