Кристоф Оно-ди-Био - Бездна
За пляжем продолжался мегаполис – очередная вереница башен с мигающими огоньками. Я допил свой мохито. И спросил:
– Ну а ты как?
– Луи-Хассану уже восемь. Официально я все еще женат на его матери. А неофициально все гораздо сложнее: я никогда не знаю, где она…
Он познакомился с Лейлой после того, как завалил экзамен на звание агреже[181]. И все же отец не дал ему сойти с прямой дороги к профессии экономиста. Это случилось в Лондоне, в престижнейшей Лондонской школе экономики. Великая любовь с первого взгляда. Лейла была красавицей, но уже тогда сбилась с пути.
– И что она тут делает?
– Изменяет мне. – Жюль помолчал и продолжил: – Хорошо хоть, что бросила пить… То есть бросает – каждый день. На прошлое Рождество, когда мы были в Аргентине, она на глазах у моих родителей проехалась на лошади совсем голая.
– Не выдумывай!
– Я правду говорю. Мы были в гостях у друзей моих родителей. Ты знаешь, что они теперь живут в Аргентине?
– Нет, я ничего не знал.
Жюль всегда ко всему относился беззаботно. Его подружки вечно на это жаловались. Он поведал мне, что в настоящий момент встречается с нигерийской стюардессой, которую подцепил в самолете Люфт-ганзы, на рейсе Тегеран-Дубай. Потом заказал нам по третьему коктейлю. Я не стал спорить. Завтрашний день сулил ужас, и я нуждался в анестезии. Забыться, хотя бы на этот вечер. Я взял блинчик с креветками.
– Значит, ты теперь банкир.
Он сокрушенно кивнул:
– Увы, да.
– Специалист в области исламских финансов?
Он снова кивнул.
– А что это за штука – исламские финансы?
– Это смешанные шариатско-светские финансы.
– Звучит великолепно. А конкретнее?
– А конкретнее, я выпускаю исламские облигации – sukuk.
– Что это – sukuk?
– Это множественное число слова sek, от которого произошел французский «чек». Сугубо исламские облигации, так как в исламе, видишь ли, строго запрещается увеличивать свои капиталы, помещая их в банк под проценты. Деньги следует вкладывать только в реальные вещи – в драгоценные металлы, в производство машин, в строительство домов. И все это называется не «прибылью», а «учетной ставкой».
– Но ведь это одно и то же?
– Не совсем. Здесь ты можешь быть уверен, что сфера финансовой экономики отражает реальное положение дел в сфере производства. Кроме того, это еще и гигантский маркетинговый инструмент, поскольку исламские банки получают прибыль, оперируя исламскими займами точно так же, как обычные.
– И что же… тебе нравятся эти sukuk?
– Еще как. 700 миллиардов в 2008 году, 1100 миллиардов в 2011-м. Мы собираемся внедрять их во Франции: у них прекрасные перспективы.
Я улыбнулся.
– Смешно, правда?
– Что смешно?
– Я имею в виду нас. Вспомни, как двадцать лет назад мы скитались в лохмотьях по Индии. И едва не угодили в лапы к кришнаитам – из-за твоих глупостей.
– Да ладно, подумаешь, какие-то несчастные калеки, кто безрукий, кто безногий…
– И все равно из-за тебя мы чуть не влипли…
Жюль подозвал официанта. Плотина времени рухнула, нас захлестнул поток воспоминаний. Аромат мангового ласси[182] в Пондишери. Запах масла и увядших цветов, исходивший от статуй Ганеши в храме Шри Минакши Мадурая[183]. Моя болезнь и тень от лопастей вентилятора над постелью…
Мы помолчали, наш энтузиазм выдохся. Потом Жюль спросил, уже серьезно:
– А ты о пакте помнишь?
– Еще бы! – ответил я мечтательно.
Он продолжал:
– После Индии мы собирались поехать на Восток, пожить на крышах Каира, жениться на Шехерезадах, перенять от них арабский язык, курить кальян, как у меня на улице Эстрапад, презирать деньги и жить в благородной нищете, читая Альбера Коссери[184].
– Да, помню, – сказал я, глядя на море, которое волновалось все сильнее и сильнее. – И все-таки мы поступили совсем не так. Ты обожал его роман «Бездельники в плодородной долине», а кончил кем? – банкиром, специалистом в области исламских финансов…
– А ты хотел стать лучшим романистом нашего поколения, и кем же теперь работаешь? Журналистом… Мы предали наши идеалы, ты ведь так думаешь?
– Н-да, полагаю, что предали.
– Но, предав их, мы преуспели.
– Преуспели в чем?
– Наверное, в том, что выжили…
И он печально задумался. Я тоже. Я знал, кто незримо присутствовал в нашей беседе. Матье. Наш товарищ Матье, который изучал Делеза[185]и разбился насмерть, бросившись с крыши в университетском городке. Курение убивает. Философия – тоже.
– Но при всем том, – добавил Жюль, глотнув «диабло» (чертовски нелепое название), – душу свою мы сохранили…
Я с улыбкой взглянул на него:
– Это утверждение или вопрос?
Он не пожелал ответить. Не посмел признаться, что его мучают сомнения. И не хотел больше раздумывать об этом. Впрочем, и не смог бы: к нашему столику подошла целая компания молодежи.
Жюль познакомил нас. Это были служащие его банка и других. Али, Грациелла, Алистер и Наталья, Нилуфар, Кейли и Абдельрахим. Они приехали из Пакистана, Сингапура, Англии, России. Обычно таких зовут экспатами, но на самом деле здесь они обрели свою настоящую родину. Девушки чмокали меня или пожимали руку, заказывали алкогольные или фруктовые коктейли и болтали, каждую минуту отвлекаясь на разговоры по смартфону, после чего продолжали с того места, где прервали беседу, и при этом никто не испытывал никакого стеснения.
На моей соседке, чернокожей красавице, были сиреневые шаровары из полупрозрачной материи, легкой, как крылышки стрекозы. В дневное время она занималась реструктуризацией долгов, а сейчас сидела здесь и периодически взвизгивала, будто мои холодные пальцы касались ее аппетитного зада, едва прикрытого тканью-паутинкой. И после каждого взвизга ее тонкие пальцы принимались метаться по экрану смартфона, на котором маячили лица ее родителей, – она общалась с ними по скайпу, ничуть не стесняясь и щебеча на каком-то неведомом языке.
– Где они живут? – спросил я, когда она отключилась.
– На Тёркс-и-Кайкос[186], – ответила она мягким, томным голосом – таким же, какой, наверное, была жизнь в этом безналоговом рае посреди Карибского моря, в двенадцати тысячах километров от моего дьявольского мохито.
* * *Мы начали с того, что уничтожили пространство. Теперь можно за несколько часов попасть в любую точку планеты, а виртуально – в несколько кликов пролететь над любым городом с помощью Google Earth. Затем пришел конец времени и в мире воцарилось безвременье: не стало ни прошлого, ни будущего – одно вечное настоящее. Такова Новая Реальность.
* * *Молодые тела, стильные смартфоны… Стариков больше нет. Бедных больше нет. Проблем больше нет. Такова Новая Реальность.
* * *Время не проходит. Оно скользит. Жюль сначала танцевал сам, а потом стал диск-жокеем, погонщиком музыки. Он сидит, зажав наушник между ухом и плечом. Цвет британской дискографии девяностых – дань восхищения нашей юности, музыке, которую мы любили. Музыке, которую Пас так и не узнала. По моим щекам катятся слезы. Как бы включить наше прошлое в это вечное настоящее? Я вдруг замечаю, что у Жюля нет морщин. Он все тот же, мой друг, с которым мы пережидали муссонный дождь на чайной плантации в Сиккиме[187]. С которым ловили креветок в речках катарских гор[188], а потом я и сам нырял, как угорь, в прохладную воду.
Жюль включает «Tell me» группы Stones Roses (Я люблю лишь себя, я люблю лишь себя, и на все у меня есть ответ), и я вспоминаю англичаночку с крохотными грудками, которую закадрил возле бассейна в Тулузе, этом городе роз.
Он включает шведский хит «Trash» (Когда-то они у нас были, ленивые дни причуд и безумий), и я снова вижу домик в предместье у реки, накрытой туманом, где я читал Вилье де Лиль-Адана[189] и разрезал пластмассовым ножом сетчатые чулки девицы с мощными формами.
Да, в этом суши-баре из Новой Реальности исламские финансисты слушали пластинки прежних времен, вызывая в моей памяти образы моих прежних подруг. Но ни одна из них даже в подметки не годилась Пас. Ни одна не доставила мне такое наслаждение, как Пас. И такое горе, как Пас.
Абу Нувас
Спал я спокойно, без кошмаров. Проснулся поздно, на софе в просторной гостиной, уставленной полками с книгами. Жюль по-прежнему свято верил в безграничную власть книг, в их способность раздвигать пределы нашего мира – даже здесь, в окружении небоскребов. Нет, он себя не предал.
Меня разбудил чудный аромат кофе. Солнце вливалось в комнату через огромное окно, выходившее как раз на пресловутые небоскребы и струившееся по их фасадам. Некоторые башни походили на танцующие языки пламени, другие устремлялись ввысь, пронзая белое небо. Третьи, увенчанные тиарами, – дома-короли – стояли в окружении целой стаи подъемных кранов, похожих на фламинго с вытянутыми шеями. Мне захотелось отворить окно, чтобы узнать, чем пахнет этот город по утрам. Но я безрезультатно искал задвижку, чтобы сдвинуть раму.
