Прыжок "Лисицы" (СИ) - "Greko"

Собранию членов вольного общества явно не хватало председателя и его объявления «слово предоставляется…». Черкесы загомонили на непонятном наречии. На арену выскочил Курчок-Али.

— Зелим-бей вернул мне тело моего отца, павшего на мысе Адлер. Это — раз!

Соприсяжные братья одобрительно выкрикнули:

— Хо!

— Зелим-бей выкрал у русских тело их офицера. Это — два!

— Хо!

— Про него говорят, что его не берет ни пуля, ни ядро! Он по лесу, где погибли лучшие, бегал, как по фруктовому саду! Тому — много свидетелей! Это — три!

— Еу! — удивленно закричали черкесы, потрясая своими кинжалами.

— Зелим-бей наказал предавшего клятву, лично заклеймив его!

— Какой знак⁈ — кто-то выкрикнул вопрос.

У меня из-за волнения чуть не сорвалось «сделал из него полу-Джокера», но я заставил себя промолчать.

— Рожу ему рассек от рта до уха! — весело крикнул Таузо-ок.

— Хо!

— Это — четыре! — подвел итог Курчок-али и покинул арену.

— А баранту он для нас приготовил? — поддержал веселый настрой один из собравшихся.

— Я — его кунак! Все сделал за него! Закон не нарушен! — ответил уже серьезно Юсеф.

— Лилибж из баранты — в четыре раза вкуснее обычного![2] — одобрительно зашумели черкесы.

— Что такое баранта? — шепотом спросил я вернувшегося Курчок-али.

Он в остолбенении на меня уставился.

— Ты что ль скот ни разу не угонял?

«Ну, извини, брат! Как-то не довелось скотокрадом побыть!» — хотелось мне ответить. Но вряд ли он меня бы понял. Все ж духом разбойничества у черкесов пропитана вся их жизнь. И не фиг мне со своим уставом лезть в их монастырь!

От неловкой ситуации меня спас пожилой черкес, взявший слово. Мигом установилась тишина.

— Принимаем урума Зелим-бея заговоренного в наши ряды? — спросил он, повторив свой вопрос на трех языках.

— Принимаем! — закричали братья, потрясая кинжалами.

— Даешь присягу братству, Зелим-бей? — строго спросил меня вопрошающий.

— Даю!

Горец сделал знак барду. Тот вышел на арену. Черкесы затянули мотив, похожий на тот, что я услышал на поминках в боевых условиях в прошлом году.

Бард запел:

Радуйтесь, мои дорогие братья!

Но радость стала чужда мне

Зелень весны улыбается вам,

во мне же веют холодные ветры

Когда-то я знал добрые времена,

Когда май пел в моей груди,

И зелень его, как корона,

Обвивалась вокруг головы.

Но с тех пор, как московиты

Привезли свои зимы с севера

И их меч порабощает

наши свободные земли,

В горах грохочет грозное эхо

И плачет о потерянном мире.

С тех пор, как народ мой должен

Вооруженным за плугом идти,

С тех пор, как сыновья наши

Ценятся не дороже слуг,

С тех пор не смеется во мне месяц май

Я знаю лишь пурпурную весну

От окровавленных мечей врагов…[3]

Пока под сводами пещеры звучали эти страшные слова, черкесы дико кричали, размахивая кинжалами, и топали ногами. Я не все понимал, а Курчок-Али не успевал перевести. Отдельные фрагменты выпадали, но сердце стучало все сильнее, а ноги сами выбивали ритм.

Вас приманят только такие песни,

Мы сцепимся с вами когтями,

Храбрые пши, уорки и уздени.

Вперед, на бой!

Чтобы так, как и прежде, воскресла земля,

Чтобы вновь пробудилась природа,

Должно возродиться наше мужество,

У башильбеев, тамовцев, карачаев и кизильбеков

Вновь наступает весна.

Пусть среди тусклой ночи

Вновь процветут ирисы,

Пусть зелеными стеблями вырастут

И зацветут кровавые майские розы!

Врагов-свиней мы зароем в землю

И из их пустых глазниц

прорастут семена нашей свободы,

и жаворонки запоют победную песню,

и черное облако пепла

покроет их кости.

Вперед! Подобно тому, как Эльбрус,

Покрыл свою грудь ледяной броней,

Так перепояшьтесь железом

доблестные стрелки!

Смерть проклятым урусам!

Возьмите друг друга за руки

И станем против них стеной,

Как горы Кавказа стоят цепью.

После этих слов все закричали и стали резать кинжалами левую руку. Я понял, что нужно делать также. Ко мне по очереди походили братья, чтобы смешать нашу кровь. И каждому, с подсказки Курчок-Али, я выкрикивал в лицо:

— Будем свободны мы в свободной стране! Свободными будут наши скалы и ущелья! Свободными будут души! Спасем жизнь народам Черкесии!

Мы стали настоящими кровными братьями.

— Отныне, Зелим-бей, ты — наш! Все, что не сделаешь, будет считаться совершенным именем вольного общества. Ни семья, ни род, ни племя, ни пшихан или князь не посмеют тебя осудить! Только наше общее слово для тебя — закон!

Вот это подгон! Такое будет покруче записки кардинала, что получила Миледи. Но оказалось это еще не все!

— Прими, новый брат, наши подарки!

Несколько горцев поднесли и положили у моих ног винтовку в чехле мехом наружу, мешочки с пулями и порохом, шашку в красивых сафьяновых ножнах, седло с отделкой из серебра и простую бурку.

«Ха! — подумал я. — Ну, что, попаданец, вот и твой рояль в кустах⁈ Только подумал про дальнострел — получите-распишитесь!» И тут же устыдился своей мысли. Оружия сейчас, когда столько народу полегло у мыса Адлер — хоть отбавляй! И у общества соприсяжников, наверняка, свои потери.

— Тебе следует выучить наш тайный язык, зэкуэбзэ. Язык для всадников-воинов, а не для простолюдинов-тлхукотлей или обычных уорков. Учителем тебе назначим Джанхота.

Как я ни пыжился, как ни приказывал себе молчать, но все ж не удержался:

— Сделать Молчуна учителем языка⁈

Все захохотали. Кто-то крикнул:

— Теперь я понимаю шутник-Юсеф, почему ты выбрал Зелим-бея в кунаки!

Смеху прибавилось.

Черкесы рассаживались вокруг арены.

Вдруг все затихли. В полной тишине на середину круга вышли двое босых молодых парней. Стали друг напротив друга. Смотрели не мигая. Я пока не понимал, чего следует ожидать. И хотя, по-прежнему, ничего не происходило, но даже я уже чувствовал повисшее над всеми напряжение необычайной силы. Мне хотелось повернуть голову, взглянуть на соседей, спросить, что же, в конце концов, сейчас будет⁈ Но, казалось, что меня охватил паралич. Шея мне не подчинялась. Все тело застыло. И только глаза могли двигаться. Но и они смотрели сейчас только в одну точку, в центр круга.

Парни продолжали сверлить друг друга немигающими взглядами.