Таких не берут в космонавты. Часть 1 (СИ) - Федин Андрей Анатольевич

— Если вы не очень спешите, — сказал я, — мы с Лёшей исполнили бы для вас музыкальную композицию, которую Зацепин и Дербенёв написали специально для нового фильма Леонида Гайдая.

— Мы не спешим, — заверила Света Клубничкина.

Я заметил, что она будто бы невзначай приблизилась ко мне на пару шагов — при этом она отдалилась от стоявшего у неё за спиной Гены Тюляева. Комсорг школы взглянула на Клубничкину, чуть нахмурилась.

— Что ещё вы исполните? — спросила Лена.

— Песня композитора Александра Зацепина на слова поэта Леонида Дербенёва, — сказал я. — Написана для кинофильма «Кавказская пленница, или Новые приключения Шурика». Его съёмки начнутся этим летом в Крыму.

Я повернулся к Черепанову, кивнул — подал ему условный сигнал.

Алексей тут же зашуршал страницами нотной тетради.

— Эту песню пока мало кто слышал, — объявил я. — Вы станете одними из первых. Мне сказали, что исполнит её для фильма Аида Ведищева. Но для вас её спою я. Песня называется… «Песенка о медведях».

Черепанов поднял на меня лицо.

Я спросил:

— Готов, Лёша?

Алексей кивнул.

— Начали, Лёша.

Я заметил, как руки Черепанова бодро пробежались по клавишам. Почувствовал, что от звуков музыка пританцовываю на сцене. Будто бы увидел себя сейчас со стороны. Но не себя нынешнего. А себя того: семидесятишестилетнего мужчину, полтора года пролежавшего на койке в гейдельбергской клинике. Вспомнил, как выглядели мои руки и ноги с атрофировавшимися от длительной неподвижности мышцами. Вообразил, как они болтались бы теперь при танце — будто большие белые макаронины.

Улыбнулся, пробежался взглядом по лицам слушателей и запел:

— Где-то на белом свете, там, где всегда мороз…

Заметил, как шевелились губы бесшумно подпевавшей мне Иришки — сегодня моя двоюродная сестра во время репетиций прослушала эту песню примерно полтора десятка раз и выучила её слова наизусть. Увидел, как иронично улыбались наблюдавшие за моим приплясыванием на сцене Надя Степанова и Надя Веретенникова. Обратил внимание, что едва заметно пританцовывала под музыку и стоявшая в семи шагах от меня Света Клубничкина (её колени чуть вздрагивали).

— … Ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла, — напевал я. — Вертится быстрей земля…

У меня в голове звучал великолепный голос Аиды Ведищевой. Но я чувствовал, что пою сейчас не хуже. Мой Голос без труда справлялся с исполнением музыкальной композиции. Меня это радовало. По моей спине от удовольствия пробегали стаи мурашек. Я взглянул на сидевших в зале школьников — мне почудилось, что они разделяли мои чувства. Парни и девчонки улыбались, чуть раскачивались в креслах (будто тоже танцевали). Зосимова и Митрошкин едва заметно качали головами.

— … Крутят они, стараясь, вертят земную ось…

Я видел, как пальцы Черепанова весело порхали над клавишами пианино. Заметил, что Лёша будто сбросил с себя оковы стеснения. Он улыбался, и тоже тихо мне подпевал. Музыка полностью заглушала его голос. Но не заглушала мой, который звучал мощно и уверенно. Вспомнилось, как в детстве мне доказывали: невозможно оценить звучание своего голоса. Потому что мы слышим его будто бы изнутри. Я удивлялся таким словам: потому что всегда чётко оценивал, как пою.

— … Ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла. Вертится быстрей земля…

Сегодня я пел превосходно. Подтверждение этому своему ощущению я видел в скрестившихся на моём лице взглядах. В прошлый раз, когда учился в десятом классе, за такие взгляды я бы продал душу. Они радовали меня и сейчас. Но я не меньше радовался и тому, что спокойно приплясываю на сцене, что без труда жестикулирую ещё недавно будто бы мёртвой левой рукой, что мой живот урчит от голода, а не побаливает, переваривая очередную горсть таблеток.

— … Вслед за весенним ливнем раньше придет рассвет…

Я выбросил из головы посторонние мыли. Теперь там звучали только слова песни. Но пел их уже не голос несравненной Аиды Ведищевой. Теперь и у меня в голове песня звучала в исполнении моего собственного Голоса. Чуть портила картину моего триумфа музыка. Но не по вине Черепанова — фальшивило школьное пианино. Оно словно испугалось: я воображу себя новым Элвисом Пресли. По глазам своих слушателей я понял: именно новым Элвисом они меня сейчас и видели.

— … Ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла. Вертится быстрей земля.

Я замолчал, взглянул на ещё мелькавшие над клавишами руки Черепанова. На мгновение будто бы вновь очутился в прокуренном зале нью-йоркского ресторана «Матрёшка», где престарелый хозяин ресторана развлекал немногочисленных гостей игрой на фортепиано. Эта картина подпортила мне настроение. Я мотнул головой, прогнал воспоминание о своей встрече с Черепановым в США. Отметил, что сейчас Черепанов выглядел взволнованным, но довольным. А тогда он показался мне несчастным.

Музыка смолкла. Я похлопал Алексея по плечу — он запрокинул голову, ответил мне усталой улыбкой. Школьники вновь обрушили на нас звуки аплодисментов. Наверное, и я устал. Потому что на этот раз отреагировал на овации публики спокойно. Я спустился со сцены, подошёл к сидевшим в первом ряду комсомольским лидерам. Заметил, как Иришка показала мне поднятый вверх большой палец — поблагодарил двоюродную сестру улыбкой. Посмотрел на Зосимову и на Митрошкина.

— Ну, что скажете? — спросил я.

Выслушал речь комсорга школы, в душе которой явно боролась личина комсомольского вожака с личностью обычной советской девушки. Лена меня заверила, что песня о медведях просто великолепная. Сказала, что непременно спляшет под неё на школьных танцах. Зосимова заявила, что для грядущего концерта эта песня не годилась — я увидел, как после этих её слов иронично усмехнулась Иришка Лукина (потому что несколько часов назад я сказал Иришке и Лёше то же самое).

— Но первая песня нам подходит, — сказала Лена. — Не сомневаюсь, что ребята из комитета утвердят её для исполнения на концерте.

Она бросила взгляд на лицо Митрошкина — прочла там одобрение своим словам.

Снова повернулась ко мне и заявила:

— Василий, нужны ещё две или три песни. Патриотические. О комсомоле. О партии. О войне.

Я кивнул и заверил:

— Подыщу что-нибудь подходящие.

Пообещал Лене, что предъявлю ей песни для праздничного концерта через неделю.

От школы мы с Иришкой пошли не домой — провожали Черепанова.

Мы втроём шагали по освещённым редкими фонарями дорожкам. С неба валили крупные хлопья снега (как и в то двадцать второе января, когда я уехал из Кировозаводска). Мы запрокидывали головы, позволяли снежинкам касаться наших лиц. Иришка молчала, выглядела задумчивой. Она держала меня под руку. Черепанов вышагивал чуть впереди нас, точно показывал нам дорогу.

Алексей то и дело помахивал руками, болтал без умолку.

— … Я там пару раз ошибся, — рассказывал он. — От страха. У меня даже спина вспотела. Но я ни разу не сбился. Заметили? Пальцы болят с непривычки. Я давно уже не играл на пианино столько, сколько сегодня. Завтра руки будут болеть. Точно вам говорю…

У нас за спинами прозвучал громкий и заразительный женский смех.

Алесей замолчал, обернулся. Но почти сразу же разочарованно вздохнул, качнул головой.

Посмотрел на меня и спросил:

— Вы не видели, Светка на меня смотрела, когда я играл?

— Пару раз посмотрела, — сказал я.

Иришки громко фыркнула и заявила:

— Больно надо мне было следить за этой твоей Клубничкиной!

— Конечно, ты же со своего Геночки глаз не сводила, — огрызнулся Черепанов.

Иришка резко остановилась. Но не выпустила мою руку. Поэтому я тоже замер.

Лукина с вызовом взглянула обернувшемуся Черепу в глаза и спросила:

— Что ты сказал⁈ Повтори! На кого, по-твоему, я смотрела⁈

Черепанов остановился, смущённо ухмыльнулся. Махнул рукой.

— Ой, да ладно, — сказал он. — Мы же не слепые. Видим, как ты на Тюлю засматриваешься.

— Кто? Я? На Тюляева?

Иришка всё же отпустила меня. Она возмущённо всплеснула руками.