Андрей Дай - Без Поводыря
Это я к тому, что, как только сведения о возможности и деньги сохранить и прибыль получать распространилась в народе, городское отделение Госбанка стали ежедневно осаждать сотни людей. Ажиотаж едва не перерос в бунт с дракой и, как естественным итогом — вмешательством дежурной казачьей сотни, когда кто‑то, обладающий чрезмерной фантазией, догадался брякнуть, что будто бы в кассах примут только первую сотню обратившихся. Изобретатель еще предлагал за малую мзду внести нуждающихся в число счастливчиков, и кто‑то даже ему поверил. Благо развернуться предку незабвенного товарища Бендера не дали — пара дюжих жандармских унтера подхватила местного комбинатора под локти и свела в тюремный замок. А листы с фамилиями, которыми тот потрясал в доказательство своих слов, полицмейстер Стоцкий на глазах толпы порвал в мелкие клочки.
И не смотря на все эти события, какое‑то чудное, непривычное для избалованного вниманием банков жителя века глобализации, ожидание бесплатного счастья, Великой Русской Мечты, халявы, готовой вдруг, словно манна небесная, просыпаться над столицей губернии, оказалось заразительным не только для простых обывателей, но и для сравнительно более обеспеченных горожан. Дело, труд по извлечению прибыли, тяжелая работа, результатом которой мог стать лишний принесенный домой гривенник, так ценимые в торговом Томске прежде, вдруг стали второстепенным. Теперь каждый, от гимназистов–скаутов вновь появившихся в моей приемной, до перволильдейских купцов и офицеров губернского батальона, только тем и занимались, что подсчитывали свои потенциальные, и главное! — легкие прибыли. Всего‑то и нужно было, что подождать! И никому ведь, ни единой живой душе, и в голову не пришло, что государство может никогда и не вернуть эти самые вклады. Простить народу собственные долги, как это не один раз было в эпоху СССР…
Теперь представьте мое удивление, когда с точно такими же, аккуратно выписанными в блокнотик, цифрами ко мне явился Карбышев. Вот уж никогда бы не подумал, что эпидемия халявы способна заразить и моего секретаря.
— И что с того? — выслушав Мишу, недовольно поинтересовался я. Тут же отметив некоторую растерянность на лице поручика жандармерии в отставке. Он застал меня не в самый удобный для обсуждения банковских вкладов момент — опираясь на жилистое плечо Апанаса, я пробовал ходить по комнате. И был жестоко разочарован своими успехами.
Пусть валяться целыми днями в постели, будучи одетым только в напоминающую саван простецкую ночную рубаху, я больше себе не позволял, и был теперь готов принять гостей в достаточно приличном виде. Все ж таки, оказалось неприятно показаться на глаза секретарю растрепанным, выбившимся из сил, и мокрым от пота, как скаковая лошадь. И всего‑то от четырех проделанных по спальне шагов!
Вот он и гадал тогда — чем же именно вызвано мое неласковое обращение? Тем, что застал меня в… скажем так, не самом парадном виде, или все‑таки сделанными им расчетами.
— Пойми, Миша! Деньги — это зло! И было бы логичным — отдать это зло в чужие руки. Однако, как честные христиане, мы с тобой просто обязаны с этим злом бороться. Например, заставлять это чудовище работать, принося пользу нам. То есть — добру. И не кажется ли тебе, в некотором роде, малодушием переваливать свой святой долг на чужие плечи?
— Никогда не думал об этом в таком аспекте, — нахмурился Карбышев. — Вы это серьезно, Ваше превосходительство? Это не шутка?
— Какое там… — я практически рухнул на кровать, и пришлось пару секунд пережидать, пока в глазах перестанут водить хороводы черные пятна. — Какое! Я вполне могу допустить, что Отечество наше найдет применение твоим деньгам. В конце концов, проводимые ныне реформы способны поглотить гигантские, не побоюсь этого слова — колоссальные средства. Однако же, Миша! Как же ты не поймешь!? Сберегательные кассы — удел слабых и ленивых людей. Тех, кто не способен более ни на что иное.
— Вот как? — порозовел секретарь.
— Именно так, Миша! Ну задумайся! Возьми вот и сочти прямо тут. Сколько ты станешь получать процентов, ежели просто купишь сотню десятин земли где‑нибудь в окрестностях Колывани, и станешь сдавать ее в аренду хотя бы тем же гольфштинцам?
— Так как же это счесть, Герман Густавович? — удивился тот.
— Да просто! Очень просто! Ты же хозяином будешь, и плату ты же сам назначать станешь. Потребуешь десятую часть урожая, никто и спорить не решиться. А сколько зерна со ста десятин? А десятая часть от того? А ежели продать не осенью по пятьдесят копеек, а весной по семьдесят?
— Сто пудов с десятины… — забормотал секретарь, вписывая в блокнотик свои расчеты. — Сто десятин… Так это что же, Ваше превосходительство? Можно и семьсот рублей получить за один только год?
— Тебе виднее, — угрюмо пробурчал я. — Я же не вижу твоих записей.
— А землю купить по полтора рубля за десятину… — словно не слыша меня, продолжал удивляться Карбышев. — Это сто пятьдесят за сто… Ну отнять еще за амбар и извоз… Так и после того — изрядно!
— Так это же работать надо, — криво усмехнулся я. — Бегать. Бумаги оформлять, с людьми договариваться. В кассу‑то пару ассигнаций куда как проще сунуть!
— А я могу? — Миша совсем уж густо покраснел, потупил взгляд, но все равно продолжил выговаривать свою мысль. — Позволено ли мне будет… купить некоторое количество наделов?
— Почему — нет? — опрометчиво дернул я бровью. И тут же зашипел от прострела. — Не было бы у меня иных дел, я бы уже половину Барабинской степи скупил. Кто может помешать?
— Ну, — вскинулся парень. — Позволите ли вы! Мне! Этим заниматься?
— А зачем иначе‑то я бы тебе это все рассказывал? — улыбнулся я. — Управляющего только найди. Иначе твои сельскохозяйственные эксперименты станут мешать служить у меня.
— О! Герман Густавович! Не извольте беспокоиться! Это ни коим образом…
— Беги уже, — вяло дернул я рукой. — У тебя наверняка еще много дел…
Карбышев еще раз, торопливо и невнятно, меня поблагодарил и испарился. И я, грешным делом, понадеялся, что ссудно–сберегательная лихорадка в моем доме больше никак не проявится. Что поделать?! Забыл о том, что теперь обладаю бесплатным финансовым консультантом, который… или вернее будет сказать — которая в тот же день примчалась делиться «замечательной идеей».
Неисповедимы пути твои, Господи! Но и тебе, Всемогущий, далеко до замысловатых вывертов женской психологии! Знаете, с чего начала разговор, явившаяся после обеда ко мне Наденька Якобсон? Ни за что не догадаетесь, как не смог догадаться я. Ведь видел же ее сверкающие от желания поделиться «открытием» глаза. Знал, о чем нынче судачат на всех углах. Полагал, что и она сейчас же потребует немедленно вывести из различных предприятий как можно больше наличности, с тем, чтоб бабахнуть всю эту гору разноцветной бумаги в государственную ренту. А она спокойно — стальные нервы, даже завидно — уселась на приставленном к кровати стуле, сложила узкие ладошки поверх лежащего на коленях портфельчика, и вдруг спросила:
— Герман, умоляю вас, откройтесь мне! Скажите! Вы что? Берете взятки?
— С чего вы взяли? — совершенно искренне удивился я. Уж в чем — в чем, а в этом меня еще никто не обвинял.
— Намедни я бывала у господина Мартинса в банке, — глубоко вздохнула девушка. — Пыталась привести в должный порядок ваши, сударь, долги. И каково же было мое удивление, когда Гинтар Теодросович вдруг заявил, что, дескать, известными ему задолженностями, вы более не обременены! И как же я должна была это принимать?
— А в чем собственно дело? — улыбнулся я. Отличная новость, что не говори! Часть векселей я еще до побега закрыл из средств присланных принцем Ольденбургским. Очень не хотелось, но все‑таки пришлось. Дядя Карл, помнится говорил, что я могу располагать по своему усмотрению суммами до ста тысяч рублей, а я всего‑то двадцать временно позаимствовал. Еще часть — вовремя привез Гилев–младший.
Остальные долговые обязательства, в общей сложности — на триста с хвостиком тысяч к учету ни в один из банков кем бы то ни было, предъявлены не были, и именно их должен был постараться выкупить старый прибалт. И теперь он, посредством моего навязчивого финансового консультанта, заявлял, что наша с ним операция увенчалась успехом.
— Ну как же, Герман! — мадемуазель Якобсон даже порозовела от возбуждения. — Управляющий попросту отказался сообщить, из каких, мне неведомых фондов, взялись деньги для выкупа ваших долгов. Когда же я стала настаивать, заявил, что, дескать вы изредка попросту приносите весьма серьезные суммы для расчетов с кредиторами! Просто! Просто приносите, Герман!? То сто, то сто тридцать тысяч. А то и больше! Откуда они?! Что еще я могла подумать, кроме того, что вы обложили поборами большую часть туземных торговых людей? Это, вы должны признать, единственная серьезная причина вашего стоического не желания покидать эту… этот край!
