Таких не берут в космонавты. Часть 1 (СИ) - Федин Андрей Анатольевич

Вчера Лукина и Черепанов меня заверили, что идти от Иришкиного дома до кафе «Юность» недалеко. Это «недалеко» мы сегодня прошли примерно за полчаса. За это время у меня замёрзли пальцы и кончик носа. На ресницах Иришки скопились не растаявшие снежинки. Щёки Черепанова пылали, будто намазанные румянами. Лукина мне указала на видневшееся вдалеке одноэтажное здание. Рассказала, что кафе построили «совсем недавно»: два года назад. Алексей меня заверил, что «в „Юности“ не хуже, чем в московском ресторане». Иришка кивнула и подтвердила его слова: «Да, там красиво».

При виде кафе «Юность» я невольно вспомнил свою любимую берлинскую кофейню. Воскресил воспоминания о дурманящем запахе жаренных кофейных зёрен и об аромате свежей выпечки. Будто наяву ощутил на языке вкус штруделей с яблочным повидлом и пончиков с шоколадным кремом. Рот наполнился слюной, а живот призывно застонал. Мы с Иришкой сегодня не завтракали. На этом настоял я: сказал, что бессмысленно идти в кафе, если не будем голодными. Виктор Семёнович отреагировал на мои слова ироничной усмешкой. Вера Петровна покачала головой. Но Иришка меня послушалась.

Мы перешли через проезжую часть. Я рассмотрел стоявших около входа в кафе людей. Над их головами кружил смешавшийся с паром табачный дым. Это картина мне показалась странной, потому что память подсказывала: во времена моей юности советские люди курили везде и всегда (и уж тем более, в ресторанах и в кафе — исключениями являлись разве что школы и детские сады). Но посетители кафе сейчас дымили на улице. Я поинтересовался у Иришки и Черепанова: те сообщили мне, что днём в зале кафе «Юность» не курили. На мой вопрос «почему» они пожали плечами и повторили: «Не курят».

Я посмотрел на огромные панорамные окна кафе — «стекляшки», как называли подобные заведения в Москве. В стёклах отражалось яркое небе, фасад стоявшего через дорогу от здания кафе четырёхэтажного дома, стоявшие у входа в «Юность» люди. Зал кафе я с улицы не рассмотрел. Но он явно не пустовал, потому что дверь кафе то и дело открывалась: входили и выходили посетители (в основном, молодёжь). Курившие у входа мужчины тоже оказались не стариками. Трое. Они заметили нас, прервали беседу. Следили за нашим приближением, выдыхали в нашу сторону табачный дым.

Черепанов взглянул на Иришку, недовольно скривил губы.

— Вот и твой Тюляев, — тихо сообщил он. — Уже проголодался ни свет ни заря.

— С чего это он мой? — так же тихо ответила Лукина.

Геннадий Тюляев и братья Ермолаевы рассматривали нас с нескрываемым удивлением. Они стояли у ведущих к входу в кафе ступеней с непокрытыми головами, в расстёгнутых пальто, из-под которых выглядывали тёплые вязаные жилеты и воротники рубашек. Геннадий усмехнулся — его жидкие чёрные усы некрасиво искривились. На меня и на Иришку Тюляев бросил лишь мимолётный взгляд. Всё своё внимание он сосредоточил на раскрасневшемся лице Черепанова. Я заметил, что Алексей распрямил спину, словно хотел выглядеть на пару сантиметров повыше. Он не сводил взгляда с лица Геннадия.

— Череп, а ты-то сюда чего прёшься? — спросил Тюляев. — Здесь не кружок математики. И не картинная галерея.

— Не твоё дело, Тюля, — огрызнулся Алексей. — Не суй свой нос, куда не просят.

Он насупился: принял суровый, неприветливый вид.

Тюляев высокомерно усмехнулся, перевёл взгляд на меня.

— Показываете московскому мальчику наши достопримечательности? — спросил он. — Устроили ему культурный досуг?

Я почувствовал ядовитую иронию в его словах.

Шагавшая рядом со мной Лукина тряхнула головой — с её шапки посыпались снежинки.

— А что, не имеем право? — спросила Иришка.

Геннадий взглянул на Лукину, поднял на уровень груди руки (между пальцев его правой руки дымилась сигарета).

Дымок от кончика сигареты тонкой струёй взлетел вверх и улетел в направлении стеклянных окон кафе.

— Имеете, — сказал Тюляев. — У всех советских людей одинаковые права. Даже у Черепанова. Так написано в нашей конституции. С уверенностью вам это говорю, как будущий юрист.

Стоявшие рядом с Геннадием братья Ермолаевы рассмеялись, словно их приятель рассказал анекдот. Я заметил, что один из Ермолаевых посматривал в основном на меня. Я с уверенностью не определил, тот ли это Ермолаев, с которым у меня во вторник случилась стычка около школьного туалета. Отметил, что ни Тюляев, ни Ермолаевы не протянули мне и Алексею руки для рукопожатия. Мы прошли мимо них к ступеням, вдохнули смешавшийся с табачным дымом холодный уличный воздух. Я повернулся к ученикам одиннадцатого «Б» класса спиной, пропустил вперёд Иришку и Черепанова.

Алексей произнёс:

— Придурки.

Я бросил взгляд через плечо. Одиннадцатиклассники никак не отреагировали на брошенное Черепановым слово, они будто бы его не услышали. Я прижал к уже заледеневшему кончику носа ладонь, краем глаза всё же посматривал на Тюляева и его приятелей. Но те от нас уже отвернулись, продолжили беседу и курение. Я едва не споткнулся о крутую ступень, взобрался на площадку у входа в кафе. Лёша Черепанов распахнул дверь, пропустил меня и Иришку в помещение. Я с удовольствием вдохнул тёплый воздух, различил в нём ароматы выпечки, крепкого чая, корицы и мяты.

Иришка указала мне на широкий дверной проём — откуда нам навстречу вышла шумная компания молодых людей («призывного» возраста). Парни и девчонки улыбались, нахлобучивали на головы шапки, застёгивали на ходу верхнюю одежду. Мы разминулись с ними, вошли в гардероб. Взглядом я отыскал пустые настенные крючки, повесил на них свою одежду. Черепанов справился с раздеванием раньше меня и раньше Лукиной. Он выглянул из гардероба в зал… и тут же ринулся туда (будто сообразил, что опаздывал). Я поискал взглядом гардеробщика — не нашёл. Иришка подтолкнула меня к выходу.

Мы вошли в зал кафе — я тут же сообразил, куда подевался Черепанов. Увидел, что в зале нет пустующих столов. За всеми столами сидели люди. В зале звучала тихая музыка (из радио?), гудели похожие на пчелиное жужжание голоса. От дальней стены зала нам отчаянно жестикулировал Черепанов, занявший единственный пустовавший на момент нашего появления здесь стол. На столешнице перед ним ещё стояла грязная посуда — наряженная в белый фартук и в белый головной убор официантка переставляла её на большой пластмассовый поднос. Я заметил за столом у окна школьника из одиннадцатого «Б» — рядом с ним пустовали три стула.

Лукина дёрнула меня за руку.

— Вася, нам повезло, — сообщила она. — В прошлый раз мы с девчонками почти час свободные места ждали.

Я побрёл следом за Иришкой между столами, разглядывал интерьер кафе. Дизайнеры украсили «Юность» в духе времени: на стенах красовались блестящие кометы и летящие к потолку ракеты, с мозаики на стене нам помахивали руками наряженные в скафандры космонавты. Я пробежался взглядом по круглым столешницам — ни на одной из них не заметил пепельницы. Да и запаха табачного дыма не ощутил. А вот от общепитовских ароматов уже всерьёз разволновался мой желудок. Я глазами оценил представленные на столах блюда: салаты, сосиски, пюре с котлетами, бутылки с лимонадом, чашки с чаем и булочки.

Мы подошли к столу Черепанова — официантка унесла заставленный посудой поднос.

Иришка плюхнулась на стул. Я примостился рядом с ней.

— Как вам? — спросил Лёша.

Он развёл руками.

— Только пришли и уже за столиком! — сказал Черепанов. — Хорошо, что я его увидел. А то глазами бы не успели моргнуть, как его бы кто-то занял. Вон, смотрите: уже высматривают свободные места.

Черепанов указал на вход в зал, где на пороге топталась компания молодых людей. Я поёрзал на стуле, усаживаясь поудобнее. Рукой отодвинул вправо от себя рассыпанные на столешнице хлебные крошки. К нашему столу вернулась официантка. Она выглядела уставшей и недовольной. Положила на стол два листа с заполненными на пишущей машинке бланками. Я сообразил, что это меню. Сегодняшнее меню. Там так и значилось: «Кафе „Юность“. Прейскурант цен на 23 января 1966 г». Внизу бланка красовались сразу три размашистые подписи: директора, заведующего производством и калькулятора.